aleyuh

Земля кружится или всё-таки голова? Тэхёну понять сложно. Он наполняет свой организм необходимым кислородом, выйдя на улицу, где прохладные ночные ветры скрыты за пределами городских высоток. В ушах до сих пор долбит, хотя музыка и осталась позади, а ещё виски пульсируют. И, чёрт, признаваться не хочется, но жар расплывается по всему телу, зрачки расширяются, а внизу живота что-то едва ощутимо тянет — постоянное влияние алкоголя на него. Происходит нечто, выходящее за рамки его рутины. Всё предстаёт в необыкновенной ясности: каждый цвет на ярких вывесках кажется ещё ярче, машины проезжают будто бы совсем рядом, а не на проезжей части за метров двадцать от входа в само чистилище (на самом деле, лишь клуб). Ощущается собственный учащённый пульс и сбившееся от танцев громкое дыхание, от которого грудная клетка то расширяется, то сужается до не совсем человеческих размеров. И это всё насколько странно, что Тэхён совсем не уверен: хорошо ли ему или всё же плохо, нравится ли ему это головокружение и лёгкость или же не нравится. — Уже устал? — не даёт додумать мысль Чимин, внезапно оказавшийся сзади, совсем рядом. Вокруг шум, в голове будто помехи какие-то, поэтому не удивительно, что его шагов слышно не было. — До пизды, — пытается отдышаться Ким — всё ещё не выходит. — Я больше, — делает паузу на вдох, — никогда с тобой никуда не пойду, — ставит свой остаточный вердикт он и выглядит при этом таким серьёзным, что можно и поверить. И Чимин бы рассмеялся, ведь его друг так всегда говорит, абсолютно каждый раз. А утром подавно. Сдыхает к чертям собачьим, обещает себе не пить, но отказываться нормально его мама в детстве не научила, а Чимин — отличный манипулятор. Заговаривает зубы: моргнул, а уже в такси, ещё раз — танцуешь и светишься: то синие, то зелёные, то красные светодиоды подсвечивают, а не счастье, ага. Счастье в этом всём движе временное и, кажется, в этот раз Тэхён его удачно проебал (ну или просто забыл уже, а что), ведь сегодня всё не то, а идея напиться изначально была плохой. Но кто его стал слушать? Хуй блять! Ха-ха! Выпрямить спину удаётся, пусть и с трудом. Чимин что-то там ещё говорит, спрашивает, а Тэхёну откровенно плевать — ему бы дома оказаться поскорей и, если позволите, обойтись без похмелья. Он взглядом выискивает такси, надеясь, что где-то поблизости и вправду есть тот, кто сможет его подвести и не придётся блуждать глазами по цифрам и буквам в экране телефона. Прямое попадание, победа! Нужный автомобиль останавливается рядом с пешеходным, из него кто-то выходит, а сам Тэхён буквально подбегает (удивляется себе, что даже ноги не запутались) и договаривается за дорогу до дома. Парень глазами быстро ищет друга, подоспевшего к нему, чтобы попрощаться-распрощаться (сейчас думается, что лучше бы навеки вечные) и садится на заднее сиденье, намереваясь закрыть дверь, но Чимин успевает сморозить ещё какую-то чушь несусветную: — Сегодня в Америке, кстати, День Дурака! — дверь закрывается, а слова забываются уже на подъезде к квартире. Ну что сделать, сейчас Тэхёнов мозг отказывается работать с ним сообща (да и тело тоже). Ну вот всё и все сегодня (или уже днём следующего дня? Сколько там часы показывают?) против него одного, сто процентов! Голова кружится и в общем чувства неприятны, всё тело бесконечно ноет. И то ли дело в машине, то ли реально в Тэхёне уже, но ехать неудобно до жути. Так ещё и музыка таксиста — чистый джаз. Сон — это, конечно, хорошо и бла-бла-бла, но спать в неудобной позе, не помывшись и так далее — он же не дебил. Вроде. А «вроде» потому что, когда такси отъезжает, до него