Старая Ива

Слепота Цзян Чэна стала серьёзным ударом как для Цзян Фэнмяня, так и для Юй Цзыюань. Ваньинь не мог видеть, зато очень хорошо слышал и порой даже чувствовал, как плакала мама, очередной раз беря его на руки. Она никак не могла помочь сыну, не могла никого винить в его недуге, не могла не думать о том, как тяжело ему придётся в этом полном жестокости мире. Провинцией Юньмэн, главной водной артерией Поднебесной, испещренной реками, точно листья лотоса жилками, издавна управляли кланы заклинателей — сначала клан Чжан, затем клан Лю, и, вот уже более ста лет, в Пристани Лотоса правил клан Цзян, чьи фиолетовые знамёна с девятилистным лотосом гордо висели на высоких, выбеленных стенах огромной резиденции посреди озера. Цзян Чэн — наследник великого заклинательского ордена, однако Юй Цзыюань не могла не думать о том, через какие трудности предстояло пройти её сыну в будущем, а также, насколько шатким и от того, опасным, может в одночасье стать его положение, ведь как будущий глава, он обязан собственным примером наставлять адептов ордена защищать мирных жителей провинции от тёмных духов, гуев и прочих чудовищ. В мире, где всем управляют люди, сумевшие подчинить духовную энергию собственной воле, лучше быть бесталантным, но всё же заклинателем, чем талантливым обычным человеком, ведь люди, не сумевшие подчинить себе энергию ци, не сформировавшие внутри себя золотое ядро для её накопления — в десятки раз слабее сумевших это сделать заклинателей. А слабых либо презирают, либо бьют. И Юй Цзыюань, одна из сильнейших воительниц своего поколения, не знала ни одного заклинателя, лишённого слуха или же зрения. Сам же Ваньинь был настроен менее скептично. Почти что сутками лёжа в кроватке, он успел отчаяться, воодушевиться, расстроиться и снова обрести надежду. В конце концов, Сяо Синчэнь, о котором в его бытность главой Цзян все судачили без умолку, тоже ослеп, однако прекрасно мог справляться с чудовищами. Нужно будет лишь больше практиковаться и тогда, тогда он точно сможет сражаться с тёмными тварями не хуже, чем в прошлой жизни. Ещё к трём годам Цзян Чэн научился узнавать большинство знакомых людей по походке. Он безошибочно определял, берёт его на руки мама, отец или Цзиньчжу с Иньчжу. Труднее было научиться нормально ходить и ориентироваться в своей комнате без посторонней помощи, однако со временем он смог и это. К шести годам Цзян Чэн уже мог спокойно перемещаться по всей жилой части Пристани Лотоса, не спотыкаясь и не врезаясь в людей, стены, углы и колонны. В сады и к воде его одного по-прежнему не отпускали, но он знал, что близок тот день, когда ему наконец разрешат это. Он вовсе не был зол или обижен на Иву, а потому хотел вновь как можно скорее встретиться с ней, задать столь терзавший вопрос: теперь точно не будет войны с Цишань Вэнь? Тонкие и ловкие пальцы Юй Цзыюань аккуратно перебирали его волосы. Был уже вечер, и Пурпурная Паучиха, сидя на краю кровати, заканчивала рассказывать сыну очередную историю на ночь, кажется, на этот раз про собаку и зёрна ячменя. Цзян Чэн не вслушивался в слова, просто наслаждаясь таким родным и нежным голосом матери, и витая в своих мыслях о том, какие события должны вскоре произойти. — А-Чэн? — очень тихо позвала женщина, проверяя, уснул ли сын. — Мама? — тут же отозвался Цзян Чэн. — Уже поздно, милый, пора спать. — Посиди со мной ещё немного… — жалобно попросил он, кладя руку матери себе под щёку. В прошлой жизни она редко сидела с ним вот так, редко, но всё же чаще, чем отец, проявляла ласку. Цзян Чэн больше не хотел терять ни крупицы родительского внимания и любви. Он боялся, что с приходом Вэй Усяня в Пристань Лотоса всё, что произошло в прошлой жизни, вновь повторится. — Конечно, — мягко ответила Юй Цзыюань и поцеловала сына в макушку. Голос её был спокойным и тёплым, однако в пурпурных глазах, которых Цзян Чэн, увы, не мог видеть, плескался океан материнской боли. Юй Цзыюань видела, как в её ребёнке горел тот самый живой, неусидчивый огонёк, что свойственен большинству детей, видела, как он тянется к окружающему миру, как ярко сияют незрячие глаза, когда кто-то из старших адептов рассказывает ему о последнем побеждённом монстре. Видела и понимала, что уже сейчас его живая натура подавляется отсутствием