идеальные незнакомцы

Брюс крепче хватается за бедро Кларка, сжимает зубы. Толчок, изменение угла приводит к тому, что весь его толстый длинный член оказывается еще глубже в Кларке, и это почти застает того врасплох — не то чтобы он такого не ожидал, просто… Просто его захватили фаланги Брюса, сладкое, болезненное прикосновение кончиков пальцев, впивающихся в кожу. Он смотрит на лицо Брюса, в его глаза. Он пялится на изгиб губ Брюса. Идиот. Брюс толкается, и Кларку приходится проглотить стон, который нельзя выпустить наружу, Кларку приходится зажмуриться и отвернуться. Боже, боже. Почему ощущения всегда столь восхитительны? Они занимаются этим вот уже несколько месяцев, а секс все равно ошеломляет, заполоняет, он почти невыносим. Кларк все равно хочет Брюса каждый раз как в первый. И у Брюса, наверное, ситуация обстоит схожим образом, иначе он бы не продолжал. Правильно? Он просто бы не захотел. Он не стал бы встречаться взглядом с Кларком именно так — в его глазах мелькает яркая вспышка чего-то жаркого и внимательного, и она рассказывает Кларку, о чем Брюс думает. Они не оказывались бы каждый раз здесь. Все это, конечно, удобно. У них одно и то же расписание, у них одни и те же секреты. Им не нужны объяснения или отговорки. Все просто. Взгляд, кивок головы — или опущенные глаза. Зал большой, Лиге на данный момент не нужны такие размеры. Артур и так половину времени проводит в Атлантиде, Барри бегает в Централ-Сити и обратно, Диана живет обычной жизнью в Париже. Даже Виктор не постоянно находится здесь, он делит время между Залом и лабораториями отца. Они всегда могут найти место. Где-то будет пусто, они спрячутся за запертой дверью, и никто не будет их искать, по крайней мере какое-то время. Но любое удобство никогда не перевесило бы риск, если бы секс не был так блядски хорош. (Подобным образом ситуация обстоит для Кларка. Риск велик — но речь не об опасности быть обнаруженным. Брюс не пытался его снова убить. Они нашли нечто вроде ровной планки перемирия. Все нормально. Но это равновесие может порушиться в любое мгновение, Кларк способен совершить столько ошибок, которые станут… вероятно, станут…) Он закидывает ногу на бедро Брюса и бездумно, беспомощно пытается принудить Брюса войти еще глубже. Он не позволил Брюсу использовать смазку, он сосал его член так долго, что тот оказался мокрым, с него текло; Кларк лег на спину и открылся перед Брюсом. Жжение от трения не вредит Кларку, и — разумеется — для Брюса абсолютно безопасно не использовать презерватив, ебать его вот так. Кларку нравится… нравится отголосок неприятного ощущения, который приносит такой секс, даже если настоящей боли в нем нет. Брюс издает тихий звук, выдыхает через нос, звучит почти неодобрительно. Чуть выходит, толкается снова, гладит рукой напряженные мышцы груди Кларка, обводит основание его шеи четырьмя пальцами. Будто пытается удержать его, и неважно, что подобное невозможно при обычной человеческой силе; будто пытается посадить его на поводок — словно молчаливо сообщает, что Брюс тут главный, и блядь, черт, все это не должно быть и вполовину так горячо… Кларк впивается зубами в губу, давится стоном, который Брюс, наверное, чувствует в его шее, сжимает предплечья Брюса так сильно, что, вероятно, останутся синяки. Он скоро, он слишком скоро, из его красного отяжелевшего члена течет, тот мокро шлепает по животу, пока Брюс его ебет. Так много, так быстро. (…все всегда случается слишком быстро…) Кларк кончает. Он не может остановиться. Он почти пытается, да только ему пришлось бы отпустить Брюса, чтобы схватиться за себя и прервать процесс, а он… Ну. Он так и не научился отпускать Брюса. Кларк вздрагивает, дергается, выдыхает, кончает нетронутый, залитый удовольствием и неясно, горько недовольный. Брюс удерживает его, ебет в осторожно просчитанном ритме, и по нему пробегают волны посторгазмического удовольствия, и вот он уже дрожит, ослаб от гиперстимуляции так, словно в комнате криптонит. А потом Брюс раздвигает его бедра еще сильнее, резко толкается раз, второй, и тоже кончает. Горячее, мокрое заполняет Кларка, и само знание об этом — заставляет Кларка покраснеть. Ему кажется неприличным тот факт, что ему так нравится, что он наслаждается тем, что Брюс разобрал его на части, сделал такое. Но он открыл для себя, что хочет столько Брюса, сколько Брюс готов ему дать, и… И вот что у него есть. Вот, что у него есть, и это несравненно лучше того, что вот-вот случится. Того, что случается каждый раз. Они соединены еще минуту, по-прежнему вместе, прижаты друг к другу, тяжело дышат. Брюс внутри него, но его член опадает. И спустя мгновение он, конечно, выходит. Это сигнал. Это значит, что все кончено. Брюс высвобождается из рук Кларка, вдруг они больше нигде не соприкасаются. Брюс не смотрит на него. Он встал на четвереньки, потом поднялся на ноги, потом тянется к нижней части черной брони, он готов надеть ее в любой момент, не особо обращая внимания на свой член — обнаженный, красный и влажный. Кларк лежит на полу и закрывает глаза. Иногда в этой позе оказывается Брюс, а Кларк замер над ним. Иногда это Кларк, он наконец сдается, признается, что кончил, что у него не встанет достаточно быстро, что он не удержит Брюса, несмотря на инопланетную физиологию. Иногда они даже не выбираются из костюмов. Они просто отодвигают то, что надо отодвинуть, рвут то, что попадается под руку, а потом сосут, трут, трахаются так, как только могут. Но все всегда кончается одинаково. Они отстраняются друг от друга, одеваются, приводят себя в порядок уже потом, самостоятельно. По крайней мере, так делает Кларк. Насколько ему известно, Брюс просто игнорирует этот момент, не позволяет себе ничего, кроме душа в урочное время. Может, он даже переделал внутреннюю часть костюма так, чтобы новая подкладка впитывала сперму и самоочищалась, и Брюс способен продолжать заниматься делами, ни на что не отвлекаясь. — Вечером, — очень ровно говорит Брюс, — в восемь часов. Кларк закусывает щеку изнутри. — Я все помню, — отвечает он, убедившись в том, что фраза получится спокойной, не рваной. — Хорошо, — говорит Брюс и уходит. Кларк лежит на спине и слушает его шаги, слушает, как трется о себя нижняя часть брони, когда он двигается; слушает его сердце, ровный и медленный ритм, с каждой секундой все дальше от Кларка. Наверное, думать так — сплошная, непростительная мелодрама, но боже, иногда кажется, что Брюс отдаляется от него всегда, и неважно, что он делает, неважно, где они. Кларк снова зажмуривается, трет глаза и притворяется, что их совсем не жжет. Вот так у них заведено. Кларк знает все. Он знал это, когда позволил Брюсу притащить себя сюда. Все в порядке. Нет никакой причины… чувствовать себя таким усталым; не в физическом смысле, конечно, а где-то внутри, там, куда не заглядывает солнце. Иногда… Иногда он ненавидит трахаться с Брюсом, отдаленно думает Кларк. Вот только дело в том, что он никогда не заставит себя остановиться. Кларк даже не знает, как все началось. Не то чтобы он забыл, конечно нет. Даже если бы память Супермена не была идеальной, совершенной, Кларк уверен, что первый раз въелся так глубоко под кожу, что никогда не исчезнет. После истории со Степпенвулфом они относились друг к другу осторожно, с неуверенностью. Они пытались найти почву под ногами, понять, как быть кем-то — но не врагами. Вероятно, они прилагали слишком много усилий. Кларк всегда в итоге вспоминает порт, Думсдея, то, как все оказалось просто, до странности легко, несмотря на то, что за пятнадцать минут до того Брюс держал у его горла копье с криптонитом, а сам Кларк был распростерт на земле. Им надо было скооперироваться, и они это сделали. То же произошло и со Степпенвулфом. Возможно, смысл крылся именно в этом. Если перед ними был враг, они оказывались идеальными командными игроками, синхронно работали друг с другом, ловили на лету. Проблемы начинались в оставшееся время. Они, конечно, не попытались друг друга убить, ничего такого. Просто… просто казалось, что они делают что-то не то. Сначала Кларк решил, что они справились, поняли друг друга, может, даже стали друзьями. И вроде Брюс был не против, особенно в тот день на ферме, они перевезли вещи Ма обратно. Брюс улыбался, спокойно и приятно говорил, без колебаний хлопал Кларка по плечу. Но выяснилось, что все это было… Кларк по-прежнему не знает, как назвать произошедшее. Прикрытие? Что-то в этом духе. Полумаска. Брюс намеренно вел себя так, был милым и мягким. Возможно, он посчитал, что должен быть добрым. Но его поведение начало раздражать Кларка: Брюс был столь настойчив, он так сильно стремился вести себя осторожно, сглаженно, неестественно. Если Кларк собирался дружить с Брюсом, он собирался дружить с Брюсом, а не этим мягким и добрым жалким его подобием. И вот так начался их первый спор на повышенных тонах. Кларк вспоминает его и думает, что кричал куда более оскорбительные вещи, чем собирался. Как будто думал, что вежливость и предусмотрительность со стороны Брюса — не более, чем ложь. Он просто… он просто не мог больше это выносить. Они столько пережили вместе, они столько заставили друг друга пережить, а теперь такое — завуалированное оскорбление, Брюс пытается все сгладить, что Брюс думает, что Кларк не заслужил правды. (Он ненавидел Кларка. Он пытался убить Кларка. Так что, если… если он по-прежнему не фанат Кларка, все в порядке. Кларк хочет это знать, а не иметь дело с Брюсом, который притворяется — из чувства вины, стратегической необходимости или чего-то еще…) Так вот, они поссорились. На этот раз в дело не пошли кулаки, но они поссорились. Они продолжали ссориться. Продолжали говорить не те слова не в то время, продолжали злиться; делали не то и не тогда, задирали друг друга за малейшие прегрешения. А потом… Потом они переспали. Кларк помнит тот самый день. Он сделал глупую ошибку, столкнулся с криптонитом, когда этого не ожидал; почти хуже самого ощущения оказалось видеть его, яд зеленого света, которым полнилось зрение. Кларк почувствовал жжение на щеке, вес на груди, несмотря на то, что никто его не касался… А Брюс оказался рядом. Брюс оказался рядом и спас его. Не наорал на него так, как Кларк того ожидал. Его голос был тихим, ровным, и он систематично перечислял все грехи Кларка с порочной тщательностью. Кларк даже посмотреть на него не мог, лицо у него горело раздражением, он дрожал от остаточной слабости. Брюс схватил его за подбородок, чтобы заставить посмотреть на себя, а Кларк взялся за его запястье, поднялся с сиденья и толкнул