доходит, что рядом с клубом водитель говорил другую цену. Совершенно. Сложив два и два, до него доходит одна деталь. Маленькая, незначительная… или… К чему тянуть? Его, блять, наебали! Воспользовались состоянием и на-еба-ли! Браво, аплодисменты в студию! Разочарованно-обречённо выдохнув, Тэхён дал себе пощёчину (пытается привести себя в чувства, горе-отдыхальщик. Ага, щас!), в голове прикидывая что к чему, подсчитывая размер наёба. Вроде не так уж и много, всего… пару тысяч вон (?), но обидно просто дохуя. По-хорошему бы включить свою суперскую способность к запоминанию номеров машин и… а что он сделает? Но, что ещё более важно, переключателя нету, цифры не всплывают. Вот и приплыли, ой, приехали, точно ведь. Переплатив чуток. Один внутренний заебавшийся Тэхён смеётся, как истеричка какая-то, ха! Да почему же «как», так ведь? И почему же просто «истеричка»? «Обиженная истеричка» звучит куда правильнее в этом ебучем (снова ха!) случае. Ой, погодите, а что там ещё в сценарии? В каком? Да обычном, длинном таком, сценарии тётки злой одной, её Сукой Судьбой называют, вроде как. Так вот да-а-альше. Тэхён проходит в свою квартиру, едва не выронив ключи в подъезде, случайно громко матернувшись и со злости ударив стену ладонью. Справившись с замком, он застревает в коридоре, несколько раз чуть не упав, снимая безобидные кроссовки. Желание одно: быстро принять душ, а после него завалиться в кровать и проспать… сколько позволите? До обеда? До вечера? Впрочем, неважно. Организм сам решит (лишь бы не надумал чего хуёвого, проказник). Но в душ всё-таки попадает. Сонный, уставший, с разрывающейся на части головой. Бедный, бедный, бедный мальчик. Бедный Тэхён, маленький, хрупкий Тэхён, плетётся в комнату и, включив свет, моментально затопивший густой непроглядный мрак ночи, то ли снова истерично смеётся внутри, то ли уже складывает план побега (от жизни своей такой плохой-плохой). А на деле стоит на пороге комнаты, в чём Бог на свет спустил (какой смысл одеваться, если живёшь один дома?), смотрит, точно баран на новые ворота, и сдвинуться с места не может. На его кровати кролик. Маленький, с очаровательным белым хвостиком и такими же ушками. Его глаза блестят и смотрит он на вошедшего не напугано, как бывает в природе, а взглядом, на дне которого демоны похоти пляшут. Нужно было заглянуть в комнату сначала, доходит до Тэхёна слишком поздно. Вот и сон как рукой сняло. Вот и трезвость ударила в голову, пугая пуще опьянения. Но ведь такого и вправду случиться не могло. Но ведь, вспомним, что Сука Судьба — барышня такая: играться любит, удивлять и смотреть на тебя, как на последнего идиота планеты. А он, Тэхён, ведь самый настоящий идиот. В Америке сказали бы «дурак», ха, спасибо за информацию, Чи… Тэхён «кролика» оставляет на кровати, расстроенно смотреть в спину, а сам быстро берёт телефон, оставшийся на тумбочке в коридоре, и читает одно единственное сообщение: PJ: «Доброй ночи, дурачок Тэ-Тэ. Надеюсь, тебе понравится мой подарок». И красное, мать вашу, сердечко в конце. Чимин решил его довести или как? Или… — Вот так вот и будешь стоять, м? — мычит подошедший сзади кролик. Его голос слишком близко, как и он сам. Тэхён чувствует жар, исходящий от парня, спиной, покрывается весь мурашками и вздрагивает от этого. Он ждёт, не притрагивается, ничего не делает. Хочет что-то обсуждать или нет — остаётся загадкой. Тэхён медлить с ответами не привык, потому и разворачивается к нему лицом, оглядывает с головы до ног. Всё в лучших традициях: сетчатые чулки, супер короткая юбка («хвостика» не видно пока он смотрит спереди), под которой