Я заменю тебе Солнце

Уродливой черной глыбой казался замок на холме — даже птицы боялись приближаться к нему, не говоря уже о людях. Высокий, с острыми шпилями, протыкающими небо, поросший мхом и плющом, он, словно молчаливый стражник долины стоял уже не одну сотню лет на своем месте. Величественно созерцал мир вокруг себя. Всё переменчиво, всё имеет начало и финал. Лес, что раскинулся у самого подножья холма точно увянет, цветы опадут, люди родятся, умрут, на их место придут новые, двигаясь в этом водовороте жизни. Только замок будет всё так же статичен, неподвижен, будто и не прошло тысячи лет. Только Оскар, живущий в замке, останется вечно молодым. В чем смысл жизни вампира? Дядя — сам Граф Алрих фон Ужасающий — ответил бы, что смысл жизни вампира в вечности. В неподвластности времени над телами и душами. Человеку жизнь дана, чтобы бояться. Жить в страхе, считать свои короткие годы до смерти и всё время переживать, что что-то можно не успеть. Жизнь людей примитивна — лишь короткий миг, такой, что и застать невозможно, да и тот переполненный ужасом перед неизбежным. Но вампиры другие. Они идут под руку с Вечностью, дружат со Временем, являются истинными хозяевами своей судьбы. Но, так сказал бы дядя. А Оскар шел по темным коридорам замка, дружил с пустотой в залах и являлся истинным хозяином этой тяжелой тишины в многочисленных комнатах. Сколько времени он уже провел здесь? Десяток лет, двадцать, сотню? Мир менялся, замок стоял на холме, а к Оскару, чьим проклятием была вечная жизнь, одиночество подобралось слишком близко. Любимым занятием парня было чтение. В огромной библиотеке было тепло и уютно — что вампиры, что книги не любят сырости. И Оскару до безумия нравилось сидеть в продавленном кресле, перелистывать шуршащие страницы и дышать запахом времени, застывшем на полках. Книги способны погрузить в новый, неизведанный мир. Подарить счастье на то время, пока Оскар коротает ночи в одиночестве, ожидая дядю. Граф всегда прилетал на рассвете, даже чуть раньше, когда небо только-только начинало светлеть. Зажигал свечи щелчком пальцев, громко стучал подошвой по плитам, шагая к себе в покои. От него пахло ночным воздухом, свободой и кровью людей. Тем, чего Оскару было нельзя. По человеческим меркам парня тяжело было назвать юным. Более того, по меркам людей, Оскар уже должен был состариться и умереть. Его тело давно успело бы разложиться в земле, а может, и вовсе превратиться в пыль. Но для сородичей он был еще молодым, младшим в фамилии фон Ужасающих. Не достигший совершеннолетия вампир, которому нельзя было кусать людей, пить кровь у них и даже думать об этом. Строжайшее табу, главный запрет для всех Младших. Поэтому всё, что оставалось Оскару, это лишь довольствоваться соком плодов кровавых растений. И каждое утро украдкой вдыхать столь притягательный запах крови, запекшейся на губах и воротнике Графа Алриха. Дядюшка. Могущественный вампир, державший в страхе не одно поколение людей. Безжалостно убивающий, пронзающий своим взглядом красных глаз. Великий Граф Алрих, чье имя люди боялись произносить, а низшие вампиры шептали в почтительном уважении. Именно он лежал в мраморной ванной, лениво перебирал пальцами бутылочки со всевозможными маслами и травами. Вода ласкала бледную кожу, молочная пена взбивалась под напором льющей из крана воды. Неслыханная на то время роскошь — теплая вода, которой обладали лишь некоторые, живущие в замках. Например те, кто имел достаточно средств, чтобы держать котельную в рабочем состоянии. Оскар чувствовал, как немеет что-то под сердцем, когда взял худощавое лицо дяди в свои ладони. Пламя свечей играло на воде, отражалось от стен. — Я не хочу, чтобы ты уходил, — проговаривал юноша, всматриваясь в эту притягательную глубину красных глаз, — Что тебе стоит остаться тут, со мной? — Что тебе стоит потерпеть еще один день? — в тон ему ответил Граф. Отвернулся, не желая продолжать разговор. Пламя