Брюса прямо в стену. Но он до сих пор не знает, кто из них двинулся первым после. Он не знает почему. Он знает, что вдруг загорелся желанием, отчаянный, сказал себе, что нужно взять себя в руки, отстраниться от Брюса и ничего не делать. Все прошло изумительно. Все всегда проходит изумительно, но тот первый раз… это было откровение, будто именно этого он и искал, будто этого просил у Брюса с каждым новым криком, с каждым выплюнутым ругательством и просто не знал. Вся фрустрация, запертая под кожей, превратилась во что-то другое, в нечто лучшее; она беспорядочно расплавилась в белое, горячее наслаждение. Кларк хотел. Кларк все еще хочет. Но они просто… Они просто продолжили это делать. Все всегда обстоит одинаково. У них не наладились отношения, они не стали ближе. Они не стали добрее друг к другу. Кларк не стал лучше понимать Брюса, не стал более терпеливым по отношению к нему. Они не нежны друг с другом. Они не целуются. Это просто секс. И если бы — чисто гипотетически — Кларк как-то вдруг забыл об этом, каждое слово, каждое действие Брюса словно просчитано, чтобы ему об этом напомнить. И нет никакой причины, по которой что-то может измениться. Кларк не то чтобы прикладывает к этому усилия, и видит бог, у него нет слов — чтобы попросить, чтобы поговорить. Черт, да ему, видно, нужно молиться леди Удаче, что Брюс хочет его трахать; что Брюс хочет позволить Кларку трахать себя. Что он доверяет Кларку, знает, что тот контролирует собственные силы, и разрешает подобное, а не переворачивает его и не перерезает его глотку снова… Все нормально. Все в порядке. Кларку, вероятно, больше не на что надеяться. Иногда он хочет, чтобы все было по-другому. Но это не новости. Это не имеет значения. С ними дело обстоит именно так, и Кларк не может от этого отказаться; он слишком этого хочет, и так будет всегда. Все в порядке. Деликатное напоминание Брюса, на самом деле, совсем ни к чему. В восемь часов состоится благотворительный бал ГотКорп. Еще неделю назад им подсказали о серьезных угрозах в сторону Ферриса Бойла и его персонала, самого мероприятия, а также каждой шишки Готэма, принявшей приглашение. Кларк Кент с немалой долей неохоты заключил сделку с Кэт Грант: он будет ей должен (причем выбор наказания остается за ней), если она позволит ему последовать на бал вместе с журналистом из отдела «Искусство и развлечения», выбранным для освещения мероприятия. Что касается Брюса Уэйна — за ним давно водился грешок ни в грош не ставить своих соперников из мира бизнеса, так что он вполне может заявиться на их вечеринку, только чтобы выставить себя полным идиотом. У них обоих есть коммуникаторы. В том маловероятном случае, если им понадобится помощь оставшейся части Лиги, они ее получат. Но у них с самого начала самые лучшие легенды для того, чтобы оказаться на месте действия в гражданской одежде, и велики шансы, что они разберутся сами. Кларк одевается с обычной для себя тщательностью, то есть убеждается в том, что пиджак сидит на плечах криво, проверяет, достаточно ли поцарапаны ботинки, а также со всей осторожностью не смывает с кончика пальца пятно от ручки, полученное на работе. А потом он идет на бал — и почти немедленно оказывается приперт к стенке. Брюс Уэйн. Не то чтобы он такого не ожидал. Вполне очевидно, что им придется… взаимодействовать друг с другом. Чем меньше коммуникаторов в общественном месте, тем лучше. Есть ряд вещей, которые, скорее, заметит Брюс, в отличие от Кларка, а еще ряд вещей, которые Кларк вполне буквально может видеть и слышать, в отличие от Брюса. И не то чтобы у них нет оправдания, чтобы сойтись: один из них журналист, а второй — Брюс Уэйн. Кларк постоянно говорит с Брюсом. Они уже сражались плечом к плечу, орали друг на друга и трахались — в течение сегодняшнего дня. Но… Но Кларк Кент разговаривал с Брюсом Уэйном довольно давно. Это слегка дезориентирует, вот и все. Брюс так… улыбается ему, когда их взгляды встречаются, слегка косо, слегка коварно; все это имеет смысл, напоминает себе Кларк, но он не может не взяться за воротник, он беспомощно чувствует, как странная волна краски поднимается по шее. Потому что Брюс Уэйн и Кларк Кент не встречались с того самого момента, как… — Мне думается, наверное, я должен перед вами извиниться, мистер Кент, — замечает Брюс, и даже если в его тоне есть шпилька, он… он низкий, из него струится непонятная теплота. — Ой, я… понятия не имею, о чем вы говорите, мистер Уэйн, — говорит Кларк, наклоняя голову. Он запоздало вытягивает руку, чтобы пожать протянутую ладонь Брюса. Так странно притворяться, как в театре, ведь прошло столько времени. Но все в порядке. Этот процесс не должен быть неловким. Одно быстрое и крепкое рукопожатие, спокойный разговор о пустяках. Может быть, Кларк задаст пару вопросов, а Брюс откажется отвечать, и Кларк весь вечер будет гоняться за цитатой, будет ловить Брюса достаточно часто для сверки информации. Это вполне сработает… — Я думаю, имеете, — выговаривает Брюс. Бал — большое по масштабу событие для всей агломерации. В комнате полно народа. Наверное, поэтому Брюс стоит так близко. Он… он пока что не отпустил руку Кларка. Но ведь ему следует отпустить руку Кларка? Кларк сглатывает. — Нет, э-э, правда, мистер Уэйн, это… я… — Зовите меня Брюс, — предлагает тот спокойно — и каким-то образом умудряется наклониться еще ближе. — Я был непростительно груб, мистер Кент… — Кларк, — кое-как произносит Кларк, потому что у него вдруг перехватило дыхание. — …и ведь ситуация совершенно того не требовала. — Брюс делает паузу, и по его лицу вдруг пробегает нечто, оно не принадлежит Брюсу Уэйну, оно не относится к его легкомысленному, полуотсутствующему вниманию; скрывается оно слишком быстро. — У меня было столько всего на уме в тот вечер, но это плохое оправдание. Я сделал скоропалительные выводы, я оскорбил вас. Я был резок, а ситуация того не просила. Прошу вас, Кларк. — И боже, думает Кларк, отчаиваясь, это грязная игра, этот тон, в котором смешался шорох гравия и рваный шелк простыней; это выражение на лице Брюса, он смотрит на него с полуприкрытыми глазами: — Скажите мне, что вы позволите мне все исправить. — Вы, эм, — слышит себя Кларк. — Что вы имеете в виду? Брюс наклоняет голову, поднимает свободную руку — в ней замер бокал шампанского. Кларк даже не заметил, что он его держит: — Куплю вам выпить? Кларк откашливается и поднимает бровь: — Тут все напитки бесплатно, мистер Уэйн. — Неужели, — произносит Брюс, и он точно, совершенно определенно не спрашивает. Он даже не притворяется, что спрашивает. — Да, — чуть более твердо отвечает Кларк — и наконец умудряется высвободить руку из хватки Брюса. Он не может решить, что делать дальше: смеяться или бежать прочь к чертовой матери. В таком Брюсе есть нечто забавное, в хорошем смысле. Будто это шутка, и Кларк ее знает. Но еще он знает, что это иллюзия, и все равно в подыгрывании имеется некая болезненная привлекательность. Он притворяется, что Брюс… что он нравится Брюсу. Что если бы они встретились вот так, на великосветских вечеринках с разницей в год, журналист и магнат, Брюс взял бы его руку, улыбался бы ему, принес ему бокал шампанского и околачивался рядом, ждал, пока Кларк допьет. Идиот. Как будто Кларк Кент может надеяться заинтересовать Брюса Уэйна. Этого просто требует их совместная легенда. Он отводит взгляд и снова откашливается. — Я… пойду раздобуду что-нибудь, мистер Уэйн. Но я рад предложению. — Буду здесь, — выговаривает Брюс, и не играет роли то, что Кларк избегает его взгляда. Он все равно чувствует его тяжесть на себе, словно клеймо. Кларк защищает себя непониманием Кларка Кента, пожимает плечами, отворачивается; находит успокоение в том, чтобы поднять пальцы к носу и найти там очки. Он возьмет выпить и просканирует стены, пол, потолок. Рассмотрит присутствующих, наверное, послушает голоса, поищет то, чего не должно быть: рации, пикающие счетчики, любой знак того, что кто-то организовывает покушение на бал. Если он что-то найдет, то даст Брюсу знать, а дальше Бэтмен и Супермен обо всем позаботятся. Так — да не так. Кто бы ни затевал что-то против бала, он не делится своими поминутными — или даже почасовыми — планами. Возможно, до первого шага пройдет полвечера, да и кто знает, в чем он заключается. Поэтому Кларк не может так просто бегать от Брюса, не может решить скрупулезно избегать искушения, хотя он и знает, как это сделать. Он должен… должен позволить Брюсу снова отыскать себя в толпе, загнать себя в угол, прижать себя к стене с улыбкой. Именно это и делает Брюс: он опирается на руку легко и непринужденно, наверное, как молодой спортсмен Брюс Уэйн, поймавший девушку из группы поддержки у ее шкафчика, чтобы пригласить на зимний бал. — И снова здравствуйте, Кларк, — говорит он, и уголки его губ лезут вверх. Кларк смотрит на него и сжимает свой бокал так, будто это спасительная соломинка, надеясь, что не будет слишком сильно заикаться, когда скажет что-то в ответ. Он… он не был к этому готов. Даже можно прищуриться. Не то чтобы был плох план по выпрашиванию цитаты, первое время он отлично бы работал, но, наверное, в какой-то момент происходящее сделалось бы маловероятным. Брюс вряд ли смирился бы с такой погоней, и Кларка просто бы вывели за ухо из зала. Но он… он не планировал такого, он не был к такому готов. Он все проебывает, он чувствует, что все проебывает, но черт возьми, Брюс подкатывает к нему. Он… он берет руку Кларка, обхватывает ее пальцами, поднимает бокал Кларка и чокается со своим. Потом он наклоняется и ведет той самой рукой вверх по воротнику Кларка и говорит что-то… тост, наверное, или… вероятно, от его слов разит дурновкусием, или это похабщина, но Кларк ничего не слышит: в ушах у него гудит. Он пялится на Брюса, как идиот, лицо у него красное, а слова покинули. Он все проебывает. И Брюс точно начинает раздражаться. Именно поэтому он так на него смотрит, именно поэтому он осторожно отстраняется и оставляет между ними небольшое пространство, именно поэтому он так сжал зубы. Потому что Брюс все это делает, только чтобы поддержать легенду, ради правдоподобия. Это дела Лиги, а Кларк все портит, переживает из-за пустяка. Либо же… он точно не должен оттолкнуть Брюса? Да нет, в этом нет никакого смысла. Кларк Кент из Канзаса, но он не мертв. Брюс никак не мог придумать подобную стратегию исходя из того, что он не нравится Кларку. Правдоподобие обязано быть, ну, правдоподобным. Это его суть. Но Кларк Кент не должен игнорировать происходящее. Он должен давать Брюсу причину возвращаться