зрения. Её сын, если не был рядом со знакомыми взрослыми, то всегда был один. Остальные дети в Пристани Лотоса сторонились его, не брали в свои игры или просто оставляли стоять поодаль, чтобы не мешал. Цзян Чэн был для них странным, неправильным, чужим. Тем, над кем через несколько лет, когда детские сердца ожесточатся, можно будет безнаказанно насмехаться и издеваться. Тем, у кого совершенно не будет друзей… — Милый, а хочешь, завтра мы вместе будем играть с теми ребятами? — Всё же спросила женщина, видя, что сын не спит. — В этом нет смысла, — не думая, по выработанной в прошлой жизни привычке ответил Цзян Чэн, после чего тут же прикусил язык. Не стоило отвечать маме так. Она ведь может подумать, что ему тоскливо без друзей, что, на самом-то деле, было неправдой. Цзян Чэн по крайней мере мозгом был старше их всех, а потому не лез в откровенно глупые игры. Они не были близки с ним в прошлой жизни, да и погибли во время нападения Вэнь Чао на Пристань, а потому сантиментов касательно ребяческих забав с ними у Цзян Чэна не было. С ними или без них пройдёт его детство — нет никакой разницы. К сожалению, Юй Цзыюань поняла слова сына именно так, как он и опасался. — Они обижают тебя? — Нет, — ответил Цзян Чэн, тут же добавив: — Просто они не такие умные, как я. Они не понимают, когда я рассказываю им о том, как охотятся на настоящих тёмных тварей или монстров, им не интересно, кто и как правил орденом Юньмэн Цзян в прошлом, до папы. Я не хочу дружить с кем-то, кто глупее меня. — А откуда ты знаешь обо всём этом? — достаточно мягко спросила женщина, будто немного успокоившись. — Дедушка Сян, из библиотеки, часто объясняет кому-то про прежних глав ордена и их свершения, а Чжан Ян и Сяо Лан рассказывают мне, как и с какой нечистью они сражались. Знаешь, мамочка, когда я вырасту, я обязательно стану очень сильным заклинателем и обо мне в книге дедушки Сяна обязательно будет отдельная глава, как о могучем воине, что побеждал врагов, не видя их. И ты будешь мною гордиться, правда ведь, мама? Пурпурная Паучиха тут же заключила сына в объятья, прошептав: — Конечно же. И я, и папа, и А-Ли — мы все будем гордиться тобой. Цзян Чэн так и не увидел, как крайняя степень удивления на лице матери сменилась искренней, счастливой улыбкой, как в глазах её застыли слёзы радости. Её сын не был одинок и, несмотря ни на что, поставил себе цель, каждый день делая к ней первые, пока ещё крохотные шаги. Пурпурная Паучиха уже видела, как некоторые лишённые зрения люди отворачивались от мира, становились озлобленными и жестокими или же просто растворялись в толпе, стараясь держаться в тени и не попадаться никому на глаза. Людей, что поставили на себе крест. Она боялась, что Цзян Чэн может вырасти таким же, однако, вопреки всему, что видела Юй Цзыюань, её сын рос другим, со своими мечтами, амбициями и, что самое главное, с сильной волей к жизни. Она уже гордилась своим ребёнком. На следующий день и в течение ещё недели Цзян Чэн пытался начать управлять током ци в своём теле, тем самым делая первые шаги к формированию золотого ядра, с чем, на самом деле, пока что не торопился. Объяснить, как сформировать ядро — задача нехитрая, однако, если тело к тому времени не окрепнет, то знание это пойдёт лишь во вред, в чём в прошлой жизни Ваньинь уже убедился, рассказав о формировании ядра порывистому племяннику. Пятилетний Цзинь Лин тут же попытался повторить то, что объяснил дядя, однако сразу упал в обморок от перегрузки. После этого случая Цзян Чэн запретил племяннику (до определённого времени, конечно) повторять то, что он объяснял, а вместо этого предложил заниматься контролем уже текущей в его теле энергии. Как и ожидалось, пятилетняя егоза и десяти минут не высидела смирно, убежав играть с подаренным другим дядей щенком, что окончательно успокоило Цзян Ваньиня. Шёл девятый день его небольших тренировок. Цзян Чэн медитировал, чувствовал, как энергия, что течёт по его телу, начинает мало-помалу слушаться, обещая стать хорошей основой для будущего золотого ядра. Его собственного ядра. Однако внезапно эта энергия будто бы взорвалась внутри него, и слабое детское тело едва не сломалось. Цзян Чэн плохо помнил, что было после прокатившейся по всему телу волны боли, отдалённо напоминающей