***
Так миновало почти два месяца. Вова и Хесус не пересекались. С днём рождения Вова его не поздравил, подарки подарила Татьяна, а после началась череда обычных стримерских будней. Пересеклись ребята только на картинге, но и там никакого коннекта не произошло. Окружающие, замечая настроение друзей, тоже падали духом. Как же так? Ведь казалось, что невозможно представить Хесуса без Вовы и Вовы без Хесуса. Они всегда ругались, но быстро остывали и делали вид, будто ничего не произошло. А теперь Хесус не играл со сквадом, предпочитая звать на коллабы Элви и её друзей, а иногда даже фриков, ну, а если хотелось поиграть с кем-то из 89-го, то приглашал лично. Чтобы с Вовой точно не пересечься и не общаться. Вова же стал более раздражительным. Кто же знал, что отсутствие Хесуса скажется и на нём тоже? Подписчики гадали, когда же старого кикнут из сквада, почему Братишкин до сих пор этим не занялся. А время шло, но ничего не менялось. Воцарила стабильная ситуация, но все считали, что живут буквально на пороховой бочке, которая вот-вот рванет. Всё это продолжалось ровно до дня рождения Братишкина. На него Хесуса позвали, что было странно, ведь Вова и слышать ничего о нём не хотел после этого случая. Однако Лёша действительно хотел пойти, потому что хоть Вова и был неблагодарным и грубым, но все еще оставался любимым человеком. Тем, кого хотелось прощать за все проебы и за все грубые слова. Тем, кто когда-то заставил сердце биться сильнее и чаще, руки дрожать, а в животе порождал пресловутых бабочек. На праздник он опаздывает намеренно. Ссылается на пробки, но ждёт, пока Вова отвлечется на остальных, а сам выспрашивает обстановку у Антона. И когда тот сообщает, что всё заебись, машина уже подъезжает к дому, в котором и проходит праздник. Леша заходит бесшумно, вливается в толпу и старается ходить как можно дальше от Вовы. Получается отлично, потому что он бегает и от Даши, и от Вовы, а те обычно стоят рядом. Лëше некомфортно. Он порой замечает на себе взгляды Братишкина, умело прячется от его общества во время трансляции, но чат все равно замечает странное поведение стримеров. Все давно знают, что ребята поссорились, но, увидев, что Хесус приехал на праздник, подумали, что те все же помирились. Нихуя. Пиздец начинается тогда, когда Вова пьянеет окончательно. Поначалу он только убегает от Васи, старается искупаться в бассейне, забежать в сауну, и его почти никто не останавливает. Так, следят за тем, чтобы он ничего не натворил и себе хуже не сделал. Но когда девочки пытаются отвести Вову на второй этаж, чтобы положить спать, его взгляд цепляется за Хесуса. И он вдруг наяву вспоминает ссору, которая произошла два месяца назад, а в глазах загораются огоньки. Нехорошие, недобрые. — Ну-ка, блять, — он отпихивает от себя руки девушек. — Чë там старому не нравилось? Щас я пойду-у-у, — он кое-как отлипает от перил и решительным шагом направляется к Лëше. –Хесус, беги! — раздается голос, судя по всему, Татьяны, и не менее пьяный Губанов оборачивается. Он видит Вову, который беспрепятственно рассекает зал, направляясь прямо к нему, а потому, не теряя драгоценного времени, срывается с места. Хесус бежит вокруг бассейна, стараясь не наступать в лужи, в то время, как Вова собирает их все и, кажется, разбивает колени. Когда Братишкин только добирается до лестницы, Хес почти преодолел её полностью. Следом бегут Алина, Таня, сестра Вовы и её парень. Лёша успевает заскочить в комнату, но руки его не слушаются, и дверь не запирается, а потому Семенюк с лёгкостью попадает внутрь, заставляя попятиться. — Ну чё, старый, чё тебе там не нравилось, а? — его глаза не изменились. Решимость в них не потухла, а ещё, кажется, появилась агрессия. И это очень напугало Хесуса. Он все пятился назад, но понимал, что скоро врежется спиной в