По праву рождения

Сколько дней человек может не спать, оставаясь сосредоточенным и собранным? Как долго будет адекватно воспринимать информацию и поддерживать необходимую скорость реакции? Томас сыпал научными терминами из нейропсихологии, расхаживая по комнате с донельзя умным видом. Потом объяснял упрощённо, а под конец разочарованно махнул рукой, когда она зевнула и заявила, что ей неинтересно. Томас сказал: «Я продержусь четыре дня». Она усмехнулась: «Не сможешь». Глупый спор, да ещё и нечестный с её стороны, Томас воспринял серьёзно и твёрдо решил доказать, что четыре дня для него не проблема. На третьи сутки наблюдать за ним стало смешно: он заторможенно моргал, отвечал невпопад, а чашка с кофе дрожала в его руке. Он вырубился до того, как сигнал на телефоне оповестил об окончании спора. Ожидаемо. Для Эрин не спать четыре дня и вправду не проблема, но прошло гораздо больше. Монотонная дорога изматывала, перед глазами мельтешили мушки. Тело ощущалось ватным, она словно плыла в пространстве фургона, плавно покачиваясь в такт пружинам подвески, компенсирующей удары из-за неровностей дороги. Но мозг продолжал работать на автопилоте. Перекрёсток. Светофор. Красный. Жёлтый. Зелёный. Надавить на газ. Повернуть. Не забывать смотреть на дорожные знаки и датчик уровня топлива. Эрин включила радио, когда серая дорога начала двоиться перед глазами, вместо леса мелькали зелёные пятна, а звуки двигателя превратились в постепенно удаляющийся гул. Она громко подпевала, но в какой-то момент голос певца начинал звучать всё тише и тише… Эрин не заметила, как сначала беззвучно, а потом всё громче, имитируя интонации мамы, принялась повторять одно и то же. «Семья — единственное, что важно. Семья стоит любой жертвы…» Оказывается, даже спустя годы она помнила всё до последнего слова. Родители говорили это вместо молитвы за ужином и во время глупых ссор и споров, будто эти слова обладали магическим действием и в них заключена была неведомая мощная сила. В четырнадцать ей казалось это глупостью, древностью, каким-то ненормальным психологическим атавизмом, фанатизмом, граничащим с помешательством, противоречащим словам о правах человека, о свободе выбора. Чем-то вроде рождественских носков, напоказ развешенных на камине, когда никто давно не верил в Санта Клауса, или глупых крестиков на шее и запаха ладана, от которого свербело в носу. «Мы должны быть как все ради семьи. Мы обязаны жить как все ради семьи». Родители приглашали соседей в гости, устраивали идиотские барбекю и каждое воскресенье ездили в церковь. Мама и бабушка распевали гимны, старший брат Мэтью открыто зевал. А она каждый раз смотрела на распятого Иисуса и не понимала, зачем глупый Бог умер за то, чтобы люди когда-нибудь попали в рай, и почему простил всем грехи, и откуда узнал, что после его смерти люди воспользуются таинством исповедания, чтобы рассказывать толстому, воняющему потом и яблочным сидром отцу Коллену или другим священникам о своих грехах? Эрин бунтовала, считая, что глупо ходить в церковь, когда у них своя вера. Глупо учить десять заповедей мёртвого бога, мерзко подходить к алтарю вслед за божьими овцами и есть тело бога, и пить его кровь. Разве они стадо? Почему нельзя отвечать добром на добро и злом на зло? Почему они должны прощать? Подставлять другую щёку? Тысячи «почему», ответы на которые её не устраивали. «Это абсурд», — говорил Мэтью. Ему минуло шестнадцать, он тайком курил травку и мечтал уехать к океану. Эрин много раз слышала, как они с папой громко ругались. Мэтью хотел, чтобы родители продали ферму и переехали в город, хотел, чтобы она ходила в нормальную школу, а не была на домашнем обучении. Все их «проблемы» решаемы, кричал он, так зачем продолжать гробить свою жизнь в глуши? «Мирное время рождает слабых, — разочарованно сказал дедушка её отцу, когда тремя годами позже Мэтью собрал вещи и уехал. — Это твоя вина. Ты долго нянчился с ним. Ты не воспитал в нём мужчину. Будь готов похоронить его прежде, чем Эрин исполнится двадцать». Так и случилось. Отец положил в пустую могилу телескоп Мэтью и его любимую книгу. Им сказали, что тело не смогли достать из загоревшегося автомобиля. Но они знали правду. Дедушка Гарри, самый старший и главный в их семье, был высоким и худым, носил бандану, из-под которой торчали седые волосы, и потрёпанную байкерскую куртку. Повязка закрывала его изуродованный глаз, а перчатки с обрезанными пальцами прятали страшные шрамы от ожогов на ладонях. Через месяц после похорон он поцеловал её в лоб и уехал. Мать сказала ей, что пришло время его последней охоты, но Эрин знала, дедушка уехал на поиски тех, кто убил Мэтью. «Семья — константа. Единственная, незыблемая. Нерушимая сила и неодолимая слабость». Понимание истины пришло для неё через боль и потери. Если бы она могла отмотать время вспять… Но это невозможно. За ошибки всегда приходится расплачиваться семье, так говорила мама. Она должна была быть честной с Томасом с самого начала знакомства, но годами откладывала разговор, опасаясь увидеть в любимых глазах страх и неприятие. Она ждала подходящего момента для признания слишком долго.