снова и снова, он должен играть в недотрогу, понимает Кларк отдаленно. Он должен быть заинтересован. Все нормально. Один раз — ничего. Совершенно точно. Он делает глубокий вдох, не обращает внимания на покалывание кожи, на жжение вдоль позвоночника, падающее сердце. (…все, чего он хочет, и в то же время — ничего, лишь игра на публику…) — Какие чудесные слова, мистер Уэйн, — говорит он, ставя все на одну карту: тост Брюса не был по крайней мере открыто оскорбительным. Он пытается звучать спокойно, сухо — будто Кларк Кент развеселился, несмотря на здравый смысл: — Так достойно с вашей стороны. Если и есть время играть в хорошего мальчика со Среднего Запада, то оно пришло. (…и ничего, что хороший мальчик со Среднего Запада, наверное, не лежал бы голым на полу в Зале менее полусуток назал, пока руки Брюса раздвигали его бедра…) — А я-то думал, что просил звать меня Брюсом, — произносит тот. Брюс все еще остро смотрит на лицо Кларка, внимательный, оценивающий. Но он снова наклонился вперед, так что, наверное, это все хотя бы не было ошибкой. — Вам просто придется просить дальше, — предлагает Кларк, вполне определенно и скромно опускает взгляд, делает глоток из бокала. Он слышит выдох, полусмешок, и снова поднимает глаза, как раз вовремя, чтобы увидеть новый изгиб губ Брюса, яркую довольную вспышку. А потом он берет себя в руки и наклоняется сам — будто чтобы пройти мимо, да только вот теперь именно он ловит Брюса за воротник, поворачивает лицо в изгиб его челюсти. Кларк надеется, что это выглядит, будто он шепчет что-то другое, не: «Никаких следов внизу, под полом или в потолке бомб нет». Он вдыхает, когда рука Брюса касается его талии, и дурацкое сердце стучит бессмысленной психосоматикой. Конечно же, Брюс просто касается — один раз, — показывая, что понял. Два раза указали бы на то, что он не расслышал, что сообщение надо повторить. Кларк сглатывает истерический смешок, который и правда не стоит издавать вслух. Боже, какой идиот, но это неважно. Соберись. Ему нужно сделать еще один круг по залу, и на этот раз он будет обращать внимание на людей, а не на здание. Искать нечто странное, того, кто ведет себя подозрительно. — Приятного вечера, мистер Уэйн, — говорит он обычным тоном и отстраняется. Оглядывается через плечо и… может быть, он бросает слишком разгоряченный взгляд, может быть, он всегда смотрит на Брюса именно так, но… …это все равно не имеет значения. Все слегка улучшается. Ведь теперь у него… теперь есть план. Не то чтобы было очень трудно стоять на месте и позволять Брюсу Уэйну к нему подкатывать (…ну или это не должно быть трудно; не было бы трудно, если бы не… если бы он так этого не хотел…) это даже весело, забавно. Брюс увлекателен, очарователен и в то же время просто ужасен — намеренно, так что Кларк по ошибке чуть не срывается на смех раз пять или шесть. И даже в этом случае все было бы хорошо. Играть в недотрогу еще проще, Кларк Кент по очереди то смущен, то весел, несмотря на все свои старания. И… Брюс трогает его. У него не деловой подход, в его жестах — никакой экономии. Брюс трогает его так, будто ему нравится, так, будто ему хочется, так, будто он получает что-то каждый раз, когда Кларк не шлепает его по ладони и не стряхивает его рук. Очень больно — думать, что Брюс не делал бы этого, если бы не было такой необходимости, что главное тут — дело. И Кларк все равно соглашается. Он не может остановиться. Разумеется, иллюзия становится только глубже, если Кларк Кент самую малость поддается. Именно ради подобного молчаливого одобрения Брюс Уэйн существует, ради него он пробежит лишние сто верст. В конце концов Кларк почти чувствует разочарование, когда пара дюжин вооруженных людей все-таки является на бал. Они с Брюсом вполне способны справиться; они умудряются сдержать все веселье на подходах к основному залу, у входа. Большая часть гостей даже не понимает, что что-то случилось. Но потом все кончается. Они переодеваются в гражданское, вооруженные люди связаны, сюда едет полиция. У Брюса Уэйна и Кларка Кента нет причин задерживаться. Ну, или у Брюса нет причин задерживаться. Кэт найдет пару ласковых для Кларка, если он убежит до конца бала: он так старался на него попасть. Не то чтобы она рассчитывает на него как на основной источник информации — здесь еще и Лиза, но все же. Брюс… Брюс, наверное, уже рвется патрулировать, чтобы не пропала еще и вторая половина ночи. Пропала: проведена здесь, с Кларком. Кларк закусывает губу и пытается не чувствовать боль от проведенной параллели. Господи, ему надо собраться. Короче говоря, он не удивлен, когда очередной круг по комнате завершается для Брюса — будто бы они не вязали преступников каких-то десять минут назад плечом к плечу — рукой на пояснице Кларка. Особенная улыбка Брюса Уэйна, шепот на ухо: — Это было очень весело, но мне пора откланяться. Всегда оставляй некоторую недосказанность, верно? — Что-то в этом духе, — спокойно соглашается Кларк, а Кларк Кент развеселен, очарован против своей воли. И — конечно, ничего страшного не случится. Конечно, Брюс сочтет это частью легенды, если вообще задумается. — Благодарю вас, мистер Уэйн, — позволяет себе сказать Кларк, с милой и скромной улыбкой Кларка Кента, — занимательный получился вечер. Брюс смотрит на него более внимательно, чем стоило ожидать, взгляд у него темный, уверенный, а уголок губ все еще изогнут в хитрой усмешке. — Занимательный, — повторяет он созерцательным тоном. — Да, конечно, не тот водопад превосходных эпитетов, на который я рассчитывал, мистер Кент. — Брюс четко выделяет имя, поднимает бровь: — Но я, тем не менее, благодарен. Кларк медленно выдыхает. Да и когда у него будет такой шанс? Сказать нечто подобное, чтобы Брюс его услышал? Он вытягивает руку, кладет ее на плечо Брюсу, немного поворачивается в изгиб его руки, чувствует жар ладони через свой дешевый костюм. — Я говорю правду. Я отлично провел время. Совершенно такого не ожидал. Спасибо. И на какое-то мгновение на него смотрит не Брюс Уэйн. Лицо Брюса изменилось, стало нечитаемым. Плечо Брюса под рукой Кларка, твердые, сильные мышцы — у Кларка создается впечатление, что он пробрался сквозь иллюзию, нашел Брюса, начал узнавать его под маской. — Прекрасно провел время тут я, — очень тихо говорит Брюс. И — почти слишком, в этот момент: смотреть на него так, со стучащим сердцем, не вполне осмеливаясь поверить, что он действительно это имеет в виду. Почти облегчение — отпустить его и отвернуться, с большой тщательностью не смотреть на то, как он уходит. Два дня спустя Брюса ранят. Не сильно. Во всяком случае, по его меркам. Но именно Кларк достал его из развалин. Кларк прорвался сквозь них, если быть точным, он даже не делал вид, что передвигает или поднимает что-то. Кларк направлял руки прямо в камень, в бетон, сталь визжала, разламываясь в его руках. Он слышал сердце Брюса, он знал, что Брюс не мертв. Но еще он слышал мягкий мокрый звук текущей крови, хруст костей. Папа научил Кларка ненавидеть саму мысль сдерживаться, когда в состоянии что-то сделать. Однако это — другой тип страха. Кларк боится, что сделает все, что может, а Брюс все равно умрет, еще до того, как Кларк до него доберется, возможно, Брюс ранен так тяжело, что Кларк будет в состоянии только услышать то, как он истекает кровью. Все происходит по-другому. Но много часов спустя Кларк по-прежнему думает об обратной возможности. О том моменте, когда он добрался до Брюса и поднял его, почувствовал беспомощное облегчение от веса его тела в своих руках. Он был реален: дышал, жив, в сознании. Он легонько фыркнул, неудовлетворенно признал, что Кларк спас его задницу, ну да, Брюс по большей части придурок. Кларк не уверен почему, но все это каким-то образом запуталось в его груди с тем, что осталось от чертового бала. Обострилось, и он не может объяснить как. Он чувствует тревогу — и не может ничего с ней сделать. Было проще не обращать внимание на то, что он не сможет больше так провести время с Брюсом, когда у него было все остальное, все грани их знакомства. Но потерять все сразу… В общем, наверное, не стоит удивляться тому, что он висит над озером. Он замер в воздухе, он сглатывает. Ему стоит развернуться и улететь прочь. Сейчас Брюс — по большей части — в порядке. Да, он потерял порядком крови, но, в основном, из раны на голове. Альфред, наверное, уже наложил швы. Брюс вообще может не быть у себя. С него станется отправиться в патруль даже в таком состоянии. Кларк закусывает губу. А потом поверхность озера под ним дрожит; идет волной, вода словно отодвигается. Кларк почти думает, что сейчас окажется прав, услышит гул Бэтмобиля, допплерящегося откуда-то из-под поверхности в его сторону. Но этого не происходит. Открылся не выход, осознает он запоздало. Это приглашение. В то же мгновение он слышит сардонический голос Брюса: — Не очень-то вежливо заставлять меня ждать и придерживать дверь, бойскаут. Кларк чувствует, как лицо заливает краской. Он должен был услышать эту фразу, потому что он должен был слушать. Он должен был ждать чего-то такого и слушать. Но вместо этого… Просто она оказалось слишком близко к биению сердца Брюса. А на него он уже настроился идеально, не думая, на автомате. Но Брюсу знать об этом не обязательно. Кларк ныряет в пространство, где больше нет озера, и собирается было отправиться на поиски, обнаружить Брюса где-нибудь в мастерской, да только этот медленный, уверенный пульс стучит поблизости. Брюс… Брюс ждет его, стоит у входа в Пещеру. У него скрещены руки на груди, но это не кажется запретом: во всяком случае не так, не в белой костюмной рубашке с завернутыми рукавами; линия его плеч смягчена усталостью, а брови подняты. — Э-э, — говорит Кларк невразумительно, он не готов. — Привет. — Я в порядке, — отвечает Брюс, а потом останавливается — делает паузу, чуть задирает подбородок, и взгляд у него вдруг непрозрачный. — Если только ты здесь не по другой причине, — очень ровно добавляет он. Кларк пялится на него. Брюс опускает локти, поднимает ладони; берется за верхнюю пуговицу девственно-чистой рубашки пальцами. Потому что, отдаленно думает Кларк, чувствуя себя слегка тошнотворно, они именно этим и занимаются. Посредине нет ничего, не считая миссий: они либо ссорятся, либо трахаются, и Брюс решил, что Кларк проделал такой путь не ради ругани. — Нет, подожди, — умудряется сказать Кларк, и получается даже вполне ровно, хотя глотка у него сомкнулась, словно клещи. — Подожди, я не… я просто хотел… Он замолкает. Он не знает, как заканчивается это предложение. Потому