горело, воск тонкой струйкой стекал на пол. Оскар мог бы потерпеть. День, два, хоть тысячу. Этого у него было вдоволь. Только вот почему в груди всё протяжно ныло, а на глаза наворачивались слезы? Наверное, запах проклятых благовоний снова въелся в рецепторы. Оскар завидовал, что у людей нет таких проблем. Люди… Люди зависимы от алкоголя, распутства и лжи — именно так гласила одна из книг в библиотеке. У этих примитивных существ нет способности контролировать себя, ими движет лишь помешательство. Оскар перечитывал эти слова снова и снова и в его голове никак не укладывалось, почему только люди описаны такими податливыми, падкими на собственные слабости. Вампиры в этом ничуть им не уступают, а может, даже и превосходят их. Что для вампира значило это сладкое слово «зависимость»? Оскар был зависим от книг, от запаха крови, от ночных полетов. Когда есть лишь вечное небо, такое же неизменное, как и ты. С россыпью звезд, созвездиями и туманом. Нельзя сказать, что Оскар хоть когда-то был живым. То, что не может умереть, не может и жить, но именно в те моменты, когда холодный воздух бил по крыльям, а в ушах закладывало от шума — Оскар чувствовал, что существует. Что в груди бьется сердце и что-то неизведанное дает новый толчок вперед. Силы, чтобы прожить еще один день, как того просит дядя. Зависимости Оскара были примитивны — как все вышеперечисленные — и странные, непонятные. В лице дяди. Граф фон Ужасающий заменял родителей, друзей, учителя. И Солнце, такое же притягательное и такое же опасное. Сам же Граф Алрих был зависим от крови, Вечности и Оскара. А страх потерять последнего с каждым годом подкрадывался всё ближе. — Я тебе говорил не рассекать в ночи, или нет? Упоминал, что полеты для тебя пока под запретом? В тренировочном зале было слишком холодно, не спасал даже пылающий синим пламенем камин в углу. Оскар зябко поеживался, лохматил и без того торчащие во все стороны волосы и до побелевших костяшек сжимал в кулаке тренировочную палку. Остывшее дерево приятно скользило в пальцах. А взгляд Графа обжигал. Алриху не нужно было оружие, он брал другим, и Оскар мог поклясться, что от этого он не выглядел менее устрашающе или спокойнее. Скорее, наоборот. — Но что мне остается делать? — почти что в отчаянии возразил парень, — Ждать, пока мне стукнет еще одна сотня, а может, просто закрыться навсегда в замке? И остаться тут навечно, пока ты будешь не пойми где? — Тебе остается запереться в тренировочном зале и не выходить отсюда хоть тысячу лет, до тех пор, пока не будешь способен постоять за себя! — голос эхом отбивался от стен, давил на барабанные перепонки, — Хочешь летать — докажи, что достоин! Рывок — и две тени сорвались с места. Не осталось ни пламени, сдутого ветром, ни звуков. А Оскар лишь балансировал в стойке, готовый к тому, чтобы начать драться. Его первый удар лишь скользнул мимо, второй прошелся в считанных миллиметрах от скрытого туманом силуэта. Но это всё не значило ровным счетом ничего. Миллиметр не в счет, если попадания не было, «чуть» не считается — в боях полумер нет. А драгоценная секунда форы была потрачена впустую, и Оскар это знал. Теперь Граф не будет выжидать, он нападет сам. Рывок — и парень уже заскочил на парапет, отразил первый, пока что детский удар, прилетевший откуда-то со стороны. Главное — не победить, главное — не дать задеть себя. Серия ударов, наносимых играючи, шаги Оскара и лишь миг чтобы уклониться, сделать переворот и снова поставить блок. Крошка камней хрустела под подошвой ботинок, пока Оскар на пределе своих сил перемещался с места на место, лишь бы его не коснулись. А атаки становились опаснее. Жалкая минута даже не успела подойти к концу, когда мощный удар прилетел Оскару в спину, где-то на уровне почек и лицо парня перекосило от боли. — Не роняй оружие до последнего, — откуда-то с потолка раздался надзирательный возглас, и Оскар тут же поплатился за свою оплошность — еще