ощущение, когда Не Минцзюэ пробил его грудную клетку. Он откашлял, судя по привкусу металла, кровь, потом на звук прибежала Иньчжу, подняла его на руки и куда-то понесла. В спальню матери или сразу к лекарке, Цзян Чэн тогда не успел понять — боль во всём теле была куда важнее направления движения. Наконец, перестав слышать суету вокруг, перестав чувствовать, как Иньжу положила его куда-то, в голове, перед глазами Ваньиня понеслись диким, неукротимым вихрем образы дорогих людей: Вот сестрёнка Яньли, чьи уже длинные к четырнадцати годам волосы, спереди собранные в две украшенные ленточками корзинки, развиваются на тёплом летнем ветерке, пока она ловко и увлечённо чистит семечки лотосов для Цзян Чэна и Вэй Усяня, которые учатся стрелять по разрисованным молодой госпожой прошлым вечером воздушным змеям. Серые, похожие на хмурое зимнее небо глаза шисюна сверкают от восторга, когда стрела, выпущенная им по, казалось бы, недостижимой мишени, поражает свою цель и красно-жёлая бабочка стремительно пикирует к причалу. Стоявший до этого за спинами десятилетних мальчишек Цзян Фэнмянь, ещё вчера мастеривший подстреленного змея, одобрительно улыбается, после чего треплет мальчишку по и без того, торчащим в разные стороны из высокого хвоста волосам. Бирюзовая водная гладь, над которой, склоняя тяжёлые бутоны, возвышаются лотосы, сверкает от скачущих по ней солнечных лучей, однако сияние её не идёт ни в какое сравнение с искренней улыбкой Вэй Усяня. Цзян Чэну завидно — от тоже хочет, чтобы отец потрепал его по голове, чтобы улыбнулся ему также, Как Вэй Ину. Цзян Чэн поворачивается к маленькой, деревянной беседке, где вместе с А-Ли сидит и Юй Цзыюань, за спиной которой стоят верные, не отличимые внешне Цзиньчжу и Иньчжу. Мальчик ловит взгляд материнских глаз, так похожих своей формой на две половинки миндаля, и видит в них немое одобрение. Цзыдянь на её пальце издаёт тихий, будто подбадривающий треск, а тоненькие фиолетовые молнии на несколько мгновений, окружают удобную, изготовленную специально для тренировок и сражений дорогую одежду женщины, и в следующую секунду Цзян Чэн, воспользовавшись ещё одним порывом ветра, уже бежит вдоль берега, запуская в небо своего змея, которому позволяет подняться также высоко, как и змею шисюна. «В Гусу Лань есть два Нефрита, — раздаётся в голове задорный и решительный голос Вэй Усяня — Значит в Юньмэн Цзян будут два Героя! Ты — глава ордена, и я — твоя правая рука!». Жёлтый четырёхугольник с ярким красно-зелёным рисунком и ленточками по нижнему краю покорно взмывает в чистое, голубое небо, однако, в следующую же секунду он меняет цвет. Белый четырёхугольник с ярко-красным кругом в самом центре плывёт по небу над Пристанью Лотоса, перекрывая собой слепящее глаза солнце. Точно остолбенев, Цзян Чэн смотрит на змея, вдруг понимая, что нет больше вокруг него ни стрекота пронырливых стрекоз, ни разговоров лягушек в тени лотосовых листьев, ни доносящихся со стороны тренировочной площадки голосов адептов — их все поглотил треск поглощаемого пламенем дерева. Удушающий запах гари и крови изничтожил родной и такой привычный дух лотосов и аромат готовящегося к обеду супа со свиными рёбрышками, являющегося фирменным блюдом такой заботливой и доброй старшей сестры. Алый круг на бумажном змее тлеет изнутри, будто сожжённый яростным солнцем, и падает а обугленные, ещё догорающие внутри угольки, что остались от зарослей лотосов в реке. Цзян Чэн тут же оборачивается и видит худший из кошмаров, незадолго до его шестнадцатого дня рождения, ставший реальностью — объятая огнём Пристань Лотоса, на другом берегу которой видны паруса кораблей с изображением солнца. У стен резиденции люди в белых одеждах с вышитыми языками пламени по краям ханьфу, стаскивают в несколько больших куч тела адептов Юньмэн Цзян, чья фиолетовая форма почти не видна из-за чернеющих пятен. В нескольких десятках шагов от Цзян Чэна, пронзённый мечом в самое сердце на коленях стоит Цзян Фэнмянь, чьи длинные, слипшиеся от чужой крови волосы на безвольно поникшей голове, треплет поднявшийся ветер, что в следующую секунду срывает с одной из сгоревших башен обгоревший флаг, подхватывая его, и будто бы бережно накрывая закопченной, фиолетовой тканью с вышитым девятилистным