стену. Ну, или Вовин кулак врежется ему в челюсть. Лёша жмурится, но вовремя успевают девочки. Таня хватает Братишкина за руки, Влада виснет на локте, а Алина начинает читать нотации по поводу Вовиного поведения. Хес наконец-то может вздохнуть. — Слушай, как же ты заебала, а, — в таком состоянии Вова неуправляемый. Он говорит то, что хочет, делает, что хочет, его почти невозможно остановить или вразумить. — Ты мне мамка что ли? Какого хуя я должен у твоего Подола сидеть и слюнки подтирать? Если хочется командовать — роди ребенка, а мне мозг не еби. Я хочу с другом поговорить. — Да какое поговорить? — Алина, кажется, оскорбления мимо ушей пропустила. — Ты, блять, на Хеса посмотри. Он тебя боится. У тебя глаза красные, будто ты реально что-то нюхал, и сам ты ненормальный. Вова, иди проспи… — договорить ей не дали. Семенюк ловко выкрутился из рук Тани и рванул к Алине. — Съëбывай отсюда, нахуй. Съëбывай вообще из моей жизни. Заебала, — он хотел схватить Алину и выставить из комнаты, но почувствовал, как на руке кто-то повис. Отпихнул, даже не поглядев, а потом услышал грохот за спиной. Так и замер с открытым ртом. Лёша валялся среди вешалок, а рядом уже стояла Татьяна. Она ощупывала Хесуса, проверяя, ничего ли не сломано и чувствует ли тот себя в порядке. Затем они вместе с Владой подняли Лешу под руки и повели к выходу из комнаты. И только Вова хотел дëрнуться следом, чтобы узнать, как там его друг, извиниться и побыть рядом, как Никита повалил его на пол и крепко зафиксировал так. — Блять, отпусти меня, нахуй! Мне надо к Хесу! — Вова пытался вырываться, ëрзал на полу, но парень был сильнее. И, от ощущения собственной бессильности, от стыда и тоски, Вова заплакал. Запричитал что-то о том, что все гандоны, что Хесусу там плохо из-за него, а он не может рядом быть, а потом и вовсе свернулся в клубочек прямо на полу и перестал реагировать на какие-либо реплики и вопросы. Плакал, дрожал, повторял тихое «Хесус» раз в полминуты. Напугал всех, кого только было можно. Напугал настолько, что пришедший в себя Лёша, который, к слову, почти травм не получил, лично заявил Татьяне, что должен быть рядом. Синди была не против. Все-таки люди взрослые, поговорить, наверное, смогут. А если что случится, то она неподалёку будет. В коридоре дожидаться. О чём речь пойдёт слышно не будет, но грохот точно можно будет различить. Да и крик тоже. Хесуса запускают в комнату, где на мягком ковре лежит Вова, свернувшись в клубочек и подрагивая всем телом. Его самого уже шатает, он не может нормально стоять на ногах от пережитого волнения, но все-таки пересиливает себя и шагает к Братишкину. Он опускается на ковер рядом с Вовой, мягко перебирает пальцами чужие локоны, пытаясь отвлечь Семенюка от самобичевания и переживаний. Старается обратить на себя внимание, но Вова не очень-то хочет реагировать. — Эй, Вова, — шепчет Лёша, слегка надавливая на его плечо, чтобы тот повернулся и посмотрел на него. — Вова, успокойся. Все хорошо. И только взглянув на Хесуса, Вова приходит в себя. Он переворачивается на спину, ошарашенно глядя на парня, который высится над ним. Лежит и смотрит на Лëшу, шокированный, будто привидение увидел. Моргает, прогоняя непрошенные слёзы, потом тянется ладонью к щеке Губанова, касается её пальцами, будто Лёша и правда нечто фантомное и нереальное. — Бля, ебать я белку словил, конечно, — шепчет он, приоткрывая губы. — Уже кажется, пиздец. — Чего кажется? — Хесус моргает растерянно. Не понимает, что имеет в виду Братишкин. — Ну, ты кажешься. Вштырило, видно, — шмыгает носом Вова, двигаясь ближе вопреки своим словам и пряча лицо в коленях Леши. — Прости меня, а? — его голос вздрагивает, и он снова прикрывает глаза. Чувствуя длинные пальцы в своих волосах, Братишкин совсем теряется, жмурится, стирает слезы с щек. — Я такой