что дело не в том, что он не хочет выебать Брюса. Он всегда хочет выебать Брюса, и в самой идее есть нечто, заставляющее его желать. Это эхо того, как он взял Брюса в руки сегодня, как ободрился, почувствовав всю массивность тела Брюса — но только сейчас оно будет обнаженным, кожа на коже, с оголенными шрамами; весь Брюс — на обзор, для прикосновений. Конечно, это никогда не сможет расхолодить Кларка. Он просто… это не все, чего он хочет, вот в чем дело. И где-то глубоко, под кожей, там, где даже Кларк не способен излечиться, его режет мысль, что Брюс думает по-другому. Кларк кусает губу, подлетает чуть ближе. Он только что понял, что технически так и не приземлился на пол Пещеры. Руки Брюса двигаются медленно, одна пуговица уже расстегнута, и пальцы только смыкаются на следующей — а потом он замирает, когда Кларк вытягивает к нему ладони, и глаза у него темные, а лицо ничего не выражает. Кларк осторожно запускает кончики пальцев в его волосы, прослеживает аккуратную линию швов, не касаясь их. Он расстегивает вторую пуговицу, но только чтобы оттянуть воротник, только чтобы обнажить узкий черный синяк, где прут, ударивший Брюса по плечу, остановился на ключице. Кларк сглатывает и проводит по синяку большим пальцем, усиливает собственную чувствительность так, что ему почти хочется дернуться от горячей набухшей крови под кожей. — Кларк, — произносит Брюс. Кларк смотрит на него. Брюс разглядывает его, и выражение лица у него безэмоциональное, не считая того, что между бровей залегла тень, а взгляд внимательный. — Я в порядке, — повторяет он, но на этот раз фраза каким-то образом звучит по-другому. Он поднимает руку, берет Кларка за запястье. — Я в порядке. И я рад продемонстрировать это тебе. Кларк смеется, быстро выдыхая носом. Не следует так делать. Брюсу не нужно ободрение. Но Кларку нравятся эти маленькие вспышки; он назвал бы их дружелюбием, если бы Брюс не был всегда столь многозначителен и богат на намеки. Ему нравится, когда Брюс хочет подразниться. — Рад, да, — выговаривает он, и взгляд Брюса становится еще темнее, он чуть опускает веки. Брюс двигает рукой, пробегает по плечу Кларку, и вот уже он расстегивает пуговицы Кларка, и… Ну. Кларк уже подумал об этом раз: не то чтобы он не хочет. Он слегка осторожничает. Он ничего не может с этим сделать. Он пытается не действовать слишком очевидно, но он… он просто не может толкнуть Брюса на пол, как сделал бы в любой другой день, не будет вжимать его в стену, ведь рана на голове свежа. Он придерживает Брюса за затылок, словно баюкает, опуская его вниз; проводит, наверное, чуть больше времени, чем обычно, просто касаясь кончиками пальцев линий спины Брюса, его рук, его плеч. Он составляет опись синяков — проверяет места, где прикосновение заставляет мускулы Брюса напрячься. (Брюс никогда не дергается. Всегда приходится смотреть в оба, если хочешь узнать, где ему больно.) Брюс все равно замечает, потому что — ну конечно. Он хмурится, сжимает зубы. Но он ничего не говорит. Он не заставляет Кларка остановиться. Он позволяет Кларку раздеть себя догола и прикоснуться везде, позволяет Кларку удерживать себя рукой на груди, позволяет вставить скользкий палец, второй, третий. Он двигается навстречу Кларку, позволяет ему разобрать себя на части и не говорит ни единого, блядь, слова, и Кларк так благодарен за это все, что приходится зажмуриться, чтобы не чувствовать жжение в глазах. Все повторяется куда скорее, чем того ожидал Кларк. Да, он… конечно, он вообще не ожидал, что это повторится. Наверное, такое поведение близоруко, ведь в прошлый раз все сработало? Сработало — а Брюс никогда не отбрасывает стратегию, доказавшую свою ценность. На этот раз дело происходит не на балу. Открывается новый клуб в Готэме. На поверхности нет ничего подозрительного, но Брюс считает, что это прикрытие Сэла Марони — возможно, для отмытия денег — и Кларк рад поверить ему на слово. И все это… ну не так уж и важно. Полный порядок. Появление Брюса Уэйна не удивит ровным счетом никого; Брюс поддерживает рандомизированный график пьяных дебошей в сомнительных заведениях города как прикрытие именно для таких ситуаций. (— Есть, конечно, и другие причины, — резко добавил он, объясняя все в первый раз Кларку. — На данный момент от меня попахивает отчаянием. Мужчина моего возраста ведет себя, словно двадцатилетка. Это жалкий самообман. Таким образом, совершенно подходяще. Кларк думал о Брюсе — где-то в лучах стробоскопического света, в темноте. Волосы у него в беспорядке, рубашка расстегнута, он двигается в толпе через пульсирующий бит, не отрывая взгляда от… …ох. Он кивнул и ничего не сказал тогда, потому что решил, что Брюс ждет от него не совсем такого тактического фидбека.)
 Ну и да, странно только, что он попросил о помощи именно Кларка. Наверное, из резонов стратегии. Потому что Кларк умеет подслушивать, смотреть сквозь стены и двери, проверять, все ли в порядке, а также рассказывать обо всем Брюсу. Не нужно прибегать к дополнительному оборудованию, не нужно рисковать и иметь при себе странный набор инструментов. И всем будет наплевать, кто такой Кларк Кент. Все в порядке. Проблем никаких. Но вот в груди у Кларка покалывает от нетерпения: дурацкое, летящее ощущение свидания наворачивает круги где-то возле сердца, и это, наверное, проблема. Кларк готов заранее. Он сделал это не специально, но так получилось. Он решает, что можно, в таком случае, идти, а не слоняться нервно по квартире лишние полчаса. Да, он будет выбиваться, и это не исправить. Клубная жизнь Готэма — не его, и неважно, какое он сделает выражение лица. Но по крайней мере он может… зайти внутрь, приноровиться к месту. Заказать напиток, устроиться где-нибудь в уголке, выждать, пока люди не перестанут его замечать. План работает вполне неплохо. В клубе темно, и это в помощь. Музыка уже на таком уровне, которого ожидал Кларк: достаточно громкая, чтобы бит вибрировал в костях, достаточно громкая, чтобы слова и мелодия превратились в стену звука. Он берет напиток, встает у самого края бара и практикуется слышать сквозь шум. Поначалу приходится трудно. Но он медленно дышит, потягивает напиток и думает об острове. Совсем скоро у него получается: он отставляет бит в сторону и слышит скрип пары каблуков по асфальту снаружи, шум когтей голубя на краю крыши и голоса в комнате за стеной. Кларк сглатывает и прислушивается, просто на всякий случай. Но здесь нет ничего, что заинтересовало бы Брюса. Раздраженный менеджер, работник пытается выторговать другую смену. А потом чей-то прекрасно одетый локоть опирается на барную стойку рядом с Кларком, и ему даже не надо поворачивать голову, чтобы понять, что это Брюс. Он все равно смотрит. Ему так хочется. Брюс здесь должен выглядеть еще более неуместно, чем Кларк: на висках у него щедро рассыпана седина, одет он в костюм с жилеткой. Но он снял пиджак, перекинул его через руку; запонки расстегнуты, рукава лениво завернуты наверх. На ком-то еще все это смотрелось бы смешно и неопрятно, но тут взгляд Кларка лишь притягивается к плечам Брюса, к бугрящимся мышцам, которые — как прекрасно известно Кларку — прячутся под очередной чертовой костюмной рубашкой. Линия спины, скульптурный изгиб ниже поясницы. Его бедра, боже. Одна нога прямая, именно на нее он опирается у стойки, а вторая согнута в колене — совершенно обыкновенно, выпирает в сторону, как будто ему все равно, что кто-то смотрит… — Что ж, приятно встретиться тут с вами, мистер Кент. Кларк уверенно осматривает его с ног до головы поверх очков и надеется, что Брюс не видит, как он краснеет. — Какое неожиданное удовольствие, мистер Уэйн, — мягко соглашается он. Он подстроил голос так, чтобы Брюс прекрасно слышал его, несмотря на музыку, но тот все равно… все равно наклоняется ближе, устраивается поудобнее рядом с Кларком. Света почти нет, но все-таки Кларк видит, как именно изгибаются губы Брюса. — Удовольствие обещаю, — выговаривает Брюс почти в ухо Кларка, а потом, пока он не отстранился, добавляет еще тише: — Что-то нашел? Кларк откашливается. — Жду не дождусь, мистер Уэйн, — говорит он подходящим, равнодушным тоном. При этом он встречается взглядом с Брюсом и чуть опускает подбородок, так чтобы тот понял: это и ответ, и прикрытие. Что бы Брюс ни искал, они пока что выжидают. Брюс опускает взгляд, показывая, в свою очередь, что все понял. Потом он поднимает глаза, смотрит в лицо Кларка, и блядь, боже, как он вообще это делает? В одно мгновение кожу Кларка начинает колоть от жара. Взгляд Брюса обжигает, полон силы. — А вы хорошо выглядите, — спокойно оценивает Брюс — и наклоняется еще ближе, задумчиво проводит двумя пальцами по линии щеки Кларка. — Но я так подозреваю, вы хороши в любом виде, мистер Кент. Господь всемогущий, полуистерически думает Кларк. Пожалуйста, пусть Сэл Марони сдаст все свои карты за полчаса. Если они застряли тут надолго, не факт, что Кларк протянет нужное количество времени. Каким-то невероятным образом он выживает. Все куда лучше, чем в прошлый раз — и намного хуже. Музыка, шум, клуб постепенно заполняется, и на них напирают. Все это заставляет быть куда ближе, чем на балу. Брюс постоянно… трогает Кларка, его рука у Кларка на спине, либо обвивает локоть, их пальцы все время переплетаются: Брюс то передает ему еще один напиток, то отметает слабые попытки за что-то заплатить. Он… он запер Кларка в углу у бара так, будто остальной клуб просто не существует, так, будто нет ничего интереснее, будто ему не хочется ни на что смотреть — есть только Кларк. Кларк не забывает, зачем они пришли. Но лишь с большим трудом, пару раз приходится сильно напрячься. Время от времени Брюс наклоняется, прикасается губами к уху Кларка, и Кларк ждет, что Брюс заметил его невнимание к миссии, что он безжалостным шепотом отругает его за отсутствие фокусировки. Но в половине случаев Брюс просит послушать что-то определенное или посмотреть куда-то, попробовать новый угол, сказать ему, что расположено за той стеной. А в другой половине… В другой половине он просто… говорит что-то еще. Это подкаты — такие плохие, что Кларк никак не может перестать смеяться; это комплименты, которых Кларк не ожидает, мягкие, удивительные слова — про пальцы Кларка, его руки, глаза, его рот. И даже не сплошные непристойности, на самом-то деле; Брюс рассказывает, что хочет сделать с ними — или при их помощи, конечно. Да только по большей части он желает их трогать. Он рассказывает, какие они красивые, как ему нравится на них смотреть, или… ну. Просто Кларк не совсем этого ожидал. К часу