лотосом, погибшего в бою главу Юньмэн Цзян. На глазах пятнадцатилетнего юноши наворачиваются слёзы, которые он спешит стереть. Всего мгновение слепоты, и к нему навстречу, с расстояния всего-то в десяток шагов, бежит Вэнь Чжулю, в следующую же секунду с силой бьющий Ваньиня в грудь, прямо в то место, где находится золотое ядро, после чего всё тело будто скручивается изнутри от такой знакомой, и от того, ещё более невыносимой боли. Но рука не останавливается, насквозь пробивая грудную клетку юноши, снова слышащего хруст собственных костей. Лицо Вэнь Чжулю плывёт, под ним отчетливо проступает покореженная гримаса ярости, пока силуэт не вытягивается окончательно, и на Цзян Чэна не смотрят два заволочённых белой плёнкой, глаза Не Минцзюэ. Отступая на шаг от застывшего лютого мертвеца, Цзян Чэн оступается, падая в чёрную от сажи и пролитой крови воду, поглотившую вместе с окружающим кошмаром и звуки, и боль, и, от чего-то, пахнущую горьким травяным отваром. Он спал долго. Как сказала потом Иньчжу — несколько дней. Однако, очнулся Цзян Чэн в очень важный момент, когда лекарка Мэй разговаривала с его родителями. — …Я в этом сомневаюсь, господин. Где-то в его возрасте дети ведь и должны начинать пробовать управлять своей ци. — Но, быть может, через несколько лет… — Я боюсь, дело не в том, что его тело ещё слабо для попыток самостоятельно управлять энергией, а в том, что оно не воспринимает её. Иными словами, ему вообще не стоит заниматься духовными практиками. Любой сильный ток энергии по его телу может привести к печальным последствиям, которых на этот раз удалось избежать. Цзян Чэн почувствовал, как мама, гладящая его голову на своих коленях, вдруг остановилась, а потом положила руку на плечо, ближнее к разговаривавшим отцу и лекарке, и слегка прижала Цзян Чэна к себе, будто стараясь от чего-то огородить. Но было ещё кое-что. Мамина рука дрожала. Дрожала, как в те самые первые разы, когда она брала ещё маленького сына на руки, а сама едва сдерживала слёзы. Внутри самого Цзян Чэна в этот момент всё будто бы остановилось. Мало того, что он переродился слепым, так неужели ему не будет позволено даже сформировать золотое ядро, даже формально, но всё же иметь право называться заклинателем?! « Даже если тебе никогда не будет суждено стать заклинателем?» « Даже если так» «Я ведь сам согласился на это, — горько подумал Цзян Чэн, стараясь не выдать своё пробуждение — Ива ведь сразу предупреждала меня, что цена второго шанса высока. Так и должно было быть с самого начала. Не стоило тешить себя пустой надеждой». Спустя ещё несколько дежурных фраз лекарка ушла, однако отец точно остался внутри. Цзян Чэн по-прежнему притворялся спящим, пытаясь переварить то, что наконец-то осознал. Не существовало способа вернуть ему зрение. Ни одного, который бы устроил Ваньиня. Заклинатели — не волшебники и не боги, они не всесильны, равно, как и медики, но с этим наследник Цзян, казалось, давно смирился, ведь слепота, хоть и существенное препятствие, однако, не непреодолимое. А теперь… если его тело не способно усвоить энергию ци, значит, ему не стать ни просто заклинателем, а даже обычным воином. Было… обидно. Как будто вместо сладкой конфеты ты получаешь ложку фирменной стряпни Вэй Усяня. Он был слеп, но в том лишь полбеды. Он был слеп и беспомощен перед любым врагом, начиная от задиристого мальчишки и заканчивая Верховным Заклинаателем и чудовищным демоном-черепахой Сюань У. В этой жизни ему уже точно не удастся завоевать признание отца или обогнать Вэй Ина. Не стоило забывать об этом. Теперь круг окончательно замкнулся. Его раздумья прервал шёпот и матушкин поцелуй в макушку. — О, Небеса, за что же вы так с ним? — едва слышно пробормотала женщина и ещё крепче обняла своего ребёнка. С тех пор Цзян Чэна будто покинула радость. Он старался улыбаться, разговаривая с мамой, папой и А-Ли, однако все они чувствовали, что улыбки эти не были настоящими, а оттого пытались понять причину такой внезапной перемены характера и интересов. Как ни странно, раньше всех дошло до Цзян Фэнмяня. — А-Чэн, — мягко, но в то же время серьёзно начал Цзян Фэнмянь, взяв сына погулять во внутреннем саду резиденции, — скажи мне, только честно, когда лекарка Мэй разговаривала со мной и мамой о том, что с тобой