долбоёб, честно. Ты ко мне всегда так добр, так хорошо относишься, а я… Из груди вырывается всхлип. Вова неожиданно для самого себя цепляется за Хеса, теряется, стыдится того, что наговорил и натворил. Но тянет слишком сильно, так что Лёша в конечном итоге покачивается и падает рядом. Пьяное тело не слушается, он так и остаётся лежать с ладонями, запутанными в чужих волосах, смотреть на то, как плачет Братишкин, и совсем не представляет, что делать в такой ситуации. — Я, блять, такой мудила, Хес, — Вова жмется к чужой груди, обхватывает его за бока, утыкается в плечо. — Прости. И Хесуса накрывает. Лёша моргает раз, моргает второй, а потом чувствует, как начинает щипать в носу, как слезятся глаза и как сил гладить Вову и успокаивать не остаётся. Он и сам жмурится, прикрывает лицо ладонью, чтобы Братишкин не видел его эмоций, чтобы не разглядел рыданий, но выходит это из рук вон плохо: плечи дрожат, грудная клетка ходит ходуном, так что прижимающийся к нему Вова все чувствует каждой клеточной тела. — Хес? — от испуга он снова перестает плакать. Слезы Хеса он не видел никогда, а потому это зрелище кажется таким пугающим, что Вова на какое-то время забывает, как говорить и как дышать. — Хес, ты чего? Эй, что с тобой? Беззвучная истерика Лëши пугает. Откуда же Вове знать, что чувствовал Хес после того поцелуя? Откуда же ему знать, что Губанов вообще про него помнит? Они оба были пьяные, оба не отдавали себе отчёта, когда сливались в жарком танце языков, оба после никак не затрагивали эту тему. Вова думал, что тот или не помнит, или предпочитает делать вид, что не помнит. Вова думал, что Хесу нахуй не сдались отношения. Вова думал, что стоит забыть все это, словно страшный сон. Но он не знал, что сжирает Хесуса каждую ночь, что не даёт уснуть, что мучает и заставляет раз за разом искать общества Семенюка, даже когда больно. — Да, ты мудак, — вдруг выдает Леша. Хрипло, надрывно, но тихо. От слез все силы куда-то испарились. — Ты никогда не думаешь о других. Только о себе. Сука… — приходится прорваться, чтобы подавить позорный порыв зайтись в новом приступе истерики. Слёзы, впрочем, никуда не деваются, просто Хес может нормально говорить. — А знаешь, каково было мне заходить к тебе играть и ощущать на себе столько презрения? Слышать издëвки по поводу моего скилла, возмущения о том, что лучше бы я не приходил, твои прозвища ебаные и намеки. Каково слышать, что ты к кому-то собираешься на шоу, на ирл, на кукинги, на съемки, а на меня болт положил. А когда ты меня с праздником не поздравил? Я понимаю, др хуйня и всё такое, но хотя бы два слова в личку закинуть. Я ждал твоего поздравления больше всего на свете. Хесус делает передышку. Жмурится, не смотрит на Вову, не хочет видеть в его глазах эмоций. Презрения, разочарования, отвращения. Он дышит пару раз, утирает соленые дорожки с щек, а потом делает новую попытку договорить. — Я заебался. Столько лет уже влюблен в тебя, а ты как издеваешься. То близко подпустишь, то оттолкнешь. А тот поцелуй? Нахуя, Вова, нахуя? Я поверил ведь, реально поверил в то, что твой пьяный мозг это не так просто сделал. А ты съебался и стал меня отталкивать всеми способами. Что я сделал, Вова, скажи мне? Чем я заслужил все это, а? Челюсть Братишкина отвисает. Таких откровений, конечно, он совсем не ожидал, ровно как и слез друга. Не ожидал он и того, что почувствует себя ещё большим мудаком. Вот они оба валяются на полу, плачут, обнимаются, словно в последний раз видятся, а Вова гладит Лëшу по волосам, не беспокоясь о состоянии его башни. Так и получается: Хес плачет, Вова тоже плачет и извиняется. Продолжается это долго, Таня за это время успевает приоткрыть дверь, посмотреть на них, хмыкнуть, сделать пару фото для архива, а потом также тихо прикрыть дверь и спуститься вниз, упрашивая ребят