ночи они обнаружили несколько многообещающих зон поиска, которые включают в себя офис в рабочей части клуба с сейфом, содержимое которого Кларк не видит. Кларк пересказал Брюсу несколько отсылок к некоему «боссу», и улыбка Брюса сделалась на короткий миг коварной. А у Кларк привстал член в джинсах, ему горячо и неприятно, в горле ком, сердце стучит. А потом Брюс делает паузу и в первый раз за весь вечер двигается прочь, а не ближе: он достает из кармана телефон, бегло на него смотрит, словно получил сообщение или напоминание. — Увы, мистер Кент, я боюсь, что вынужден вас покинуть. — Какая жалость, — негромко говорит Кларк. И… Кларк Кент напился бы уже пару часов назад, Кларк Кент не мог бы стоять ровно. Кларк Кент не захотел бы оставаться здесь один, без Брюса, так же сильно, как этого не хочет сам Кларк. Верно? Поэтому вполне простительно немного покачнуться и снова сократить дистанцию. Вполне простительно опереться ради поддержки на руку Брюса. — А я-то думал, что мы только начали, мистер Уэйн. Брюс ловит его и за талию. Держит уверенно — и боже, Кларк должен был… Кларк должен был рассказать о его руках, ему следовало отмерять свои тихие доклады каждым проглоченным словом. О том, как он чувствует их на своей коже, как ему нравится то, как Брюс его трогает. Точность, уверенность; чудо того, что руки, которыми Брюс избил его до полусмерти, заставляют его чувствовать такое. А Брюс… Брюсу бы пришлось сидеть и слушать так, как слушает Кларк. Он не смог бы сказать что-то против, велеть ему прекратить. Это было бы безопасно, это было бы… Кларк смог бы, вот так… — Брюс, — шепчет Брюс, и его губы почти касаются челюсти под самым ухом Кларка. — В самом деле, мистер Кент, я вынужден настаивать. Кларк сглатывает и самую малость отстраняется. Он не снимает руку Брюса с талии, не создает дистанции, просто смотрит Брюсу в глаза, ловит его под подбородок костяшкой. — Кларк, — говорит он в свою очередь. Он не понимает выражения лица Брюса. Оно и так нечитаемо днем при ясном небе, а тут, в туманном мерцающем свете на краю заполненного клубного танцпола, и подавно. А потом Брюс двигается — ловит его запястье, и взгляд у него томный: — Через неделю. Ресторан Puccio’s. Семь вечера. Кларк моргает. Брюс не говорил, что им, возможно, придется сделать это снова. Но вполне вероятно, что он сам этого не ожидал. Может быть, Кларк сказал что-то, и Брюс понял, что им нужно туда отправиться, а Кларк даже не заметил. Может быть, Брюс решил, что стоит создать паттерн, и Кларк Кент и Брюс Уэйн должны появляться вместе на публике, чтобы потом вплетать в их встречи миссии, как сегодня. Как бы там ни было — Кларк не откажется. — Буду, — соглашается Кларк. Он собирается расспросить Брюса. Собирается узнать больше деталей, что они будут делать или искать в Puccio’s, как ему следует себе вести, есть ли у их встречи цель, либо же Брюс хочет иметь в рукаве козырь непостоянных встреч Брюса Уэйна и Кларка Кента — на ближайшее будущее. Но сделать ему этого не удается. Стоит сказать в его защиту, что неделя и правда выдается занятой. Цепь природных катаклизмов требует усилий не только Супермена, но и вообще всей Лиги, и конечно, расплачиваться приходится графику Кларка Кента: Перри всю дорогу гоняется за ним, чтобы получить статьи, которые Кларк не закончил. Разумеется, ровно посреди недели подкрадывается день рождения мамы — Кларку просто везет, что у него есть суперспособности, и путешествие из Метрополиса в Смолвиль затруднения не представляет. Когда настает день икс, Кларк уже начинает испытывать благодарность. Такое ощущение, что он толком и не видел Брюса, разве только походя, пять минут тут и там, между происшествиями, слышал его голос по коммуникатору Лиги. Странно, эгоистично думать о таком, но они даже ни разу не переспали, за целую неделю. По самой меньшей мере, Кларк привык рассчитывать на какое-то время наедине, на физическое утешение от прикосновений, от того, как в ответ его трогает Брюс; на ощущение близости Брюса, электризованную удовлетворенность, которая остается с ним на какое-то время, даже если ему всегда мало. Поэтому Кларк приходит в Puccio’s без десяти семь. Он видит Брюса за столиком, тот ждет его, и Кларк рад. Это будет забавная мука, играть свою роль в сценарии, придуманном Брюсом, он знает это, он готов. Но Кларк признает, что какая-то его часть наслаждается видом такого Брюса. Да, она испытывает смешанные чувства, конечно, она знает, что все это напоказ, что Брюс будет подкатывать к Кларку Кенту, что он никогда не пытался сделать этого с Кларком. (Да и зачем ему? Кларк и так в его власти.) Метрдотель, кажется, ожидает Кларка — она сразу же кивает и сопровождает его через весь зал. Кларк готов к тому, что Брюс поднимает голову и видит его. Он готов к тому, что Брюс говорит: — А, мистер Кент, вот и вы, какая радость. Он даже готов к тому, что Брюс ему улыбается, насмешливо и искоса, как это делает Брюс Уэйн: будто это и в самом деле удовольствие, в любом смысле слова, будто это роскошь, дар, потакание своим капризам; будто это их маленький секрет. (Вернее, так: он по большей части готов к такому.) Кларк готов к невинной болтовне. К флирту — который вполне подпадает под уже установившийся паттерн далеко не профессионального интереса к Кларку Кенту. Брюс сначала подготовит сцену, а потом уже развернется и сообщит, что их привело сюда на самом деле. Поэтому Кларк улыбается ему в ответ, немного смущенно и слегка весело, поправляет очки на носу. Он с большой радостью принимает рекомендации Брюса относительно блюд на заказ: оказывается, что равиоли голози — просто пальчики оближешь, но если хочется чего-то посытнее, на помощь придет телятина по-милански. Брюс заказывает вино, даже не глядя в сторону Кларка, и это, честно говоря, облегчение. Кларк спонтанно решает, что Кларк Кент тоже не будет против такого возражать, так что не приходится париться и обижаться. Вместо этого он застенчиво улыбается Брюсу и поднимает стакан воды — салютует Брюсу слегка иронично и спокойно. А потом… Ну. Потом они ужинают. Кларк внимательно ждет любого сигнала со стороны Брюса. Или — по крайней мере — пытается это сделать. Может быть, это необычное ударение на определенных словах, движение руки Брюса, его головы, взгляд, который подскажет, куда смотреть. Или же — совершенно обычный комментарий про окна, намек, что искать стоит на улице. Или Брюс сделает замечание про музыку, уточнит, как она ложится на ухо Кларку. Тогда тот будет слушать, что происходит в служебных помещениях ресторана, в соседнем здании. Но сигнала все нет и нет. Если Брюс и пытается ему что-то сказать, Кларк понятия не имеет. Он бы волновался, что пропустил что-то, да только в таком случае Брюс повторил бы. А если бы он пропустил и это, Брюс раздражился бы. Не в открытую, так, чтобы только Кларк понял. Но раздражение оказалось бы заметным, пускай только на мгновение: он сжал бы челюсть, слегка нахмурил бровь. Было бы что-то. Но ничего не происходит, и Брюс — очарователен. Конечно, он неприличен и вездесущ, но все равно. Он внимателен, даже в меру вежлив. Он ужасно шутит, смеется, когда ответы Кларка оказываются еще хуже. Приносят еду. Она восхитительна, от нее бегут слюнки. Кларк почти что не хочет ее есть: он мог бы сидеть и нюхать ее часами, разбирая на части запах каждого ингредиента, их совместный деликатный баланс. Вкус столь же сложен и великолепен, столь же силен — и даже ярче. Он почти теряется на мгновение, откусывает кусок равиоли… равиолы? равиоло? Брюс бы точно знал… а потом закрывает глаза и позволяет себе почувствовать. И что-то меняется, но не во рту. Он ощущает вкус так сильно, что даже не понимает, что случилось, заторможенно моргает раз, второй, а потом осознает, что это чувство, прикосновение. Рука Брюса гладит тыльную сторону ладони Кларка — на столе. — Тебе нравится, — выговаривает Брюс. Кларк пялится на него и глотает. Брюс о еде, вот и все. Это, наверное, все. — Да, — слышит он свой собственный голос, а потом кусает губу. Потому что это ответ на вопрос Брюса — и на те, что он не задает. — Да, все… великолепно. — Хорошо, — мягко и тепло говорит Брюс и улыбается. После ужина в Puccio’s ничто не должно поменяться. Тому нет никакой причины. Ничего… ничего не случилось. Кларк даже не понял, зачем его Брюс вообще туда позвал. Они ничего такого не делали — ели, разговаривали, смеялись. Они провели там несколько часов, а Брюс просто флиртовал с ним, трогал за руку, кормил неприлично дорогой едой и улыбался ему. Где-то на середине ужина Кларк сдался и перестал пытаться понять, что происходит. Черт возьми, да может, Брюс Уэйн на… на свидании, и это и есть суть миссии, а Кларк просто не знал об этом. И все равно он провел полночи после без сна, хотя уже и решил не волноваться. Он взрослый, он может с этим справиться. Если Брюс поднимет тему, он объяснит, что что-то пропустил, что не знал, что делать, что мог только подыгрывать. Брюс не показался расстроенным, значит Кларк не мог так уж сильно промахнуться. Все… Все прошло хорошо. Ему понравился вечер. Но это ничего не значит. Это было прикрытие. Это должно было быть прикрытием. Кларк чувствует, что что-то все-таки поменялось, но это игра его воображения, наверняка. Или же дело обстоит буквально следующим образом: поменялся он сам. Во время работы Брюс смотрит на него так же. Так же лает приказы, так же раздражается на Кларка за то, что тот заслоняет его от пуль, он все такой же холодный, уверенный и безнадежно сильный. И они… они снова трахаются через три дня после ресторана. Секс такой же. Во всяком случае, Брюс не изменился. Кларк даже не знает, чего он ищет, чего ожидает. Он не знает, что сделает, если действительно что-то обнаружит, и неважно, что это. Брюс касается его точно так же: резко, уверенно, эффективно, он прилагает достаточно сил, чтобы достичь желаемого за отведенный временной отрезок, не больше и не меньше. Он все так же смотрит на Кларка. Внимательно, оценивающе: проверяет, наверное, отвечает ли Кларк на раздражители, как положено. И Кларк страстно желает сказать то же самое о себе. Брюс видел его голым десятки раз, но именно сейчас Кларк чувствует себя полностью обнаженным. Будто он прозрачный, будто он мучительно очевиден. Брюс трогал его за руку в Puccio’s, брал его за запястье, чтобы откусить равиоли с его вилки, подливал ему вина, а потом держал за бокал, и их пальцы переплетались на стекле. Кларк отдается рукам Брюса так, будто они… Будто они принадлежат Брюсу Уэйну. Это глупо, до невозможности, идиотически