***

Эрин бросила взгляд в зеркало заднего вида. Чёрный внедорожник с трещиной на лобовом стекле, тот самый, что сменил голубой пикап, преследовавший её с Луизианы, догнал и пристроился позади семейного минивэна. И судя по громоздкой машине с усиленным передним бампером и дополнительными фонарями на крыше, следовали за ней далеко не новички. Теперь Эрин держалась оживлённых федеральных трасс, заезжала на большие заправки и в магазины до темноты. Спала днём пару часов, не больше, выбирая мотели подороже, с открытыми парковками и снабжённые камерами видеонаблюдения — хоть какая-то защита. Солнце почти село, когда она свернула на заправку, увидев яркую вывеску кафе. Она припарковала фургон как можно ближе к двери магазина. Внедорожник свернул за ней и остановился напротив. Над верхушками сосен сквозь закатные тёмно-розовые облака всё ещё пробивались блестящие солнечные лучи. Дневное пекло сменилось прохладой. Эрин жадно вдохнула запах травы, пробежалась глазами по пустой парковке и границе леса, мысленно прикидывая, сколько ей потребуется времени, если что-то пойдёт не так. Затем проверила оставшиеся наличные — ещё на пару недель, а потом придётся туго. В тишине громко хлопнули дверцы. Мужчин было трое: высокие, крепкие, с холодными оценивающими взглядами, которые моментально устремились в её сторону. На чёрной ткани их курток виднелись нашивки: жёлтые и красные полосы, а не зелёные, которые она надеялась увидеть. В живот провалился холодный комок. Единственное, что спасало её сейчас от выстрела в голову, — непреложный закон. Один из них зашёл в кафе следом за ней и остановился слишком близко. От него несло потом, дешёвыми сигаретами, порохом и едва уловимо — кровью. Он дышал ей в шею, обдавая запахом нечищеных зубов, а Эрин представляла, как оборачивается и одним движением раздирает ему горло, как брызжет кровь, как он хрипит, закатывает глаза и пытается зажать рану… Не сейчас. Скоро. Она проехала Вашингтон. В Балтиморе сняла номер и поспала пару часов. До Нью-Йорка останавливалась только заправить фургон. После Нью-Хейвен попыталась оторваться от преследователей, но её быстро догнали и снова плотно сели на хвост. В Портленде ей удалось проскочить светофор, и до темноты она пряталась на подземной стоянке. Вся её жизнь замкнулась в адский круг, бесконечную ленту дорог, убегающую под колёса семейного фургона, и двух фотографий, которые Томас прилепил скотчем к приборной панели. Вся её жизнь теперь — боль, отчаяние и кошмары. С каждым восходом солнца она с чудовищной ясностью понимала, что подходит всё ближе к черте невозврата. За ней — мрак и ярость. Алая, всепоглощающая, бесконечная. Но эта же ярость не давала ей сойти с ума с тех пор, как она закопала тела мужа и сына. Ни похорон, ни надгробий. Поляна в лесах Луизианы стала последним пристанищем для её семьи. Два холмика, которые поглотила зелень. Ей казалось, она предусмотрела всё, согласившись на покупку дома недалеко от Нового Орлеана, когда Томаса пригласили преподавать математику в университете. Стив ходил в школу, она выращивала розы и пекла торты. Эрин хотела жить по своим правилам, но… Они жили как все. Каждое воскресенье ездили в церковь и устраивали барбекю, приглашая соседей. Как такое могло случиться? Эрин до сих пор слышала хрипы мужа. Яркая кровь выплёскивалась фонтаном на её рубашку. В глазах Томаса застыл ужас. Шок. Неверие. Он до последнего стискивал её руку и пытался что-то сказать. Сына Эрин нашла на полу в детской в неестественно согнутой позе. Ему свернули шею. Двадцать минут слабости разрушили её жизнь. Двадцать минут, пока она приходила в себя. Роковые двадцать минут, пока она восстанавливала дыхание, зрение и слух, пережидая дрожь в мышцах. Они уничтожили её семью за двадцать минут. Набивали руку. Молодняк, недостаточно опытный, чтобы напасть открыто. Но достаточно смелый, чтобы отследить. Эрин поняла это, едва увидела, как убили Томаса — они не знали, что он человек. В ту ночь она охрипла от крика и почти свихнулась от алой ярости, глядя на гудящий огненный вихрь, охвативший их дом.