произошло, ты ведь на самом деле не спал и всё слышал, верно? — Угу, — выдавил Цзян Чэн, не видя смысла увиливать, и тут же чуть не споткнулся о какой-то камушек. К счастью, Цзян Фэнмянь успел вовремя его подхватить. — Ох, похоже, кто-то опять разбросал здесь камни, — как-то слишком спокойно сказал Цзян Фэнмянь, и Цзян Чэн начал сомневаться в правдивости данного утверждения, однако проверять это на собственном опыте ему не очень-то хотелось. — Тогда идём назад? — Нет, — он отпустил Цзян Чэна и присел рядом — хватайся, я тебя понесу. — Не хочу. — А-Чэн… — Я не хочу, чтобы меня несли на руках, — перебил он отца. — Я хочу идти сам. — Хорошо, — прежде чем он ответил, прошло несколько секунд. Цзян Чэн снова услышал шорох отцовских одежд, после чего почувствовал, как тот взял его за руку. Дальше они гуляли в полном молчании. У Цзян Чэна не было с собой палки, чтобы ощупывать землю, а потому чем дальше они с отцом шли, тем чаще ребёнок начинал спотыкаться о камни, ветки, корни и прочие прелести заросшего сада. Цзян Фэнмянь не предупреждал его ни о чём, однако каждый раз, когда сын спотыкался, успевал поймать и помогал удержаться на ногах. Мужчина ждал, когда же иссякнет упрямство ребёнка, однако вот они уже несколько раз обошли весь сад и даже вышли за стены ордена к широкому, длинному берегу с редкими деревьями, где отродясь не косили траву и не чистили землю от веток и коряг, а Цзян Чэн всё продолжал, сердито пыхтя, упрямо идти вперёд. После того, как сын очередной раз чуть не напоролся при полёте к земле на корягу, Цзян Фэнмянь понял бесполезность своей затеи и, тяжело вздохнув, молча подхватил Цзян Чэна на руки, после чего пошёл в сторону другого, главного входа в Пристань Лотоса. — Отпусти, — тут же услышал он, однако лишь усадил сына поудобнее. — А-Чэн, я понимаю, что ты злишься, и я понимаю почему. — Правда? — столько сарказма в голосе ребёнка Цзян Фэнмянь услышать точно не ожидал, однако всё же не растерялся и продолжил. — Правда. Я понимаю, что это очень обидно, когда твоя мечта оказывается невыполнима, но ведь есть и множество други- — Какой толк от другого дела, если в любом случае я остаюсь беспомощным и бесполезным? — два незрячих глаза упёрлись в удивлённого Цзян Фэнмяня. — Кто тебе это сказал? — Никто. Не так уж трудно сложить два и два. У меня нет ни таланта, ни тяги к искусству, я не могу стать заклинателем и использовать духовную энергию, чтобы обострить свои чувства, я не могу написать или прочесть что-либо без посторонней помощи. Сам по себе я беспомощен, а от того совершенно бесполезен. Чему мне радоваться и к чему стремиться, зная это? — он не хотел всё это говорить, однако чувства, что он подавлял всё это время, вырвались, как мощный поток реки, мгновением ранее разрушивший плотину. Он задавался этим вопросом и в прошлой жизни, а сейчас он был актуален как никогда. Зачем ему жить? Цзян Фэнмянь ошарашенно смотрел на своего сына, и впервые не знал, что сказать. Подобный ход мыслей, он был присущ старикам и людям, видавшим в жизни многое, а потому слышать такие слова от ребёнка… было более чем удивительно. — Откуда тебе знать, что ты будешь один? — Откуда тебе знать, что завтра не начнётся война и вы с мамой не умрёте? Больше они не проронили ни слова. В тот же день Цзян Фэнмянь куда-то уехал. Когда Юй Цзыюань узнала об этом, воздух будто стал плотнее, а в абсолютной тишине детской яростно затрещал Цзыдянь. Был ещё только конец осени — по подсчётам Цзян Чэна было ещё слишком рано для появления в Пристани Лотоса Вэй Усяня, и оттого слепой мальчик совершенно перестал понимать, что происходит, пока спустя несколько дней не услышал знакомый отцовский шаг. Шаг отца и ещё трёх человек… *** — А здесь всё изменилось, — услышал Цзян Чэн незнакомый мужской голос в коридоре и тут же повернул голову в сторону сидевшей недалеко сестры. Цзян Яньли, заметив жест брата, прекратила вышивать и, встав со стула, направилась к двери посмотреть на гостей. Они часто так делали — когда Цзян Чэн не мог узнать кого-то из прошлой жизни по голосу, он всегда тихонько просил Яньли описать как-нибудь этого человека и такие выражения, как «Козлиная бородка и лента на лбу. Весь из себя важный, хмурится постоянно. Чем-то на индюка похож», «Бычьи глаза и шрам через весь