глупо, потому что так и есть. Кларк зажмуривается и сглатывает смешок, который может прозвучать неуместно истерично, учитывая, что Брюс его держит и вжимает язык в его задницу. Кларк даже не знает, чего так завелся. Не то чтобы язык Брюса… Брюс обожает римминг, ну или во всяком случае готов его делать регулярно. Он восхитителен: в половине случаев они даже не трахаются после, потому что он заставляет Кларка кончить два, три, четыре раза кряду вот так, а потом вставляет член между мокрых бедер Кларка, пока тот зачарованно переводит дыхание и пытается собраться с силами под ним. Но уже несколько дней Кларк страстно желает секса — с самого ресторана. А теперь он получает желаемое и он все еще в отчаянии: как в той поговорке, кругом вода, вода, а напиться никак не получается, и жажда невыносима. Он так сильно хочет Брюса. У него есть Брюс, и он хочет его. Кларк не понимает: Брюс ведь здесь, он развел его бедра и засовывает язык так глубоко, что Кларк не может ничего поделать, он просто дрожит, раздвигает ноги еще сильнее и принимает, и все равно чувствует, что Брюса не достать. (Может быть, он ищет что-то в самом Брюсе: Брюса Уэйна. Кларк даже не знает, что страннее: чувствовать подобную нужду, ведь он знает, что это один человек, или знать и все равно искать — и каким-то образом не находить.) Когда все заканчивается, Кларк лежит и не шевелится. — Через три дня, — говорит Брюс откуда-то сзади. — «Оцелот», семь вечера. Кларк зажмуривается, вдавливает основание ладони в переносицу. Не имеет значения. Он знает, что ответит. — Хорошо, буду. Ресторан «Оцелот» принадлежит Брюсу Уэйну. Он почти наверняка окажется впечатляющим, а еда просто обязана быть великолепной. Но в итоге они ничего не съедают. Кларк такого, конечно, не планирует. У него… у него наготове целый план. Он будет ответственным, зрелым, взрослым; он будет коллегой Брюса. Он не начнет вздыхать над тем, что случилось в Puccio’s, над тем, что он почувствовал. Потому что это не было свиданием, ни при каких условиях. Просто легенда. Все, что сделали Кларк Кент и Брюс Уэйн, было для прикрытия. И то, что Брюс запланировал тогда, просто не получилось. Вот и все. Он решил… он решил не переводить божественную итальянскую еду. Он решил, что они могут остаться и съесть ее, а он может продолжить… смотреть на Кларка, как раньше. Вернее — смотреть на Кларка Кента, как раньше, потому что именно он сидел там вместе с Брюсом. Кларку нужно это запомнить. Брюс Уэйн пялился на Кларка Кента, Брюс Уэйн трогал руку Кларка Кента раз за разом, раз за разом. Брюс Уэйн улыбался Кларку Кенту, шутил ужасные, неприличные шутки своим жутким дымчатым голосом. Такой голос у него всегда, когда он ведет себя плохо, а каждое третье слово от него почему-то звучит как комплимент. Все это не имеет никакого отношения к Брюсу и Кларку, и это нормально. Ужин в «Оцелоте» пройдет так же. Именно это Кларк говорит себе, пока собирается. Поэтому не имеет никакого смысла тот факт, что все улыбки Кларка Кента, что он примеряет, закручивают что-то в его груди. Он чувствует себя отравленным. Яд действует медленно, затекает сквозь крохотные отверстия. Кларк кипит от него, Кларка разъедает изнутри. Он выбирает костюм, который сидит на нем особенно плохо, грубо проводит рукой по волосам и больше ничего не делает, а еще напяливает на нос чертовы очки. Все это он проделывает со странным, сильным чувством отвращения. Если Брюс хочет Кларка Кента, ну что ж, хорошо. Хорошо, вот тебе Кларк Кент, вот он, маленький, никакой, ничто и никто… (Конечно, он несправедлив. Он встречается не с Брюсом, он встречается с Брюсом Уэйном. Брюс хочет его, он… они бы не трахались все это время в противном случае. Кларк Кент — не более, чем прикрытие, Кларк и есть Кларк Кент. Он трудится в «Плэнет», он пытается быть добрым, он не говорит неправды. Это не ложь. Это не ложь, и даже если это ложь, он не должен так думать об этом человеке. Боже, у Кларка начинает болеть голова от самого себя. Да дело в том, что Кларк не хочет быть справедливым. Кларк Кент не Супермен, ему не нужно быть справедливым; он может быть мелочным придурком, он может смотреть на собственное лицо в зеркало и хотеть себе вмазать, потому что… боже, каким-то образом он отчаянно, ядовито завидует себе самому…) Он умывается холодной водой, смотрит в раковину и позволяет каплям стечь по лицу. Он раздумывает о том, что же он, нахрен, творит. По идее, поездка в такси должна помочь ему прочистить голову. Она должна успокоить. Он сидит на заднем сиденье, смотрит на ночной Метрополис, на прохладную темную воду залива под мостом, на Готэм. Водитель не из болтливых, и Кларк спокойно едет в тишине. Это должно помочь. Не помогает. Чем ближе он подъезжает к Готэму, к Брюсу, тем сильнее себя накручивает. Что-то внутри него натянуто, как струна, и хочет прорваться наружу через глину оболочки. Наконец, они останавливаются на углу всего в квартале от «Оцелота». Он видит Брюса, даже если обычный-Кларк-Кент слеп. Брюс стоит перед входом в пятне света, и двери ресторана рядом открываются и закрываются. Боже, он выглядит обалденно. Кларк зажмуривается. Брюс всегда выглядит хорошо, и неважно, где он, неважно, во что он одет. Но Кларк должен признать, что сегодня это особый вариант хорошего вида: дорогой костюм с жилеткой, запонки и булавка в галстуке блестят, а еще чертов платок торчит в чертовом кармане. И он выглядит так хорошо для… Для Кларка Кента. Кларк кусает себя за щеку, выбирается из такси и платит, методично, на автомате. Он хочет броситься бежать назад по улице, как обычный человек — от опасности. Он хочет взмыть в воздух, пока Брюс не увидел его, улететь так далеко и так быстро, что Брюс не сможет его найти, только если сам Кларк позволит. Он хочет идти по улице к «Оцелоту» с руками в карманах, пока Брюс не заметит его. Он хочет смотреть на то, как Брюс увидит его и улыбнется. Да только улыбаться он будет не Кларку. Не совсем. И каким-то образом эта мысль застревает под кожей Кларка, как заноза, которую не вытащить. Он сглатывает и сжимает кулаки, засовывает их в карманы, потому что не знает, как поступить. Потому что он Кларк Кент, он безвредный и он… он не собирается бить Брюса, он не хочет этого. (…боже, как будто он, блядь, знает, чего хочет; как будто он знает, как попросить этого…) Потом он все-таки идет в сторону «Оцелота». Брюс Уэйн поворачивает голову, сканирует улицу взглядом, видит его и улыбается. — Кларк Кент, — говорит он чуть громче обычного, но не зовет. — Какая радость. — Брюс, — произносит Кларк и сразу жалеет об этом. Брюс просил звать по имени; Брюс просил с полдюжины раз. Но в этом действии есть нечто странное, острое. Как будто Кларк на чем-то настаивает, как будто он говорит, что перед ним не просто Брюс Уэйн, а Брюс. Глупо. Брюс не стал бы стоять на улице на виду у всех. Брюс не… не смотрел бы так на Кларка. Кларк должен быть благодарен, что это не он, что к нему плотно прикреплена маска. Брюс Уэйн — тот, кто приглашает Кларка на ужин и улыбается ему, тот… Кто наклоняется с поднятой бровью и кладет руку на спину Кларку, вытягивает другую и открывает дверь ресторана, идеально заводит Кларка внутрь. — Я подумал и решил, что сегодня постараюсь как следует, — говорит Брюс, и Кларк с отдаленным удивлением понимает, что они идут не в основной обеденный зал. — Частные ложи наверху обычно зарезервированы для особенно эксклюзивных мероприятий. — Его голос становится низким, в нем куча значимости. Его рука на пояснице Кларка раскрыта широко (…именно там, где он всегда любит его держать, когда они… когда он…) она теплая. Слишком теплая, думает Кларк, она не должна так ощущаться сквозь рубашку Кларка. Он не должен чувствовать ее так хорошо. Ну или — Кларк Кент не должен чувствовать ее так хорошо. В таком случае Кларку приносит жгучее удовлетворение раскрыться еще сильнее, усилить ощущение так, что ему кажется, он почти чувствует кончики пальцев Брюса… — …поэтому я позволил себе кое-что предпринять, — говорит Брюс почти что в ухо Кларку, и он сжимает зубы и дрожит одновременно, его тянет в две стороны, фрустрация вяжется узлами вокруг желания, которое никогда не отпускает его в присутствии Брюса. Звонок. Это лифт. Брюс заводит его внутрь, он совсем близко, он рядом. Кларк рискует и смотрит — от взгляда Брюса он сглатывает. — Я не собираюсь обжиматься с вами в лифте, мистер Уэйн, — выдавливает он из себя, и фраза даже получается почти ровной, голос повышается только слегка. И это чудо, потому что он лезет на рожон и сам это знает. Брюс и Кларк не целуются. Они ни разу не целовались. Это одно из первоначальных правил, и Кларк никогда не хочет рисковать и чуточку его изменять, не то что ломать. Они не говорят об этом, и, может быть, Брюс просто не очень любит целоваться. Возможно, ему слишком часто приходилось это делать напоказ, и теперь ему просто не нравится, не хочется этим заниматься, когда есть возможность. Короче говоря, это блюдо не в меню, никогда не было в меню. Упомянув поцелуи, Кларк подошел очень близко к невидимой границе. Да вот только… для Кларка Кента никаких границ нет. Кларк смотрит на Брюса, чуть задирает подбородок. Он знает, что сделал, и не собирается забирать свои слова назад. Если именно это должно развеять иллюзию, разбить спектакль, то пускай все рушит Брюс. Кларк не собирается извиняться, раз Кларку Кенту извиняться не за что. Но Брюс не требует извинений. Он долго и уверенно смотрит на Кларка в ответ, опускает взгляд, явно и намеренно, на губы Кларка, а потом приникает еще ближе: — Какая жалость, — очень тихо говорит он. — Наверное, мне просто придется подождать. Боже. Кларк сильно закусывает губу, и все становится в десять раз хуже, взгляд Брюса резко загорается огнем. На одно бездыханное мгновение Кларк думает — дико, невозможно — что Брюс его все-таки поцелует. А потом звенит лифт. Кларк не знает, то ли быть благодарным, то ли заварить двери взглядом. — Ну, — говорит Брюс, и его голос снова поменялся: он легкий, ровный и несерьезный: — Кажется, приехали. Частные ложи, вероятно, столь же дорогие и богато обставленные, как и основной обеденный зал. Но Кларк просто не может об этом думать. Брюс подводит его в двойным дверям, открывает одну из них с шиком и жестом приглашает его зайти. Кларк двигается, идет; наверное, даже смотрит вперед, учитывая тот факт, что так и не врезается в стену, но такое ощущение, что он ничего не видит. Как будто он не может ничего видеть — за исключением Брюса. Брюс продолжает говорить. Он что-то вещает ровным теплым тоном — мясо