ровно ничего, кроме вставшего члена (а где же кружевные трусики, м?), блядский чёрный чокер на шее, вьющиеся тёмные волосы и чёртовы ушки, которые, по идее, должны выглядеть мило, но… Одно прикосновение — кролик кончиками своих тёплых пальцев касается живота напротив (он так близко, чёрт…), ведёт вверх-вниз, следит за реакцией. А Тэхёна кроет воспоминаниями так, что глаза приходится закрыть. Не помогает: под закрытыми веками кроличьи зубы видно от улыбки самой искренней, его голос (в конкретности стоны… блять) врывается в слух в этой чёртовой тишине и касания, касания, касания. — Чонгук, — выдыхает он, наконец открыв глаза. Они всё помнят. Оба отчётливо и до дрожи: свою Тэхён чувствует по умолчанию, а вот Чон визуально себя выдаёт. И он же первый не сдерживается, подаётся вперёд, чуть встав на носочки из-за роста, и накрывает Кимовы губы своими. Нормально они не умеют (так ли?), — нужно безумие и страсть, потому и дышат через полминуты, будто бежали от чего-то или кого-то очень долго. Тэхёна с Чонгуком связывает не больше, чем секс. Одна ночь вдвоём и весь последующий день — случайная случайность. А дальше один ушёл, как и должен был, второй не видел смысла останавливать, спрашивать или ещё чего. Прошло… Прошло девять месяцев с того самого времени. Девять самых обычных месяцев: работа, лучший друг, иногда вырывающий в «мир иной» расслабиться, отвлечься от забот. Воспоминаниям свойственно стираться, даже если они столь яркие. Тэхён и забыл. Вернее сказать, думал, что забыл. Но и собственное подсознание играет, бросает его под ноги кому-то там, мол «ржи на здоровье, я сделал всё, чё ты просил (а)». На губах появляется та самая улыбка идиота. Тело реагирует на поцелуи, на прикосновения и на вид Чонгука рядом. Совсем рядом, так близко, что задохнуться можно (ну или же сойти с ума). А Тэхён и задыхается. Выключает свет, вместе с чем чувствительность усиливается и тонет в параллелях: настоящее — прошлое. Чонгук тянется за поцелуем, пальцами длинными зарываясь в коротких волосах на затылке Тэ — краснеет, смотрит в глаза и тянется руками к телу, на себя тянет. Всё смешивается: дежавю или как? Странно, странно, странно. Чон оказывается прижатым спиной к холодной стене рядом с дверью. Ощущения сменяются одно за другим: жар идёт за холодом, а следом всё исчезает. Тэхён же не церемонится, не стыдится. Он позволяет себе касаться руками везде, сжимать пальцами кожу на чужих боках до боли. Скользит ладонями вверх — к вздымающейся от неровного дыхания груди, — играется с сосками Чонгука, наклоняется и кусает их по-очереди, а после снова к губам, на которых привкуса малинового блеска для губ не осталось. Мечется, купается в этом полоумии и тонет. Спасатель есть, но какой-то он слишком неумелый, следом идёт на дно. Сегодня можно. Шаг, второй. Тэхён садится на краю кровати, а Чон между его ног стоит, пальцами зарывается в шелковистые светлые волосы и смотрит сверху-вниз в глаза ему неотрывно. И снова эти ладони. На бёдрах, на заднице. Кожа на них наверняка краснеет от нескольких шлепков, и наверняка останутся следы, которые будут полыхать не один день. Но это неважно. Что, кроме Тэхёна и его пальцев, заменивших анальную пробку (с тем самым белым пухом, как у зайца хвост), может быть важно сейчас? Наверное, ровно ничего. Тэхён делает всё как-то слишком быстро. Нетерпеливый хищник, не собирается начать соображать хоть наполовину, позволяет себе быть неконтролируемым. Чонгук стоит, преодолевая гравитацию, не позволяя себе ни упасть, ни взлететь от переполняющих чувств и ощущений. Руками хватается за чужие плечи и издаёт тихий звук, отдалённо