***

…Экран телевизора транслировал белый шум и ничего больше. Мириады черных и белых точек, сдобренных едва слышным, на грани восприятия, гудением. Бесконечная чёрно-белая рябь. И навязчивый низкий шум. Безмыслие. Бесчувствие. Безвременье. Пустота. Словно последний миг на краю пропасти. Когда одна нога уже соскользнула, руки взметнулись в поисках опоры и ты застываешь в неопределенности на сжатую в секунды вечность — упадешь, нет? Эрин смотрела сквозь рябь. Мысли, которые она гнала прочь, вырвались на свободу, будто невидимыми щупальцами обхватили мозг и медленно сжимали… Словно белый шум стал спусковым механизмом, выстрелом в мёртвой тишине космоса. Бух… Беззвучная ослепительная вспышка сверхновой в черноте пространства. И вот Эрин уже задыхается, не понимая, в какой она реальности. А может быть, она уже поймана? Лежит где-нибудь в подвале, накачанная каким-нибудь дерьмом, ожидая своей участи, а воображение играет с ней, позволяя думать, что она всё ещё пытается спастись? Может быть, она неотвратимо погружается в безумие и не замечает этого? Может быть, её тело и мозг исчерпали запас энергии и с каждым днём ресурсы, как ненадёжные лампочки в грязном коридоре, тускнели тихо и незаметно, давая ей привыкнуть к сумраку, чтобы затем потускнеть ещё, совсем чуть-чуть, но она уже этого не заметила бы, пока не стало слишком поздно? Пока в один из дней не оказалась бы в темноте, не способная шевельнуться, беспомощная калека, и чувствовала бы, как отказывает тело, орган за органом, бессильная остановить изменения, чувствовала бы, как слабеет зрение, сужаясь до точки в чёрной пустоте… Она бы не умерла сразу, прожила бы ещё некоторое время, прежде чем последний выдох сорвался бы с её губ. Но и это не стало бы для неё упокоением. Её мозг бы угасал, пока сознание лихорадочно искало возможность восстановиться, понимая, что это неосуществимо. Может быть, именно это с ней происходит? Лампочка над головой мигнула, и мир сдвинулся с места. Тишина отступила. В соседней комнате продолжалось страстное дорожное приключение или, может быть, свидание неверных супругов. За другой стеной астматически пыхтел доисторический холодильник, напоминая звуком запуск старого дизельного автомобиля. Жизнь продолжалась. Жизнь просто не умела иначе. Змея. Вот на что это всегда было похоже для нее. Уроборос. Бесконечно заглатывающий собственный хвост, но не способный пожрать самого себя. Бесконечно теряющий мелкие чешуйки отдельных существований, но тут же приобретающий новые. Пару тысяч туда, пару сюда — кто заметит разницу? Только такие, как она. Деревянно поднявшись с дивана, она бросила на стол мертвый пульт от мертвого телевизора. Лучше поспать. Её разбудил скрежет. Тихий металлический звук, как если бы кто-то вскрывал замок. Она прислушалась: шёпот на грани слышимости, скрежет металла о металл, сбитое дыхание и звуки частого биения сердец. Значит, они решили нарушить правила. Решили не позволить ей пересечь границу, спровоцировать, вынудить действовать опрометчиво на нейтральной территории. Им был нужен повод для бойни. Она не могла этого допустить. Эрин осторожно села на громко скрипнувшей постели, нащупала куртку на тумбочке. Быстро зашнуровала ботинки и закинула за плечи рюкзак. Оконная рама поддалась со второго раза. Она осторожно выбралась наружу и побежала в сторону леса, заметив метнувшихся за ней двух небольших волков.