один толчок под колени и парень завалился на бок. Миг — и словно ничего и не происходило до этого. Холодный ветер коснулся лица, загорелось пламя по щелчку пальцев, а из отступающего тумана вышел Алрих. Он даже не сбил своего дыхания и теперь с явным превосходством смотрел на племянника сверху вниз. Граф бил больно, смотрел в самую душу и не жалел сил на бои. Но уничтожить свою Главную Зависимость он не мог. — На Севере сейчас неспокойно, — вещал Алрих, разминая пальцами онемевшие маленькие стопы в чулках, — Орден Забытых больше не хочет оставаться в тени, довольствуясь жалкими объедками земель, что мы им предоставили. Оскар, их много, безумно, и с каждым годом они всё крепче. Ты не способен противостоять мне, хоть и прикладываешь массу усилий. Разве ты сможешь спастись от десятка поглощённых желанием мести существ? Оскар лежал на топчане у камина, жмурился, когда пальцы массировали уставшие после тренировки ноги. Руки дяди нежно, но крепко обхватывали щиколотки, касались ткани старинных шелковых чулок. На стенах плясали тени, отбиваемые светом пламени и Оскар, как завороженный, смотрел на эти причудливые силуэты. Когда-то их было больше, может, пятьдесят, и это только самые близкие. Но война с Севером диктует свои правила. Оплот семьи фон Ужасающих перебрался в более безопасное место. И здесь остались лишь трое — замок, Граф и его племянник. Оскара это более чем устраивало. — А что, если я снова ослушаюсь тебя? — невинно спросил парень. Приподнялся на локтях, сверкнули искры в его серых глазах. Граф не изменил выражения своего лица ни на каплю. Такой же строгий, с чертами, словно высеченными из камня. Алрих нагнулся чуть ближе и сжал щиколотки стальной хваткой. — Я закрою тебя в подвале, — ледяным голосом отрезал он, — И ты будешь сидеть там на цепи, пока Солнце не погаснет на небе. Солнце могло хоть взорваться на тысячи осколков, обрушиться на Землю огненным дождем. Пусть не будет ни его, ни Луны — Граф заменяет Оскару всё с лихвой. Неслышно, словно тень, Оскар придвинулся к Алриху. Такой родной запах крови и страха дурманил, щекотал рецепторы. — Можешь убить меня в этом подвале, — прошептал он, а его губы невесомо касались чужой впалой щеки, — Только будь рядом, прошу. Алрих не был рядом. Иногда, очень редко, когда они ужинали вместе или завтракали. Иногда, когда Граф перебирал бумаги, отвечал на письма союзников. Иногда, когда у них было время полетать вдвоем. Скользить по воздуху, выныривать из облаков и чувствовать холодный, твердый полет миля за милей. А потом сидеть на крыше, где-то на заброшенных старых домах, но уже в виде людей. Смотреть, как пар вырывается из легких и знать, что рядом есть кто-то. В те минуты они были одни во всей Вселенной. Но этого было мало. Катастрофически мало, а Оскар сходил с ума. Замок превращался в тюрьму, стены давили, мешали дышать. Не спасали ни книги, ни время, тянувшееся, как смола. Парень перебирал рукописи, готовил завтраки к дядиному возвращению, а после же — ел их в полном одиночестве, так никого и не дождавшись. А когда небо начинало сереть, Оскар выходил на стены замка. Длинный плащ лишь мешал, и парень без сожаления скидывал его. Для того, чтобы как следует размяться, потянуться и после, сорваться с места. Бежать наперегонки с Солнцем, так, что адреналин кипел в душе. Шифер шуршал под подошвой, Оскар ровно дышал, поглядывая на небосвод, и как тень перепрыгивал с выступа на выступ. Холодный северный ветер бил в лицо, трепал непослушные волосы. Восход — опасный и притягательный — нельзя увидеть. Тогда уже будет слишком поздно, можно не успеть. Это первобытный страх, этот величественный ужас нужно прочувствовать, позволить ему заполнить каждую клеточку своего тела. На самом высоком шпиле Оскар замер, присел, выжидая. До края земли лишь лес, выжженные поля и туман, захвативший подножье холма. Секунда, вторая. Тонкая полоска света медленно выползла из-за горизонта и