напоминающий стон, когда неприлично длинные пальцы внутри задевают горячий клубок нервов. А Тэхён, наверное, действительно обезумел, медленно приближаясь к Чонгукову члену, обхватывая губами головку. Прикрывает глаза, медленно посасывает, проводит язычком вокруг, задыхается сам и другого дыхания лишает. Вбирает глубже и снова возвращается к воображаемому началу, похожему на леденец, такому сладкому, всему в слюне. Разум в тумане, тело обмякает, потому действия контролю не поддаются. Тело тоже не слушается и, будто облитое бензином, воспламеняется от одной маленькой искры — стона, режущего тишину ровно надвое, образуя разрыв, а в нём Тэхён, сконцентрировавшийся, наконец. Он отстраняется от чужого члена, вместе с этим вынимая пальцы, не вытирая их, и достаточно быстро справляется с замочком сбоку на Чоновой, блядски короткой, юбке, которая тотчас опадает на пол ненужной вещицей. От кролика остались только ушки, но образа это не портит. Чонгук, ложащийся спиной на белые прохладные простыни, прекрасен насколько, что взгляд от него оторвать невозможно. С этим блеском в глазах выглядит таким непорочным, а Тэхён омрачает образ, грубыми ладонями за согнутые колени ноги в стороны разводя, чтобы устроиться между них и, нет, не приступить к основному делу (ха!)… Ему улыбаются, к нему руками тянутся, а он не сдерживается, целует, теряясь в беспросветной темноте один раз, потом ещё и ещё… — На тумбочке, — мычит между поцелуями Чон, и Тэхён нехотя отрывается от губ этих. На тумбочке, помимо уже использованного лубриканта, находит что-то интересное для себя, а на губах ухмылка расцветает. Чонгук подползает к нему поближе, тянется руками к кольцу, которое в следующие несколько секунд оказывается на основании Тэхёнового возбуждённого члена. Он по нему проводит несколько раз рукой, пальцем на уретру давит, целует за ухом и отстраняется, ложась на почти остывшие простыни, прикрывая глаза. Ресницы трепещут мелко, а на губах полуулыбка цветёт. Тэхён теряет себя в этот миг, снова приближается, чтобы оставить на губах жарких след от своих, чтоб снова поджечь, дать сгореть. Тяжёлое дыхание слышно отчётливо. Вообще любой шорох, вдох, выдох, слово… всё слишком громко в омертвевшей тишине комнаты. Всё слишком ярко. Чувствительность и вправду на максимум. А они и наслаждаются. Грёбаными прелюдиями: поцелуями, касаниями. Тэхён так сильно хочет касаться его рёбер, ключиц. Он так сильно хочет целовать их. Невесомо, и так, чтобы алые следы оставались. Из крайности в крайность? Ну, или как это назвать по-другому (пересечение параллелей?)? А может, всё равно? Первый тихий-громкий Чонгуков стон, от сразу трёх пальцев внутри, не действует отрезвляюще. Напротив, Тэхён пьянеет (или, того хуже, дуреет). Он и так не до конца отдаёт себе отчёт в действиях, не понимает, что издевается не только с кролика, а и с себя, а Чон будит его зверя и своими же ручонками цепи рвёт, поводок снимает, чтобы не мешал, чтобы не душил. Чон Чонгук — ангел с дьявольской душой и улыбкой великого соблазнителя. Он — не запретный плод, а самый доступный, но лишь только для хозяина, имя которого слетает с губ, когда пальцы сменяются членом. Откинутая назад голова и руки в стороны. Красиво. Мутный взгляд из-под пушистых ресниц. Красиво. Жалобное «Тэ», когда тот несколько раз подряд головкой по простате проходится. Тоже, мать вашу, красиво. Тэхён не спешит, тянет время за ниточку, вбивается в тело под ним медленно, каждый раз сменяя угол толчков. Его спину награждают жгучими царапинами. Печёт, нет, горит. Но так надо, так правильно, так принято в законах их собственной