***

Артур захлопнул капот «тойоты» далеко за полночь. Он разогнулся, вытер руки и устало потёр шею, надавливая на позвонки. Если бы не приличная доплата за срочность, он бы закончил ремонт завтра до обеда, но слушать недовольное ворчание Саманты не хотелось. Клиент должен забрать машину в десять утра. Без вариантов. Сложив инструменты в ящик, Артур выключил свет и закрыл мастерскую. Было тихо, почти идеально, если игнорировать доносящееся до чуткого слуха рычание двигателей большегрузов, которые постоянно курсировали через границу. Мысленно он перенёсся в лес, дальше охотничьих троп, туда, где на многие мили — девственная природа и настоящая звенящая тишина, спокойствие и безмятежность. Только став старше, Артур научился ценить уединение, а не видеть в нём лишь проклятие, и единственное, о чём иногда жалел, — что не может ни с кем разделить недолгие часы настоящей свободы. Порой Саманта, его сестра, спрашивала, не передумал ли он, не хочет ли вернуться к своей наречённой. Артур не представлял тихую Зои, обожающую свой саксофон больше, чем что бы то ни было другое, в лесу, у костра, в походе или просто ночующую под открытым небом, наблюдая за звёздами. Они оба не хотели быть парой. И Артур, под благодарным взглядом Зои, сказал об этом их семьям. Заставить их быть вместе, к счастью, никто не мог. До дома было полчаса езды. В стороне от дорог, маленький и неприметный, он идеально им подходил, и за последний год старшая сестра не раз заговаривала о том, что было бы неплохо выкупить его и обустроить. Провинциальный Джекман, затерявшийся в лесах недалеко от границы штата, будто застыл во времени. Никаких развлечений, только редкие проезжие, которые останавливались заправиться и купить продукты. Однообразные, тянущиеся, как жвачка, прилипшая к подошве, дни достали бы любого энергичного человека, но они искали уединение и тишину. В таких городках местные делили людей на «своих» и «чужаков». Им повезло, их приняли и не спрашивали о прежней жизни. Они с Самантой осели здесь шесть лет назад, выкупив на последние деньги пришедшую в упадок мастерскую у местного забулдыги. И впервые Саманта, которая разбиралась в тачках лучше него, всё оборудовала сама. Заказывала полки, ящики, монтировала, а потом раскладывала инструменты, словно не перемешала бы их через неделю, как всегда. Пролетело три года. Пять лет. Шесть. Этот городок должен был стать всего лишь очередной остановкой, о которой бы они с сестрой вспоминали иногда, как и о многих других. Но эта остановка по длительности опасно приблизилась к уровню «красный». Саманта не скрывала, что хотела бы остаться дольше, чем они могли себе позволить. И наверное, она ждала от него тех слов, которые всегда говорила раньше сама, но Артур просто кивал. Ещё год? Хорошо, не беспокойся. Мы осторожны. Он видел, что Саманта устала от бесконечной дороги, вереницы мотелей, устала обустраивать очередные чужие дома, чтобы через год всё бросить и снова уехать. За последние несколько лет в волосах сестры стало больше серебряных прядей, а на лице — морщинок. Усталость сквозила в её словах, неторопливых движениях, медлительности, которая пропитала этот город и заразила её. Артур прибавил скорости, хотя только что проехал знак «35 миль». Вряд ли глубокой ночью на дороге притаился полицейский патруль. В свете фар вдруг мелькнуло тёмное пятно. Неожиданно и слишком быстро. Артур нажал на педаль тормоза, выворачивая руль, чтобы избежать столкновения. Автомобиль потащило на встречную полосу, протяжно заскрипели тормоза. Глухой удар. Машина остановилась. Сердце в груди бешено заколотилось. Жаркая волна адреналина прошла по телу. Он сбил кого-то. Артур вытащил из бардачка фонарик и вышел из машины. Луч света вырвал из темноты под бампером серую мохнатую морду. Зверь смотрел на него жёлтыми глазами и тихо скулил. Артуру хватило мгновения, чтобы понять, кого он сбил. Он выключил фонарик и убрал его в карман. Стараясь не делать резких движений, поднялся и вгляделся в темноту леса, откуда выбежал зверь. Прислушался. Заливистый лай охотничьих борзых Зака Бруна становился всё громче — вместе со звуком приближающегося автомобиля. — Я не причиню тебе вреда, — тихо заговорил он, снова присев у колеса, неотрывно глядя в мерцающие волчьи глаза и не двигаясь. — Ты в безопасности. Разреши помочь тебе. Зверь моргнул, будто понял его, и опустил морду на асфальт. Доверился. Артур тут же запустил руки в липкую шерсть и потянул волка из-под машины. Зверь захрипел и замер, тяжелея в руках.