не тревожить пока ни Хеса, ни Вову. Проходит около получаса, и только тогда они успокаиваются, поднимаются на слабых ногах, но только чтобы завалиться на кровать. Вова не хочет отпускать Хеса от себя ни на секунду, успокаивающе гладит по волосам, шее, затылку, а Лёша умиротворенно устраивается на чужом плече, прикрывая глаза. — Ты меня прощаешь? — полушëпотом интересуется Вова, чувствуя, как от волос Хесуса исходит приятный запах его цитрусового шампуня. И все это ощущается так правильно, что Семенюк забывает о том пиздеце, что происходил совсем недавно. — Да забей, все нормально. Просто не делай так больше, — просит Леша, не открывая глаз. На первом этаже всё ещё играет музыка, слышатся голоса ребят, но Вова будто этого не замечает совсем. Он смотрит на Хесуса. На его подрагивающие ресницы, на размеренно вздымающуюся грудь, растрëпанные волосы, на приоткрытые губы… Братишкин вспоминает, как они поцеловались у Хесуса на квартире тогда. Ощущения примерно такие же. Тогда у него также бешено колотилось сердце, сжимался желудок, руки тряслись от волнения. И сейчас его тянет к Лëше, хочется снова ощутить мягкие губы на своих, исправить то, что натворил тогда, сбегая от Хесуса, словно последний трус. Держать себя в руках нет никаких сил. Братишкин тянется вперёд, хочет коснуться губ Хесуса своими, но вдруг слышит шаги за дверью, а потому просто роняет голову на подушку. В комнату заглядывает Татьяна, проверяет, в норме ли ребята, а потом сообщает Вове, что Алина обиделась и уехала домой. Но Семенюк как будто не реагирует. Он дышит глубоко, старается успокоиться и сдержаться, чтобы не сорваться на Тане за несостоявшийся поцелуй. А Хес как будто чувствует его настроение. Гладит по голове, машет Тане рукой, чтобы ушла вниз и не беспокоила, начинает шептать что-то успокаивающее. Та, кажется, понимает и уходит. Остаток часа Вова и Хес проводят за какими-то пустыми разговорами, лёгкими касаниями, смешками, а потом засыпают практически синхронно, переплетаясь руками и ногами.***
— Бля, Хес, пиздец, как башка болит, — выдыхает Братишкин, опускаясь на диван в зале. Про ту ночь они так и не говорили. Проснувшись в объятиях друг друга сделали вид, будто так оно и должно быть, а потом вместе направились выгонять ребят и прибирать дом перед визитом хозяина. В процессе Вова напросился к Лëше, чтобы отоспаться, так что теперь на всех основаниях мог чувствовать себя как дома. — Ну, щас спать завалимся, — Хесус стягивает с плеч кофту, кидает её на стул и присаживается рядом. — Я, если честно, вообще не выспался. Мы на сколько с тобой прикорнули? На три часа, на четыре, да?.. — Ну, бля, примерно, — Вова потягивается. Теперь, когда они вдвоем, Братишкин намеревается осуществить свой план. Они относительно трезвые, но это не помешает Вове сделать первый шаг. Он сбежал тогда, но ни разу не пожалел о том, что сделал до этого. Да и Хесус, видимо, тоже не жалел, раз не стал относиться к нему хуже и раз отвечал тогда. — Хе-е-ес, — Вова хитро улыбается, намереваясь уже делать хоть что-то, дабы не просиживать штаны. Он поворачивается полубоком к Леше, строит Губанову глазки, хочет по колену погладить для пущего эффекта, но его рука замирает, не успев подняться. Раздается звонок в дверь, и Братишкин едва сдерживается, чтобы не сжать кулаки до хруста. Ну какого же хуя? — Блять, да кто там? — Хесус разминает шею, поднимаясь с места и следуя в коридор. — Щас я, блять, разъебу. Разъебать не получается. За дверью оказываются Жора, Дрейк и его папа, которые тактично просят пересидеть какое-то время, чтобы потом сразу от Хесуса поехать в аэропорт. Вова сидит недовольный и надутый. Он смотрит на то, как радостно Дрейк болтает с Лëшей, как активно в диалоге участвует Жора, как все внимание Хеса переключается на кого угодно, но не на Вову. Братишкина