лоб. Руки у него ещё здоровенные…», «Щёки и руки прям как у хомяка, и манера ходьбы такая же. А ещё он постоянно рыскает глазами, а как посмотрит, улыбнётся, сразу жутко становится…», «Пожилой мужчина — чуть выше меня, постоянно с закрытыми глазами ходит, но он точно не слепой. Усы у него длинные, как у сома, и ещё выбрит налысо, а тот, молодой, он наоборот — выше папы… да и, наверное, вообще всех. В плечах как два человека, но вот взгляд… будто бы он вообще ни слова не понимает из того, что вокруг говорят», частенько помогали Цзян Чэну понять, кто же посещал Пристань Лотоса. Конечно, не мало было и тех, кого он совсем не знал или не помнил, однако благодаря красочным описаниям сестры Ваньинь мог относительно легко составить в голове их образ, минимально понять манеру поведения. Цзян Яньли становилась его глазами, когда речь доходила до описания происходящих вокруг них событий, и со временем Цзян Чэну стало нужно лишь повернуть голову, чтобы сестра поняла его просьбу и рассказала о внешности гостей. Подойдя к двери, Цзян Яньли еле-еле приоткрыла её и посмотрела в образовавшуюся щёлочку. — Пусто, в сравнении с тем, что было до вашего ухода, — улыбнулся Цзян Фэнмянь мужчине в чёрных одеждах с редкими коричневыми вставками. — А по мне, так даже лучше, — вставила женщина в бело-чёрных одеждах с яркими красными вставками. — Можно не бояться разбить какую-нибудь «особо ценную для госпожи» вазу или статуэтку. — Ты всё ещё вспоминаешь тот случай? — с извиняющимися нотками спросил Фэнмянь. — Ну разумеется! — ещё шире улыбнулась женщина, в чьих тёмно-серых глазах промелькнули искры веселья, и сложила руки на груди. — Я, между прочим, не на шутку испугалась той ядовитой змеи, которую вы двое подложили мне в книгу. — Милая, но ведь она была уже мёртвой. Мы просто хотели подшутить… — Право слово, Цансэ, мы не думали, что ты первым делом запустишь в змею вазу со столика. — Так значит, мой подарок разбился не так уж и случайно? — послышался из глубины коридора голос Юй Цзыюань, и все четверо обернулись, а Цзян Яньли, рассмотрев троих гостей, отошла от двери и села рядом с Цзян Чэном. — Это семья. Наверное, они когда-то принадлежали к нашему ордену, а потом ушли. — Они не принадлежат вообще ни к какому ордену? — Судя по одеждам — нет. Мужчина высокий, но немного ниже папы, а ещё у него глаза добрые, и он чем-то напоминает домашнего пёсика. — Чем же? — Не знаю… трудно сказать. Просто, в общем, создаёт такое впечатление. Ах, да, у него ещё серьга в левом ухе, как у дяди Юя, но только не кольцо, а бусина с пером. — А женщина? — Она очень симпатична. Я бы даже сказала красива, особенно когда она улыбается. Хотя на маму она совершенно не похожа. Она… проще, наверное. — Проще? — Если маму можно сравнить с розой или орхидеей, то эта женщина как ромашка или лютик. Она весела и не стесняется показывать это, но жесты её всё же несколько грубоваты. С ними еще ребёнок. С виду он где-то твоего возраста. — Моего возраста? — переспросил Цзян Чэн, судорожно начиная перебирать в голове всех своих знакомых ровесников, однако на ум приходило лишь одно имя. — Вэй Усянь. Но… возможно ли…? — Юная госпожа, молодой господин, — в комнату заглянула довольная Иньчжу, — вас ждут в главном зале. Идёмте. Цзян Чэн шёл в главный зал с чувством, будто его ведут на казнь, что более чем явно отражалось на его нахмурившемся лице. Почему сейчас? Неужели нельзя было дать ему ещё полгода, которые были в прошлой жизни? Почему события ускорили свой ход? Да и разве так Вэй Ин появился в Пристани Лотоса? Быть может, это всё же кто-то другой?.. — …и как уже наверняка сказал вам мой СУПРУГ, мы рады вашему возвращению в орден Юньмэн Цзян, — закончила фразу Пурпурная Паучиха приторно-милым тоном, когда Цзян Чэн и Яньли вошли в зал. Матушка была явно не в духе… — А-Чэн, А-Ли, — обратился к детям Цзян Фэнмянь, — я хочу представить вам наших с мамой добрых друзей. С этого дня они — полноправные адепты ордена Юньмэн Цзян. — Моё имя Вэй Чанцзе. Обращайтесь ко мне, как вам будет удобнее. Цзян Чэн на миг замер, услышав имя. Вэй Чанцзэ — отец Вэй Усяня, погибший вместе со своей женой на ночной охоте. Из-за их смерти Вэй Усянь и оказался в Пристани Лотоса. Почему они вдруг оказались здесь? Отец… это он привёл их назад? Но