***

Кто ты? Охотник или добыча? Дедушка Гарри задавал ей этот вопрос когда-то давно. Тогда она без сомнений ответила, что, конечно, она охотник. Как могло быть иначе? Эрин стиснула зубы от боли, стараясь игнорировать напряжённый взгляд полукровки и исходящий от него страх. Когда охотник превратился в добычу? Когда позволил добыче чувствовать себя охотником? Эрин глубоко вдыхала аромат лавандового кондиционера и смотрела в потолок, покрытый паутинкой трещин на старой бежевой краске. Почему сильные должны притворяться слабыми? Почему должны прятаться, с детства учиться сливаться с толпой? Почему должны влачить жалкое существование рядом с людьми? Почему должны бояться за семью? Терять близких? После смерти Мэтью она спросила об этом дедушку, и тот отвёз её на старое кладбище, принадлежащее их ковену. В миле от заброшенного, выжженного давним пожаром городка под высокими деревьями в зелёно-жёлтом мху утопали круглые камни с высеченными на них понятными только оборотням знаками принадлежности. Некоторые камни, лежавшие дальше, среди поглотивших их деревьев и колючего кустарника, были почти полностью засыпаны сосновыми иголками и листьями. От этого места у Эрин тоскливо сжалось в груди. «Чтобы истинные смогли выжить, мы приняли условия людей, — сказал ей дедушка. — Если когда-нибудь ты захочешь что-то изменить, вернись сюда, посмотри на эти камни и спроси себя, готова ли ты пожертвовать семьёй ради мнимой свободы. Готова ли ответить за последствия? Готова ли принести войну в ковен, который только встал на ноги, и к тому, что за твою смерть кто-то из твоих близких будет обязан мстить?» — Я заберу с собой столько тварей, сколько смогу, — проговорила Эрин, поморщившись, когда пинцет глубоко вошёл в рану, цепляя пулю. — Мы не можем и дальше позволять им убивать нас безнаказанно. Сколько нас ещё должно умереть, чтобы кто-то решился дать отпор? Хозяева дома, Саманта и Артур, не могли отказать ей в помощи и убежище, но не стеснялись выражать недовольство и враждебность. Полукровки трусливы. Они первыми, как говорил дедушка, бежали в леса, оставив истинных драться с охотниками в одиночку. Некоторые из них годами служили охотникам, отслеживая соплеменников, ради безопасности своих ковенов. Эрин презирала их и… понимала. Они слабы, и годы их жизни намного короче. — Мне плевать на твою войну, — сказала Саманта, бросив пулю в тарелку. Бинтовала рану она нарочито небрежно, намеренно причиняя боль. Но Эрин чувствовала её страх. — Но ты хочешь охотиться на нашей территории. Эрин промолчала, потому что это была правда. — Ты покинула ковен и этим подписала своей семье смертный приговор. Ты получила то, что заслужила своей самоуверенностью. — Их взгляды пересеклись. — Ты знала, на что шла, когда легла в постель к человеку и родила ему сына. И это тоже была правда. Но Эрин не могла позволить трусливому зверю осквернить свои чувства к Томасу. — Следи за языком, полукровка. — Эрин позволила глазам поменять цвет с голубого на мерцающий жёлто-зелёный, предупреждая. Выдержала долгий колючий взгляд Саманты в ответ. — Мне нечего терять, кроме своей жизни. Я уведу охотников как можно дальше от города. Вы не пострадаете. Будете и дальше прятаться. — Не думай, что ты одна потеряла всё, — резко ответила Саманта. — Я видела, как охотники жгли мою мать. — Тогда почему вы не нашли в себе сил отомстить? — Эрин с трудом села на постели и наклонилась к полукровке. — Почему вы не нашли их? Почему убийцы всё ещё живы?