это всегда дико раздражало. Внимания Губанова ему всегда не хватало, создавалось ощущение, будто все в этом внимании купаются, а для Вовы ни грамма не остаётся. На деле это, конечно, было не так. — Эй, ты чего? — Дрейк заметил скверное настроение Братишкина и присел рядом. — Ты, может, устал, братан? Вы с Хесом не спали почти, тебе бы отдохнуть. — Бля, Дрейк, иди нахуй, — фыркает Вова, поднимаясь с дивана. Он уходит в спальню, но не в ту, где стримит Леша. В ту, где Хесус обычно спит. Братишкин стягивает с себя футболку, брюки, залезает под одеяло и утыкается носом в подушку. В кровати Лëши лежать одно удовольствие. Пахнет приятно, Хесом, простыни чистые, в комнате прохладно. Не хватает только теплого тела рядом, и Вова снова злится, потому что понимает, что Лëшу он не увидит ещё очень и очень долго. Открывая на телефоне какое-то видео, Вова откидывается на подушки и расслабляется. А через некоторое время и вовсе засыпает, уронив гаджет на подушку рядом. Пробуждение наступает резко. Он просто чувствует, как рядом опускается уставшее тело Хесуса, и организм реагирует молниеносно. Вова распахивает глаза, смотрит на Лëшу, который намеревается поправить одеяло на нём, но замирает, когда Братишкин глядит прямо на него. — Они съебали? — сонно спрашивает Вова, поворачиваясь на бок и зевая. — Съебали, — кивает Леша, закидывая руку за голову. — Спать хочу, пиздец. Надеюсь, больше никто не припрëтся. Вова потирает глаза, смотрит на расслабленного парня и решается. Сейчас или никогда. — Хе-ес, — Вова приподнимается на локтях в то время, как Леша поворачивает на него голову и неторопливо моргает. Он тоже, кажется, предвкушает то, что произойдëт. Вовины глаза искрят, губы приоткрываются, и он тянется к Губанову, накрывая его губы своими. В голове взрываются фейерверки. Лёша тянет Вову на себя, отвечает на поцелуй, опуская ладонь на чужое плечо. Гладит осторожно по мягкой коже, пока сам Вова перебирается к нему на колени, забываясь совершенно. Ему хорошо. Он чувствует себя прекрасно, даже лучше, чем во время их первого поцелуя. Сейчас они трезвые, оба хотят быть рядом и, кажется, на этот раз не боятся. — Хес, — шепчет Вова, прижимаясь лбом ко лбу Алексея. — Я в тот раз сбежал… Сука, ну, зассал, откровенно говоря. Но это я правда сделал по своей воле. Честно. Владимир кусает губу и смотрит исподлобья. Он не знает, может ли Хесус принять все это, простить за все неосторожные и грубые слова. — Я просто правда не знал, что делать. Я ушёл, и мы сделали вид, что ничего не произошло. А нужно было как-то дальше жить, как-то делать вид, что ничего не случилось. А ты же знаешь, что я еблан, я нормально не умею… — Вова, — Леша прерывает его, спокойно поглаживая чужие плечи. — Всë нормально, забей. Если ты правда хотел этого, то ничего страшного не случилось. То, что ты еблан, я и так давно знаю. Хесус смеётся, и Вова смеётся в ответ, снова ощущая лёгкий поцелуй на губах. А потом ещё, и ещё, и ещё. Семенюк больше не хочет домой, не хочет к Алине. Ему хочется сидеть вот так у Лëши на коленях, целоваться, потом вместе уснуть и весь следующий день провести вдвоем. — Бля, — через десять минут таких неторопливых ласк Хесус растекается по подушке, окончательно превращаясь в милое сонное создание, которое Вова не гнушается обнять, приласкать и согреть на своей груди. — Я так заебался. Посплю, окей? — Засыпай, конечно, — Вова гладит Губанова по волосам, не подозревая, что дальше у них все будет только лучше. И он с Алиной расстанется, и Хес предложит в полноценные отношения, и скваду они про все потом расскажут, а потом вообще съедутся, потому что жить друг без друга станет очень трудно. Но это всё позже, а сейчас Братишкин наблюдает за тем, как рядом засыпает самый дорогой человек в его жизни, и блаженно улыбается. Все будет хорошо.