как? Нет, важнее зачем он это сделал? — Вэй Цансэ, — назвалась женщина. — А я Вэй Ин! — прозвучал немного левее знакомый детский голос, и Цзян Чэн повернул голову, как если бы действительно мог видеть это явно улыбающееся во весь рот несчастье. Вэй Усянь, зачем ты появился здесь на этот раз? Что опять ты разрушишь своим вмешательством? — Цзян Яньли. Рада знакомству, — мило произнесла сестра. — Цзян Ваньинь. Я тоже… рад. *** С того самого дня Цзян Чэн окончательно лишился покоя. Что в той жизни, что в этой, Вэй Усянь не отличался ни скромностью, ни тактом, ни понятливостью и в сложившихся обстоятельствах это ОЧЕНЬ сильно раздражало. Он пристал к Цзян Чэну, точно репей, и отставать, похоже, вовсе не собирался. — Цзян Чэн! Пойдём играть! — явилось очередным утром это недоразумение. — Иди, тебя никто не держит, — буркнул Цзян Чэн, заканчивая одеваться. — Ну почему ты всегда такой злюка, — немного обиженно протянул Вэй Ин, явно поддразнивая. — Дверь у тебя за спиной, и она до сих пор открыта, — уже в своей напускно-безразличной манере выдал слепой ребёнок. — Ну же, пойдём, мне одному скучно. — В Пристани полно детей, которые с удовольствием возьмут тебя в свои игры. — Но ты ведь не играешь с ними. — Потому что я не могу играть в эти игры так, как играют они. — Так давай поиграем вдвоём, как хочешь ты…- — Вэй Ин! — он резко развернулся в сторону, где должен был стоять Вэй Усянь. Выражение белых глаз не сулило ничего хорошего. — От моего ХОТЕНИЯ тут не зависит ничего. Я — слепой, и я физически НЕ МОГУ играть в прятки, салочки, войнушку и тому подобные бессмыслицы! Ни с другими детьми, ни с тобой, ни с кем бы то ни было ещё! Я не хочу, чтобы кто-то мне поддавался, чтобы со мной находились рядом, общались, дружили из жалости! — Тогда тогда почему ты постоянно гонишь меня? — Потому что ты меня не поймёшь, — тихо, однако отчётливо сказал Цзян Чэн. — Всё. Уходи. Иди на улицу, бегай, лазай по деревьям, практикуйся в управлении ци, делай что хочешь. Уверен, ты станешь лучшим, каким бы делом ни занялся. — Он развернулся к Усяню спиной и, сев за стол, вернулся к своему вчерашнему занятию — плетению корзины. Получалось плохо, однако Цзян Чэн уже не мог целыми днями слушать кого-то или ничего не делать. Привыкнув с шестнадцати лет спать по четыре часа в сутки и выматывать себя до изнеможения, Цзян Чэн, после перерождения, постоянно искал, чем занять привыкшие к работе руки. «Терпение и труд», — упорно повторял он себе, когда очередная ветка либо не хотела гнуться, либо ломалась прямо у него в руках. Однако прошла минута, а удаляющихся прочь шагов Вэй Усяня так и не было слышно. Цзян Чэн, однако, удивлён вовсе не был — в прошлой жизни шисюн был, пожалуй, единственным, кто мог в полной мере потягаться с ним в упрямстве. Вэй Ин же просто смотрел на Цзян Чэна, на то, как очередная ветка неохотно гнётся в его руках и ломается от избытка усилий. Для него было очевидно, которые из веток непригодны — цвет коры и слома выдавал их с головой. Они могли немного гнуться, однако их сердцевина уже подсохла, а кора посветлела, но ещё не начала отшелушиваться. Верно, кто-то решил так подшутить над слепым ребёнком и подложил более старые ветки к свежесломанным. Но как это было объяснить? Особенно, после слов о том, что ему не нужна жалость… Вэй Усянь впервые испытывал такое чувство. Цзян Чэн будто бы знал, что это мама попросила Вэй Ина попробовать подружиться с ним и не оставлять надолго одного. Конечно же, Вэй Усяню хотелось сломя голову бегать по берегу наперегонки с другими мальчишками, прятаться в самые укромные уголки такой огромной Пристани Лотоса, более того, Цзян Чэн каждый день говорил ему именно этим и заниматься, однако… при мысли действительно поступить так, почему-то становилось грустно и неприятно, что-то изнутри будто говорило, что будет неправильно поступить так. И это было странное, не испытываемое семилетним ребёнком до сего дня чувство… Через несколько минут Цзян Чэн услышал медленные, удаляющиеся шаги Вэй Ина. Потребовалось чуть меньше месяца, чтобы он наконец сдался. *** Вэй Чанцзэ ещё раз пробежал глазами по присланному несколько дней назад отчёту. Город Сэньлин на границе Цишань Вэнь, Цинхэ Не и Юньмэн Цзян был атакован древним монстром, что пришёл из леса