маленький страны, в которой огонь заменяет блаженство, в которой страсть — правитель. — Остановись, — шепчет прямо в ухо Чонгук, прижимая нависшее над ним тело к себе. Он дышит сорвано, губу нижнюю до боли закусывает и прогибается в спине до хруста, когда чувствует приблизившийся конец, когда пачкает белесыми каплями спермы свой и Тэхёнов живот. Тот целует его щёки, скулы, опускается к подбородку, к шее. Пальцы путает во взмокших волосах, поглаживая успокаивающе, даёт восстановить дыхание и силы, а после покидает разгорячённое тело, просит перевернуться и лечь на живот, а Чон и от себя добавляет: становится на колени, а руки назад заводит, позволяя Тэхёну их обхватить вместе, начать новую игру. И правила в ней тоже новые. Камера, мотор… Снова толчок, только более резкий и сразу до конца. Тэхён тянет чужие руки на себя так, что у Чонгука наверняка болит где-то в районе плеч, но он вовсе не против. Лишь прогибается в спине ещё, задницу выпячивает и сам начинает двигать бёдрами, безмолвно прося продолжать начатое. Резкая перемена: в настрое и настроении. Им обоим по душе всё это. Чонгуку нравится срывать голос (лишь бы это всё не прекращалось). Лишь бы продолжать возгораться и возрождаться, становясь подобием феникса, лишь бы чувствовать его руки и губы. Остальное неважно, пустяк какой-то. А Тэхён не может позволить чуду исчезнуть из его жизни. По крайней мере, не сейчас. О завтра нужно будет думать завтра, но точно не тогда, когда из-за пота Чоновы руки выскальзывают с его. Не тогда, когда тот сжимает пальцами простыни так сильно, что они с характерным звуком (ещё одним выделяющимся) рвутся. Чонгуковы стоны сменяются хрипением. Почти обессиленный бедный кролик, находящийся в цепких лапах своего волка. Несмотря на мольбы тела, всё шепчет и шепчет (помешанный) «ещё» и «глубже». С трудом не опадает бессильной тучей, хоть и трясутся и ноги, и руки… Но нет, нельзя. Он не хочет прекращать чувствовать кожей вселенную, а душой — её составляющие, каждую звезду и планету отдельно, по очереди. Время тик-так, Чонгука хватает ещё на один раз. С чужими губами на собственных и подобием конвульсий от масштабного блаженства. Белая простынь, испачканная спермой, летит вниз с постели, а за ней следом и резиновое эрекционное кольцо, позволившее упиваться так долго, позволившее по-настоящему растянуть момент, насладиться, вкусить сладкую сладость полностью. Чонгук помогает ему, всё ещё до предела возбуждённому, на грани от ошеломляющего оргазма. Просит лечь, а сам устраивается между его ног и наклоняется, чтобы сначала обхватить головку губами, провести по ней пару раз языком так, будто обыкновенный чупа-чупс, а не… Пальцами ведёт от основания и выше, убирает их, чтобы вобрать глубже, чтобы позволить толкнуться в самое горло. Слышит тяжёлый вздох где-то сверху и чувствует пальцы в своих волосах. Довольный реакцией, приподнимается, выпуская член изо рта полностью, чтобы сразу же, создав вакуум, втянув щёки, начать «работать» более усердно, быстро. Срывается, отыгрывается. У них вечно из крайности в крайность. Две пересекающиеся однажды параллели. От этого всего ведёт обоих, с ума сводит, заставляет думать (на самом деле, осознавать), что лучше уже не будет, лучше просто не бывает. Тэхён бёдрами подаётся вперёд, чтобы кончить куда-то глубоко в чужую глотку. Наблюдает за тем, как Чонгук облизывает губы и сам, не брезгуя, тянется к нему за очередным поцелуем, чтобы целовать, целовать, целовать. Если позволите, то до утра ну или… Кто он такой, чтобы отказываться от всего этого ещё раз? Так, до какого утра, если у них времени намного больше?