Оскар, оттолкнувшись, полетел камнем вниз. В привычной человеческой форме, когда нет спасательных крыльев за спиной, а сердце замирает на эти доли секунды. Наперегонки со смертью, с Солнечным светом, который медленно спускался по стенам замка вниз. А Оскар летел, с криком, раскинув руки в стороны. И лишь у самой земли вывернулся, и уже в форме мыши круто спикировал, черкая крыльями о плитку. Солнечный свет снова был на целый миллиметр позади, как и все прошлые разы. Но вампиры не любят полумер. Да и спустя -дцать недель, заканчивающихся прыжком с башни, Оскар понял, что это не спасает. Больше не дает чувства счастья, не дает свободы, текущей в венах. Хотелось расслабиться, почувствовать что-то, способное перекрыть всю боль в душе. Такое же крепкое, как хватка Графа, красное, как его глаза. Запретное, как полеты за пределами замка. Кровь в красивых бутылках хранилась в стеклянных витринах, даже не закрытых на ключ. Дядя был так уверен в Оскаре? Оскар был так уверен в своей выдержке? А может, дело было не в доверии, а в подсознательном чувстве опасности? Той тревоги, когда ты понимаешь, что твоя Младшая Кровь снова переживает сложный этап взросления и сейчас вытворит что-то ненормальное. И это чувство заставляет тебя сорваться с места, лететь, лишь бы предотвратить всё. Оскару думалось, что так оно и было с Графом. Иначе он не мог объяснить факт его почти что молниеносного появления в замке. Оскар даже не успел выйти из кабинета, когда в окно тенью влетел дядя, а после, приобрел человеческую форму. Мягко опустился на ковер, сложил руки за спиной. Лишь секунды хватило на то, чтобы оценить всю ситуацию, а Оскар же понял, что пропал. Руки, сжимающие бутылку, задрожали, закололо под сердцем. Может, убежать? Нет, догонит ведь, и думать не надо. Может, сказать, что хотел просто посмотреть? Так смотрел бы в витрине, зачем достал? Мысли проносились в голове, пока Алрих твердыми шагами направлялся к племяннику. Надвигалась не просто гроза, а буря, способная снести с лица земли весь их замок. А Граф не медлил, взял бутылку из тонких рук, пристально осмотрел этикетку. — Мой милый мальчик, — начал он, прожигая взглядом, — Оскар, скажи, разве юным вампирам можно пить кровь? Оскар лишь отрицательно зашатал головой. — Разве ты не знал запреты? В груди стучало сердце, билось, движимое лишь страхом. Граф наклонился почти вплотную к племяннику, а в комнате резко похолодало. — Так может, ты уже вырос? Если ты настолько взрослый и готов попробовать ее? Оскар даже не успел ничего понять, когда Алрих, круто развернувшись, направился к столу. Достал коробку из ящика, выудил два бокала, покрытых золотом и металлом, пристально осмотрел их на свету. — Прошу, садись, — Граф резким кивком указал на кресло, пока наливал напиток. Смочил стенки, вдохнул запах смерти. А Оскар всё еще не мог понять, что происходит. Почему дядя издевается над ним, почему так тянет время, прежде чем отвесит пощечину и отправит в наказание в подвал? Превозмогая дрожь в коленях, Оскар присел на край кресла. А Граф уже протянул ему бокал со сверкающей ярко-алой жидкостью. — Пей, — отказал он, строго смотря на Оскара, — Ну же, чего ты испугался? Руки дрожали, поднося бокал к губам. Это не правда, такого не может быть — настойчиво вертелось в голове у Оскара. Но отступать поздно, он уже попался и теперь должен лишь принять правила непонятной игры, пойти на поводу у Графа. Страх, глоток, миг — и миллион звезд, взорвавшихся где-то в самой душе. Это слаще сока кровавых фруктов, это сытнее и вкуснее праздничного завтрака. Серебро лунного света на озере, утренний туман, липкая ночь и величие Солнца. Что-то, будоражащее древние инстинкты, нить, связь всех поколений, смех в темноте и чувство жизни. Оскар надсадно выдохнул, сделал еще один глоток, мигом осушив бокал. А Граф лишь смотрел на это, не мигая. — Еще? — безразлично спросил он, постукивая по стеклу бутылки, — Тебе нужно больше? Оскар