Линьсянь. Эта тварь разрушила большую часть города, уничтожила живший там клан заклинателей Чжао, убила около двух тысяч жителей и серьёзно ранила более сорока тысяч. Город, в который они с Цансэ собирались направиться, после того как пересекут границу земель Юньмэн Цзян и вступят на территорию Цишань Вэнь. Они были наслышаны о каком-то чудовище, что терроризирует лес Линьсянь, но даже и подумать не могли, что оно окажется настолько сильным. Прежде чем Цзян Фэнмянь попросил их вернуться в орден, они собирались охотиться именно на этого монстра, что практически разрушил весьма крупный город. Вэй Чанцзэ нервно сглотнул. Им с Цансэ и А-Ином очень крупно повезло. Сам того не зная, Цзян Фэнмянь спас их от неминуемой гибели… *** Цзян Чэн выбрасывал очередную сломанную ветку, когда услышал из коридора шаги Вэй Усяня. Дверь открылась, и мальчик уселся на стул недалеко от места, где лежали прутья для корзинки. Зашелестели книжные страницы, и через несколько секунд Вэй Ин начал читать вслух. — На боль-шом де-ре-ве си-де-ла ма-лень-ка-я си-ня-я птич-ка. — Кажется, я сказал тебе уходить и заниматься чем хочется. — Именно этим я и занимаюсь, а ты меня отвлекаешь, — тут же показательно фыркнул Вэй Ин и продолжил: — У птич-ки бы-ло сво-ё гнез-до и свой куст е-же-… е-же… — Ежевики? — со вздохом спросил Цзян Чэн. — Ты читал эту книгу? — тут же, оживился Вэй Усянь, однако тут же поправился. — Вернее, тебе её уже читали? — Нет. Просто это слово более чем очевидно. Это была детская книжка, причём из тех, что исключительно про добрых животных и прекрасную погоду. Даже в прошлой жизни, будучи ребёнком, Цзян Чэн терпеть не мог подобные произведения, а теперь ему читали одну из этих книг, да ещё и ПО-СЛО-ГАМ! — Каж-дый день ма-лень-ка-я си-ня-я птич-ка взле-та-ла из сво-е-го гнез-да на вы-со-ком де-ре-ве и спус-ка-лась… — Ты не можешь читать молча или хотя бы где-нибудь в другом месте? — Не могу. И вообще, почему ты командуешь? Я могу читать где хочу. Цзян Чэна так и подмывало сказать «Потому что это МОЯ, нечисть тебя подери, комната!», после чего прочитать длинную нотацию на повышенном тоне, но внезапно он успокоился. Это недоразумение по имени Вэй Усянь просто пыталось найти повод остаться рядом. Что ж, посмотрим, кто из них двоих окажется упрямее на этот раз: семилетний ребёнок или сорокалетний мужчина, запертый в детском теле. Не услышав возражений, Вэй Усянь засчитал себе победу в этой битве и продолжил читать с предложения, на котором остановился. — Каж-дый день ма-лень-ка-я си-ня-я птич-ка взле-та-ла из сво-е-го гнез-да на вы-со-ком де-ре-ве и спус-ка-лась к кус-ту е-же-ви-ки, от-ве… отве…дать! вкус-ных и соч-ных я-год. Но од-наж-ды на лес на-ле-те-ла силь-на-я… Цзян Чэн, а как читается этот иероглиф?! — книга тут же хлопнулась на стол прямо перед Ваньинем. Очевидно, Вэй Ин показывал пальцем на какой-то непонятный иероглиф. — Вэй Усянь. — Да? — Скажи мне, только честно… — М? — Ты дурак? — А? — последовала пауза в несколько секунд, после чего до ребёнка дошло. — Ой! В этот момент он дёрнул книгу на себя, однако, похоже, забыл поднять её со стола, а потому все прутья тотчас полетели на пол. Цзян Чэн лишь мученически вздохнул. — Извини! Я всё подниму! Подожди минуту! — собирая по несколько прутьев, Вэй Усянь складывал их обратно на стол. — Как он выглядит? — нехотя спросил Цзян Чэн, когда Вэй Усянь почти закончил. — Кто? — Иероглиф. Назови его по ключам. — Эээ… ну… там… там такая загагулина с крестиком внутри… Ааарх… лучше дай свою руку. Цзян Чэн, поняв, что хочет сделать Вэй Ин, дал шисюну свою ладонь. Тот подошёл сбоку и начал медленно выводить на руке Цзян Чэна непонятный иероглиф. — А после него ещё один, но он сложнее… — Это слово «буря». — Бу-ря. Хорошо! Я запомню! — Ключи тебя всё равно заставят учить, — констатировал факт Цзян Чэн и в следующее же мгновение услышал, как перевернулась корзинка со сломанными ветками. — Извини! Я всё соберу! Неужели Вэй Усянь и в прошлой жизни был таким неуклюжим ребёнком? Похоже, Цзян Чэн просто этого не замечал… Так они просидели до обеда. Вэй Ин читал по слогам зануднейшую книжку, время от времени спрашивая незнакомые слова, а Цзян Чэн почти закончил маленькую корзинку. Удивительно, но больше ломких прутьев ему не попадалось…