***

В свете ламп охотничьего бара клубился табачный дым. Негромкая мелодия из музыкального автомата перекрикивалась звуками рекламы из старого телевизора. Охотники, шестеро пришлых в компании двух местных, неспешно разговаривали, успевая и похвастаться, и потравить байки, и прилично выпить. С каждой бутылкой пива их голоса становились громче, а взгляды, которые они бросали в сторону Саманты, — красноречивей. Саманта сидела у барной стойки, изображая вселенскую тоску и потягивая пиво. Единственная, к тому же одинокая, женщина в баре не вызывала подозрений, лишь желание приласкать. Лёгкая юбка, красивые лодыжки, тяжёлые ботинки, майка, обтягивающая грудь, — идеальный отвлекающий манёвр. Она не вздрогнула, когда на улице раздался душераздирающий крик, полный страха и боли, только развернулась к двери. Посетители повскакивали со своих мест. — Что это было? — недовольно рявкнул за её спиной Эрл. — Кто кричал? Весёлая мелодия играла в гнетущей тишине. Никто не спешил открывать дверь и выглядывать на улицу. Но тут дверь со скрипом распахнулась сама, и чьё-то тело рухнуло через порог. — Иисусе! — У него разодрано горло! — прохрипел кто-то. Эрл тронул её за плечо. — Тебе лучше спрятаться, Сэм. Саманта не обратила внимания на его слова, глядя, как тёмная лужа крови расползается на полу. С улицы донёсся вой, протяжный, сильный, заявляющий о себе, о своём праве на охоту, предупреждающий о будущих смертях. Волоски на загривке Саманты встали дыбом. Будто из-под толщи воды она слышала щелчки загоняемых в стволы патронов, сиплое дыхание, чьи-то отрывистые приказы, ругательства. Она не отводила от двери напряжённого взгляда. Ещё секунда… Ещё… В дверном проёме показалась чёрная морда, жёлтые, мерцающие, полные ненависти глаза остановились на охотниках. Грозное рычание вырвалось из горла волчицы. Клацнули зубы. Зверь остановился на неподвижном теле. — Боже… Один из охотников вскинул ружьё и выстрелил. Пуля попала в мёртвое тело. — А-а-а-а! Иисусе! Где волк?! Крики и выстрелы заполнили бар. В чём разница между истинным зверем и полукровкой? Всю свою жизнь Саманта мечтала это узнать. Увидеть. Почувствовать. Ещё в детстве ей говорили, что после «Кровавой жатвы» настоящих почти не осталось, что охотники не жалели даже детей. Говорили, что жалкие остатки некогда огромного, смертельно опасного ковена растворились в лесах, попрятались, как мыши в норы. Нет. Неправда. Истинные не прячутся, они выжидают. Истинные живут с чувством собственного достоинства, своего превосходства, даже в условиях скрытности, готовые в любой момент бесстрашно умереть. Истинные мстят за свою семью, а не бегут, поджав хвост, как они, полукровки, предпочитающие всю жизнь прятаться и заметать следы. Зависть и ненависть охватили её. Несправедливо. Почему одни получают всю силу, а другие — жалкое её подобие? Саманта глубоко и часто дышала, следя за молниеносными бросками зверя. Гибкое сильное тело, смертельные удары, хруст костей под мощными лапами… «Мы поможем ей, — непреклонно заявил Артур, когда принёс волчицу в дом. — Мы должны». Брат почувствовал её сразу. Настоящую. Он сделал выбор, невзирая на смертельную опасность. Не испугался последствий. Он был готов. А она? Готова ли она? Дурманящий аромат крови заполнил помещение. Саманта возбуждённо провела языком по пересохшим губам и встала со стула, когда волчица прыгнула на спину последнему охотнику и впилась ему зубами в шею. Скулящий звук. Хруст позвонков. Опасно. Желание отпустить себя, присоединиться, дать волю так долго сдерживаемой мести стало нестерпимым. Перед внутренним взором вновь полыхало зарево пожара, крик матери эхом раздавался в ушах. «Убегай, Сэм, убегай! Спасай брата!» Она почувствовала, как ускользает контроль. Тело болезненно напряглось. Сердце учащённо забилось под рёбрами. Саманта сжала кулаки, впиваясь удлинившимися ногтями в ладони. Не сейчас, но когда-нибудь наступит время и её охоты. Она оглядела бар. Пол был одной кровавой лужей с распростёртыми в ней истерзанными телами. Автомат продолжал играть весёлую мелодию в стиле кантри. Волчица смотрела на неё не мигая. С пасти капала густая кровь. Кровавые всполохи в жёлтых глазах постепенно затухали. Железным самоконтролем, о котором мечтали полукровки, обладали только истинные. Волноваться, что Эрин слетит с катушек, не стоило. — Не задерживайся, — сказала Саманта, и ей показалось, что зверь улыбнулся в ответ.