кивнул, поднял затуманенный взгляд. Но Алрих был не согласен. — Но ты больше не ребенок, Оскар, — возразил он, разведя руками, — Не маленький мальчик, не знавший вкуса человека, который может получить всё по первому требованию. Нет, ты стал старше, и должен принять одну простую истину. Чтобы получать больше, нужно и отдавать больше. Граф наклонился к племяннику через стол, взял его подбородок в тонкие пальцы. Его хватка крепче метала, лишь одно движение и он мог бы сломать эту шею, лишить жизни, не прикладывая усилий. — Так что же, Оскар? Оскар был готов отдать всё, что у него есть. Душу, вечную жизнь, сердце, вырванное с мясом из груди. Лишь бы не кончался этот короткий миг, пока дядя так пристально смотрит в глаза, проводит подушечкой пальцев по пухлым мальчишеским губам, собирая капли крови. Оскар сходил с ума. Поэтому не возражал, когда его, размякшего и вялого, несли на руках в покои и лишь где-то на стенах быстро-быстро мигали огни свеч. Кровать мягко спружинила под весом Оскара. Шелковые простыни ласкали кожу, запах воска дурманил, а парень даже не мог вспомнить, когда успел оказаться без одежды. Всё слишком нереально, слишком странно, чтобы быть правдой. Граф расстегнул рубашку, бросил на постель коробку с круглой крышкой. — Ты же хочешь быть хорошим мальчиком? — звучал лишь один вопрос, пока Оскар задыхался от поцелуев, покрывающих тело, и от напора ласк, — Мой маленький мышонок, как же ты прекрасен. И эти короткие фразы заставляли Оскара бесстыдно царапать чужие лопатки, тереться о колено дяди, выпрашивая большего; и закрывать глаза от удовольствия, когда тонкие пальцы, смазанные лубрикантом из коробки, нежно массировали его, распределяли смазку равномерно. — Стань моим всем, — шептал Оскар, пока дядя растирал прозрачную густую субстанцию, словно дразня, касался пальцами головки члена, — Давай просто уничтожим всё это. Можно уничтожить мир, замок, тишину ночи и даже вечную жизнь. Но не Главную Зависимость с серыми, как сталь, глазами. Ее можно лишь подчинить себе. Напором, ласками, так жадно сплетающимися языками в поцелуе. Стонами, вырванными из груди, когда зубы Графа коснулись чужих бусин-сосков. Увлекая за собой племянника, Алрих сел в кресло, почувствовал, как рядом с ним на колени опустился Оскар. С такого ракурса он выглядел еще более беспомощным и нежным. Как бабочка с крыльями, тоньше шелка. Только вот самых красивых бабочек прикалывают заживо к полотну, оставляя умирать. Люди не умеют ценить красоту, они ее лишь уничтожают. Вампиры присваивают красоту себе и нежно и трепетно растят, превращая в совершенство. — Положи руку вот сюда и обхвати полностью, — Граф самостоятельно разместил тонкую ладошку на своем члене, — Ну же, Оскар, попробуй. А Оскар чувствовал, как сбивается его дыхание. То, что происходит между ними можно было бы назвать аморальным. Но разве оно было таким, когда дядя заботливо разминал каждую мышцу Оскара после тренировки? Когда они сидели за ужином и парень невесомо касался под столом колен Графа. Когда молча прижимался к нему после полета и млел в объятиях. Всё было правильно, потому что оба хотели этого. Так почему им должно быть стыдно сейчас? Ладонь медленно проехалась по всей длине, еще раз и еще. Так невинно, неопытно, пьяняще-влажно. Граф лишь сидел, откинувшись на кресле и чувствовал, как нарастает возбуждение с каждой секундой. Но и терпеть больше не было сил. Притягивая Оскара к себе, Алрих усадил его себе на колени, провел острыми ногтями по чужой спине. А Оскар дрожал, как осиновый лист на ветру, когда головка члена была плотно придвинута к сжатому колечку мышц. В глазах напротив — целая вселенная. И Оскар интуитивно понял, что ему нужно сделать. Обхватив Графа за плечи, он плавно опустился бедрами вниз, но уже на первом сантиметре закусил губу. Головка даже не вошла полностью, лишь совсем чуть-чуть, но и это было неприятно. Может, если бы двигаться чуть медленнее, начать с пальцев… Но эту роскошь Граф позволить не мог. Не тогда, когда обнаженное юное тело сидит так близко, так смущенно и от этого вызывающе хмурится, боится и царапает чужие лопатки. Лубриканта было достаточно, чтобы не ждать. В ту же секунду, надавив на плечи, Граф с силой опустил Оскара вниз, вырывая из груди того жалобный всхлип.  — Дядюшка, — задыхаясь в собственном плаче, скулил Оскар, пока Алрих крепко прижимал его к себе, — Пожалуйста, так глубоко и так давит… Алрих тоже чувствовал, как мокро и тесно внутри, как приятно, когда племянник рефлекторно сжимает его, ерзает, пытаясь вырваться. — Терпи, будь умницей, — лишь прошептал Граф, силой приподымая Оскара на себе. Его хрупкое тело такое легкое, не стоит ничего снова и снова насаживать его на член, слышать стоны, слизывать слезы со щек. В замке лишь они вдвоем, никто не придет на эти всхлипы боли и наслаждения. Мазохистского, одурманивающего, когда внизу тянет от того, что тебя имеют так грубо, не позволяя отстраниться. — Пожалуйста, дядюшка, — Оскар обхватил тело, уткнулся носом в густые волосы, — Я сам, прошу. И Граф смиловался. Придерживая племянника за бедра, он позволил ему самому двигаться навстречу, выходя и входя на всю длину, так, что головка проезжалась точно по простате. — Я снова выпорю тебя розгами, если ты сбавишь темп, — властный шепот разрезал сознание, а из груди Оскара вырвался стон. Он помнил, как дядя в наказание за плохое поведение прошелся тонкими прутьями по спине и ниже, оставляя следы. То чувство, когда ты лежишь на коленях обнаженный, плачешь от боли и чувствуешь, как возбуждение накатывает волна за волной. Но после такого дядюшка не приласкает его, нет, не подарит этого нового и божественного чувства наполненности внутри. И только поэтому Оскар не поддавался соблазну нарочно остановиться, чтобы получить порцию порки. Лучше опускаться бедрами, стонать, когда острые зубы дядюшки смыкаются на розоватых сосках. Еще секунда, миг — и разряды по всему телу, чувство влаги, заполнившее изнутри. И счастье-счастье-счастье, разрывающее душу. С Оскаром не нужно церемониться. Ему не нужно говорить ложь о любви, ведь он и так понимает, что никакой любви нет. Дядюшка и племянник, Родная Кровь, связанная узами наследия — они не построят той жизни, о которой писалось в ветхих романах в библиотеке. Граф может лишь скинуть книги со стола, усадить Оскара и долго, медленно вылизывать его, заставлять дрожать от переизбытка чувств и того, что нельзя кончить, пока крепкая ладонь обхватывает основание члена. Граф способен поставить Оскара на четвереньки, грубо войти, зажав рот мокрой ладонью. Царапать соски, сдавливать шею, чтобы потом кончить и оставить обмякшее тело на кровати. Смотреть, как оно трясется в возбуждении, как из узкой дырочки вытекает смазка вместе со спермой, пачкает простыни. Граф способен наказать, если Оскар будет вести себя неподобающе. Притащить к себе за горло, оставить синяки на бедрах, снова напоить кровью высшего сорта из стеклянного флакона. А потом смотреть, как Оскар жмурится, глотает слезы, но насаживается на продолговатую гладкую стекляшку по приказу дяди. Как пульсируют при этом его мышцы, как стекает кровь по бедрам — может, человеческая, может, кровь не готового Оскара. Граф Алрих фон Ужасающий не дарит любовь. Он заменяет Солнце — опасное, опьяняющее, обжигающее. Боль и сладость, крики наслаждения и отчаяния. Пульсацию по всему телу. Лучи лишь еле-еле пробивались из-за горизонта, серое небо окрашивалось в розовый, шелестел ветер в длинных пролетах. Оскар зажмурился, когда Граф неслышно подошел сзади и поцеловал в макушку. — Мой мальчик, а если бы тебя испепелило Солнце, о чем бы ты думал в последний момент? Оскар криво улыбнулся, растер языком запекшуюся кровь на зубах. — О том, что не утащил в Пламя свою Главную Зависимость. Диск выплывал из-за горизонта, а листья в лесу у подножья холма горели огнем светила. Замок молчал.