принесут совсем скоро, и это фирменное блюдо шефа, а еще Брюс сманил ее из ресторана, который вот-вот должен был получить третью мишленовскую звезду. Кларк почти хочет рассмеяться. Какая глупость, да еще с привкусом мании величия и хвастовства. Все это должно фрустрировать, раздражать. Все это должно сделать Брюса хотя бы капельку менее привлекательным. Но вместо… Но Кларк вместо чувствует, как внутри него что-то поднимается, как оно сжимает глотку, как болит в груди. Что-то горячее, дикое, безрассудное: все неописуемое напряжение поездки в лифте, яркое физическое воздействие, влияние Брюса рядом (…всегда, всегда, даже тогда, в залитой зеленым темноте, расплывающейся в дымку, в боли. Дождь на губах, пульсация в костяшках, Брюс возвышается над ним… Даже тогда он почувствовал что-то, чему не смог дать названия…) запутанное со всем остальным, дезориентирующим, сердящим: что за странное разделение, что за разложение на части. Брюс подводит под ним ровную черту, продолжая наглую болтовню Уэйна. А Кларк — ошеломлен странной, коварной вспышкой дерзости, стремлением давить, пробовать и тестировать, смотреть, насколько далеко Брюс позволит ему зайти. Поэтому он делает шаг вперед — одним неуверенным движением, берет лицо Брюса в руки и целует его. Он даже не знает, чего ждать. Он даже не знает, чего хочет. Его сердце бьет набатом в груди, он уверен, что не дышит. Он приготовился к любому исходу, что только приходит на ум. Брюс может разрушить иллюзию, оттолкнуть его, спросить, что он и какого черта делает, жестко и тихо, голосом, не принадлежащим Брюсу Уэйну. Брюс может сбежать: выждать, а потом выбраться из хватки, сделать обыденное замечание о… о прямолинейности мистера Кента. Или же Брюс может позволить ему… позволить ему… Брюс издает тихий звук, тот засел низко в глотке. Он двигается, качается в объятья к Кларку. Его руки на талии Кларка, а потом… потом одна из них скользит по груди Кларка, зависает на его плече, находит его затылок — и вовсе не затем, чтобы схватить за волосы и оттащить в сторону. Кларк толкает его назад, поспевает следом, умудряется не запутаться в их ногах и прижимает Брюса к стене вслепую. Он… он хочет столько всего, он даже не знает, с чего начать, и ему приходится работать над тем, чтобы быть осторожным, сдержаться, а не сорваться в движение и не взять желаемое. И все равно он слишком поспешен, слишком тревожен, слишком настойчив. Он уверен в этом, потому что спустя мгновение Брюс начинает гладить большим пальцем его челюсть, мягко и успокаивающе. Он поднимает вторую руку, берет лицо Кларка и чуть поворачивает его, держит так, как хочет, и Кларк трясется, зажмуривается и пытается расслабиться. Секунду назад он укусил Брюса, но тот не кусается в ответ: он действует медленно, дразнит, ровно ведет языком по зубам Кларка, по изгибу его нижней губы. Он успокаивает Кларка. Потому что… потому что Брюс Уэйн и Кларк Кент на четвертом свидании по самым нескромным подсчетам, и они никогда не спали. Потому что все это должно быть новым, неуверенным. Кларк Кент, неясно думает Кларк, наверное не кусает людей. У двери какой-то шум. Они игнорируют его. Скорее всего, принесли еду, но у Брюса Уэйна должна быть какая-то система, аналогичная табличке «Не беспокоить» на дверной ручке. Возможно, если дверь не открывают, персонал должен аккуратно удалиться — и не подсматривать по случайности. Все это не имеет значения, ну или же в данный конкретный момент все это имеет куда меньше значения для Кларка, чем тот факт, что его руки забрались под пиджак Брюса, что он задрал жилет Брюса, наполовину поднял рубашку под ним, а Брюс так его и не остановил. Боже, все это — просто ужасная идея. Все это… да Кларк ничего не понимает, даже не может начать догадываться, о чем именно думает Брюс. Прямо сейчас он может быть кем-то, кого Кларк встречал пять раз в жизни при неопределенных обстоятельствах. Такое ощущение, что он совсем не прозрачный, что он чужак — здесь, под руками Кларка, с языком Кларка во рту, и все куда хуже, чем если бы на нем была надета маска. А Кларк… Кларк никогда не сможет этого забыть. У него нет мастерства Брюса, в этой игре он не может держать части себя в разных ящиках. Даже если все каким-то образом придет в норму, даже если Кларк Кент и Брюс Уэйн никогда не окажутся в одной комнате после этого, Кларк не будет в состоянии забыть. Боже, что же это будет за мучительное чистилище, трахать Бэтмена по вторникам и четвергам, а ночью мечтать о поцелуях с Брюсом Уэйном… — Эй, — говорит Брюс ему в губы, — ш-ш-ш, ш-ш-ш, все хорошо. В этот момент Кларк понимает, что слегка дрожит. — Извини, — выдает он. — Извини, я… — Он останавливается, отстраняется и легонько откашливается. Поднимает руки и неловко поправляет очки, потому что… Так сделал бы Кларк Кент. Кларк кусает себя за щеку и неуверенно улыбается. — Я немного… волнуюсь, наверное. Ты… — И блядь, в груди все сжимается, и он снова бессилен, он чувствует, как улыбка дрожит, ускользает. — Ты такой… — Ошеломительно, сногсшибательно привлекательный, — договаривает за него Брюс с понимающим кивком, как будто это предложение может заканчиваться только так, и Кларк не сдерживается, ухмыляется. — Именно так, — соглашается он спокойно, а потом позволяет себе протянуть руку и дотронуться до подбородка Брюса, до ямочки посредине, до чисто выбритой, твердой линии его челюсти. — Наверное, ты это слышишь все время. И что-то (Кларк не знает, как это назвать) смягчается в выражении вокруг глаз Брюса, в его губах. — Но не от тебя, — тихо говорит Брюс. Он трет большим пальцем губу Кларка, а потом они… они снова целуются. Это продолжается долго. Кларк сбивается со счета, теряется. Ему удается снять пиджак Брюса с его плеч, скорее случайно, чем по задумке, а Брюс работает над пуговицами рубашки Кларка, расстегивая по одной за раз. На данный момент они раздевают друг друга дольше, чем им раньше доводилось это делать, потому что приходится останавливаться, они отвлекаются: гладят друг друга ладонями, медленно, мягко и осторожно, а еще — целуются, целуются, целуются. Кларка так увлекает происходящее, что пару раз он почти лажает. Он не думает, начинает действовать — слишком сильно сжимает ладони на руках или плечах Брюса, вталкивает бедро между его бедер чересчур отчаянно. Но Брюс терпелив с ним, отстраняется ровно настолько, чтобы напомнить Кларку, где они, кто они, и Кларк может снова контролировать себя. Брюс ничего не говорит, потому что ему не надо этого делать. Он установил правила игры тем первым поцелуем: он смягчил его, остановил яростную спешку Кларка, перевел ее на передачу ниже. А Кларк всегда слишком хорошо следовал правилам, которые для него устанавливает Брюс. Иногда он чуть гнет их — но никогда не ломает. Он всегда изо всех сил старается их не ломать. (…потому что ну конечно у Брюса вполне достаточно причин прекратить это все, и последнее, чего хочет Кларк, — вручить ему еще одну…) Все в порядке. Все будет в порядке. Он не знает, как он сможет с этим всем смириться, но так с Брюсом всегда. А Кларк так этого хочет, куда сильнее, чем осторожничать. Если Брюсу нужно, чтобы он был Кларком Кентом перед тем, как позволить ему… ну, что же. И эта граница вполне четка, но потом они стоят, и расстегнутые рубашки свисают с их плеч. Брюс поймал Кларка за талию, залез большим пальцем под ремень, он ведет его назад, к огромному кожаному дивану, занимающему почти четверть комнаты, и целует его по разу за каждый шаг, который они делают. На короткий миг он замирает (и Кларк чувствует, как край дивана упирается ему в голень), вытягивает руку и касается очков Кларка. Как будто тому нужно напоминание. Как будто он не знает, насколько тонка эта линия, как близок он к тому, чтобы показать, кто сейчас на самом деле стоит перед Брюсом… У него жжет глаза. Так не должно быть. То, что сейчас происходит, — все, чего он хотел, и он благодарен. Он должен быть благодарен. Ему нужно, черт возьми, взять себя в руки, вот и все. Ему не нужно страдать из-за вещей, которые он не в силах изменить. Но у него в глотке поднимается желчь, и он вдруг хочет оказаться в любом другом месте на Земле. Внутри него когтится что-то вроде паники, больное, нестабильное чувство, и он никак не может от него избавиться. Брюс позволяет своей руке опуститься с очков Кларка, чтобы прикоснуться к щеке, но Кларк бездумно дергается в сторону; отворачивает лицо, да только этого недостаточно, чтобы спрятаться. Не от Брюса. — Кларк, что… — Извини, — быстро, поспешно говорит Кларк. Он спотыкается, делает еще шаг назад, не поворачивается к Брюсу, снимает очки и трет лицо. Брюс ведь не хочет видеть его без них, они — основной элемент обыденности Кларка Кента. — Извини, я… Я не пытаюсь… Да боже, Кент, приди в чувство. Он вдыхает, трет тыльной стороной ладони лоб, выдыхает. Он никогда не устает, но все равно чувствует себя усталым. — Я знаю, что ты хочешь, чтобы все было милым. Нормальным. Я пытаюсь. Я пытаюсь, я просто не… — Кларк, — снова произносит Брюс, мягко, осторожно. — Если бы ты хотел не только выебать меня, — ляпает Кларк. И он не может заставить себя поднять взгляд, но все равно знает, что Брюс застыл. Он слышит это, он чувствует. Почти облегчение — порушить все. Каким-то образом с его плеч падает груз — как будто он сдался тому, что дальше сделает Брюс: уйдет или скажет, что он по-идиотски себя ведет, мило посоветует Кларку Кенту отдохнуть. И он уже проебался по полной, так что можно продолжить мысль: — Супермена, я имею в виду. Брюс молчит. — Я понимаю, — добавляет Кларк. — Я понимаю. Конечно, с ним нельзя пойти на ужин, даже если бы… если бы ты этого хотел. А Кларк Кент — милый. Нормальный. Он не понимает, что творит, он никогда не был с кем-то вроде Брюса Уэйна. Ты собирался сходить с ним на свидание, ты собирался осчастливить его; ты не планировал держать его и вставлять член ему в рот, как я понимаю. — Кларк смеется, да только на полпути захлебывается звуком, да только звучит резко и рвано. — Я не был против. Я правда не был против. Я… я готов взять все, что ты мне дашь, все, что ты хотел мне дать. Я был… я хотел. Я хочу этого слишком сильно, вот в чем дело. Никогда не хватает. Мне… мне никогда не хватает. И никогда не хватит… — Кларк, — резко говорит Брюс. У Кларка есть только одно мгновение, чтобы удивиться. Тон совсем не правильный, он не подходит Брюсу Уэйну. А потом руки Брюса оказываются у него на плечах, и Брюс крепко держит Кларка за подбородок. Кларк копается, тянется к очкам, но Брюс успевает первым, резко снимает их и роняет