***

Предрассветные сумерки неумолимо продирались сквозь одеяло звёздной ночи, окрашивая небо серо-голубым. Под пологом леса ещё царствовала ночь, молочный туман клубился над порожистой речкой, надежно пряча у моста объездной дороги пикап, который Саманта и Артур оставили для неё. Эрин прислушивалась и поглядывала в светлеющее небо, не в силах подавить нервную дрожь. Месть свершилась, убийцы её семьи мертвы. Но она не чувствовала желанного облегчения, наоборот, в груди тяжело ворочалось позднее сожаление и раскаяние. Она должна была заманить охотников в горы Юты, на свободную территорию, чтобы там уничтожить их одного за другим, должна была думать, а не идти на поводу эмоций и инстинктов. Что теперь? Эрин знала, что произойдёт, если она вернётся домой. Ковен будет вынужден защищать её. Под угрозой смерти окажутся старики и дети. Возвращаться нельзя. Охотники не глупы и наверняка оповестили другие группы о своём местонахождении и охоте на одиночку. Скорее всего, тот последний, что пытался скрыться в кузове машины, успел оповестить своих о кровавой расправе. Значит, в Канаде её будут ждать. Тишину пронзил истошный собачий лай со стороны охотничьего дома Зака Бруна, затем испуганный скулёж и повизгивание. Снова заливистый лай. Отвлекающий манёвр Артура и Саманты. Лёгкий ветерок донёс запах волка, а вскоре крупный чёрный силуэт выскочил из леса на дорогу и снова исчез в лесу. Наконец-то! Она не успела ещё завести двигатель, когда над лесом оглушительным эхом прокатился вой полицейских сирен. Её заколотило от нервного напряжения, ладони вспотели. Даже если среди местных полицейских есть охотники, они не смогут задержать её сейчас, но усложнить ей побег — запросто. На выезде из города её остановил полицейский патруль. Она съехала на обочину, спокойно показала документы. Ответила на вопросы и в свою очередь поинтересовалась, что случилось. Выслушала предупреждение о бешеных животных и пообещала быть осторожной на лесной дороге. Эрин не знала, что будет дальше. Не знала, успеет ли добраться до Юты прежде, чем круг сомкнётся и у неё не будет шанса дать бой. Но знала, что больше никогда не встанет на колени перед своей добычей и примет смерть, глядя охотникам в глаза и с гордо поднятой головой. Скоро подрастёт новое поколение, и, возможно, тогда придёт время перемен. Они умеют ждать. У них есть всё время мира. Перед внутренним взором вновь встали округлые камни, утопленные в тёмно-зелёном покрове мха, вековые деревья и её дедушка. И сейчас он смотрел на неё открыто и прямо. В его глазах она видела одобрение. — Я готова, — зачем-то сказала она ему и улыбнулась. Она готова.