на ковер. — Брюс… — Дело было не в тебе, — произносит он. — Совсем не в тебе. Кларк пялится на него. Брюс… все его лицо изменилось, стало напряженным, тревожным, он сжал челюсть. Взгляд тоже поменялся. Голос… голос больше не звучит обыденно, очаровательно, соблазнительно. Он хриплый, каждое слово резкое, выделяется, а в подтоне прячется что-то дикое и царапающее. — Понимаешь? — Я… нет, — признается Кларк, потому что это правда. — Нет, я не понимаю. Я думал, что во всем разобрался, но… У Брюса ходуном ходят желваки. Он убирает руку так же резко, как протянул ее. — Брюс Уэйн — полный придурок, — говорит он, мгновение помолчав, и его тон делается еще ровнее, — но он может быть вполне приятным, когда старается. С ним легко ладить, когда он этого хочет. Он очарователен, даже стараться не приходится. Он знает, как отлично проводить время. Он знает, как… сделать так, чтобы другие отлично провели время с ним. Кларк сглатывает. Он вдруг думает, что начал понимать… видеть очертания того, что рассказывает Брюс, абрис начинает развертываться перед ним, пока Брюс делает набросок. И Кларку увиденное не слишком нравится. — Он не хороший человек, — резко, непримиримо говорит Брюс. — Им сложно восхищаться. Он никогда не попадет в западню чувств, никогда не будет о ком-то слишком сильно заботиться, и… его не будут любить в ответ. Да, он не в порядке, но с ним просто. По самой меньшей мере… ему можно симпатизировать. Господи боже. Кларк позволяет глазам закрыться. — Он, — добавляет Брюс еще мягче, — никогда не пытался убить тебя. Кларк мотает головой. Не отрицание, он не может… не может спорить. Конечно, не может. На нем произошедшее оставило глубокий след, как и на Брюсе; время от времени он до сих пор видит сны, и эхо воспоминаний воспринимается в десять тысяч раз хуже, ведь его не слушает не Бэтмен из Готэма, а Брюс. Ведь он бросает в стены Брюса, ведь Брюс ударяет кулаком в лицо Кларку снова, и снова, и снова. Просто их отношения предполагают не только это. Они изменились — и уже давно. А Кларк никогда не думал, но, конечно, это могло показаться решением для Брюса — придумать правила, навязать их, попытаться молчаливо гарантировать безопасное расстояние для Кларка, сделать еще большее предательство невозможным. Да только тогда… Тебе нравится, сказал Брюс в Puccio’s. Да. Брюс обнаружил кое-что еще, чего хочет Кларк. То, что он может дать, пускай только как Брюс Уэйн и только Кларку Кенту. Кларк снова качает головой, вытягивает руки и осторожно засовывает ладони в расстегнутую рубашку Брюса. — Брюс, — мягко говорит он. И Брюс напрягается под кончиками его пальцев, но не отстраняется. — Брюс — речь о тебе, целиком. Ты что, думаешь, я не знаю, с кем ужинал? Ты думаешь, я не хочу, чтобы это был ты? Дело в тебе. Всегда было в тебе. Целиком и полностью — в тебе. Я уже сказал, я хочу все, что ты можешь мне дать, каждый кусочек. Брюс сглатывает. Кларк ведет ладонью и трогает большим пальцем впадинку у основания шеи, наклоняется и осторожно целует ее сбоку. — Брюс, — снова говорит Кларк, и это с трудом можно назвать шепотом. Он ведет губами — на нежную кожу под ухом Брюса, на сустав его челюсти, на резко очерченную скулу. И Брюс позволяет ему; у него прикрыты глаза, а выражение лица нечитаемо. Кларк сдается и целует его в губы. Целует, а потом все-таки впивается зубами, и Брюс резко выдыхает, его руки хватают запястья Кларка. Не чтобы остановить, спустя мгновение осознает Кларк. Просто чтобы держаться. Они по-прежнему стоят рядом с диваном, и это занимает ровно мгновение, Кларк осторожно опускает на него Брюса. Они оба немного подрагивают, и поцелуй прерывается. Они сталкиваются губами, замирают, снова отстраняются. Но потом Кларк наконец устраивает Брюса так, как нужно: между собственных бедер. Брюс залит краской, тяжело дышит. И на этот раз, наконец-то, Кларк может… Кларк может не спешить. Поэтому он не сразу принимается за ремень Брюса. Он целует каждую часть Брюса, до которой дотягивается, нетерпеливо сдвигает рубашку по ходу дела. Ключицы Брюса, твердые мускулы его плеч, длинные сильные руки, косточки на запястьях. Ладони, одна, потом вторая — Брюс смотрит, как он это делает, молчаливый, невыразительный, но яркая краска на шее и щеках все равно его выдает. Кларк поднимает его руку, прижимается губами к основанию ладони, переворачивает ее так, чтобы втянуть большой палец Брюса в рот. В глотке Брюса застывает звук, и может быть, он никому не слышен, но Кларк его ощущает. Он всегда любил руки Брюса, а Брюс Уэйн все время переплетал их пальцы в Puccio’s, пользовался любой возможностью, но в Пещере, в мастерской Зала Кларк наблюдал живые и ловкие пальцы Брюса: широкие, уверенные руки не знают отдыха, они быстрые, сильные, осторожные. Жадное удовольствие, беспомощное, явное потакание своим капризам — прикасаться к ним так, забирать каждый палец в рот, проводить по ним языком — и слушать рык, который Брюс прячет за зубами. Но Брюс, конечно, не рад просто сидеть и отдавать инициативу Кларку. Кларк сначала думает, что прикосновение к ремню, к туго натянутой передней части брюк случайное, просто Брюс сдвинулся. Но прикосновение повторяется, оно более твердое, более намеренное и очевидное. Брюс берется, трет очертания члена Кларка через его брюки неумолимо и тщательно, и Кларк ведет бедрами навстречу, сам того не желая, потому что боже. Ему приходится отпустить руку Брюса, выдохнуть: — О господи, Брюс, — и схватиться за спинку дивана, потому что если сейчас попробовать чуть приподняться, он прошибет потолок. А Брюс выдыхает полусмешок, хитрый и самодовольный, притягивает Кларка ближе, трет руками по наружней стороне бедер и сжимает, и это все — отнюдь не осторожное, заманивающее прикосновение, как было раньше. Если бы Кларк был человеком, у него остались бы синяки. После всего, что они делали друг с другом, почти смешно оказаться прижатыми друг к другу на диване с расстегнутыми брюками. Они дрочат друг другу и выдыхают в волосы. Но Кларку все равно, ему нравится. В происходящем есть нечто куда более неприличное, чем в каждом разе, что они трахались у стены в Зале Справедливости. Это все безрассудно и приносит массу удовлетворения, они бесстыже, страстно потакают всем своим капризам. Кларк кончает, когда Брюс, крепко обняв его за затылок, без остановки шепчет целый поток грязных похвал, и все тело Кларка заливает краска. Брюс говорит, какой он красивый, вот так, тут, какой красивый у него хуй, какой он хороший, как он всегда был хорош, как Брюс всегда любил ебать его; его рот, его руки, его задницу. Брюс перечисляет все те неприличные детали, которые он опустил в ту вторую ночь в клубе, он рассказывает все, что никогда не говорил раньше. Кларк начинает думать, что сказать он на самом деле хотел. А потом Брюс… Брюс его не отпускает, продолжает гладить его член даже после оргазма, пока Кларк не начинает содрогаться от гиперстимуляции, сжимать зубы и лишь усилием воли не просить его остановиться. Он… он может вынести еще раз. Еще раз. Еще раз… Кларк сжимает зубы и пытается сконцентрироваться на собственной руке, закусывает губу и смотрит на темную мокрую головку члена Брюса, как она толкается в его пальцы. Кларк усиливает хватку слегка, но только, возможно, и это слишком: Брюс напрягается под ним, его рука сбивается с ритма, бедра двигаются так сильно, что Кларк хватается рукой за спинку дивана, чтобы обрести равновесие. — Кларк, — говорит Брюс. — Кларк, о боже… Кларк запускает пальцы в волосы Брюса, оттягивает его голову назад и целует его. Всасывает язык Брюса в рот, чуть кусает и чувствует, как Брюс под ним дрожит и кончает. Утром они просыпаются почти в одно и то же время. Если уж на то пошло, Кларк надеялся, что Брюс проснется первым, потому что тогда он сможет решить, остаться или уйти; сделать все, что ему заблагорассудится, и Кларк узнает, только когда все случится. Но вместо этого Кларк открывает глаза, моргает и немного двигается, совершенно не думая. Он понимает, что именно за теплый твердый вес к нему прижался, слегка поздно, ошибку уже не исправить. Они прижаты друг к другу, и щедрого пространства дивана едва хватает, чтобы они оба на нем поместились. Брюс точно почувствовал его движение. Мгновение спустя глаза открывает Брюс. Они лежат и смотрят друг на друга. Брюс не двигается, выражение на его лице не меняется. У Кларка нет ни единой догадки относительно того, что он думает, и это парализует, Кларк вдруг разбит тревогой. Ну конечно, конечно, Брюс не мог снова его не понять? Он не под впечатлением, что Кларк заснул рядом с Брюсом, но хочет проснуться рядом с Брюсом Уэйном… Брюс бросает взгляд на пол за его спиной и негромко произносит: — Потрясающе. Мы умудрились не наступить на твои очки. Кларк моргает и поворачивается, чтобы посмотреть: да, вот они, очки Кларка Кента в немодной толстой темной оправе, нетронутые, лежат там, куда Брюс их бросил. — Все эти усилия, — добавляет Брюс созерцательно. — Все это время, потраченное на подготовку, на то, чтобы правильно тебя соблазнить… Я не хотел, чтобы ты напрягался, чтобы был кем-то, помимо Кларка Кента. Я не хотел, чтобы ты думал об этом. И вот каким-то образом мне даже не пришло в голову, что придется решать, что с ними делать, когда я затащу тебя сюда, Кларк не может сдержаться. Он поворачивает лицо в мягкую кожу дивана, зажмуривается и смеется. — Так вот оно, да? — говорит он, ухмыляясь. — Вот криптонит для твоего мозга, все эти стратегии, тактики — полный мусор, если корректно применить уродливые очки. У Брюса изгибаются губы и теплеет взгляд. Он смотрит прочь. — Полагаю, — мягко произносит он, а потом останавливается. — Полагаю, мне не казалось разумным планировать нечто столь маловероятное. Кларк сглатывает, а потом берет Брюсу за щеку и держит его, пока он снова на него не смотрит. — Я Супермен, — говорит Кларк, — и я только что отдрочил Бэтмену в роскошном ресторане, которым владеет его альтер-эго, миллиардер; потом я заснул на Бэтмене. Маловероятнее некуда. Так что… в данных обстоятельствах, я думаю, это вполне понимаемо. — Ну конечно ты так думаешь, — выговаривает Брюс. Но он не двигается от руки Кларка. Он лежит, наполовину одетый, и рассеянный утренний свет расцвечивает его полосками из-за штор. Кларк смотрит на него и чувствует, как что-то переворачивается в груди, будто земля содрогается, и это чувство никуда не деть. Он двигается вперед, так, чтобы прижаться ртом к губами Брюса — потому что он хочет, потому что он хочет и ему наконец можно, и он не собирается останавливаться, никогда.