Обещание

Очередное провальное свидание. Он не может. Он просто не может. Ведь он обещал. Клялся в минуты беспамятства, а утром подписывался под каждым словом, и не важно, что не помнил сказанного. Но теперь всё по-другому: прошлого не вернуть, и приходится восстанавливать собственную личность по обрывкам давно забытых воспоминаний. Они расстались по обоюдному согласию: просто надоели друг другу, утомились от накала страстей. Это немудрено, если каждую ночь восходить на Голгофу, а каждый день проводить в Гефсиманском саду. Он думал, что после расставания воскреснет, а на деле будто и не рождался. Зато он больше не болен этой чёрной, выедающей душу и внутренности, привязанностью. Он больше не хочет падать к Его ногам и целовать Ему руку. Он невыносимо одинок. Это было уже третье провалившееся свидание. Сначала был парень, потом девушка, а сегодня опять парень. Но ничего не удавалось, ни разу дело не заходило дальше поцелуя. Обычного, даже без языка. Снова и снова Петру становилось противно, он стремительно прощался и, выйдя вон, начинал мучиться чудовищным чувством вины. Он клялся и божился, что будет принадлежать только Ставрогину. И даже теперь, когда всё закончилось, он был не в силах нарушить слово. Покрапывал мелкий дождь. Он куда-то брёл, думая о случившемся. Да, он любил Ставрогина, но теперь это уже не важно. А выполнение глупого, никому не нужного обещания - и вовсе смешно. Верховенский медленно начинал злиться. Почему он не может быть просто счастлив? Раз за разом задавая себе этот вопрос, он старался не вспоминать о тех пронизывающих и невесомых минутах счастья, которые сопровождали Их отношения. Он хотел быть счастливым сам по себе. И именно поэтому так настойчиво старался начать новые отношения. А может быть стоит сдаться? Ведь не у всех есть пара, и они прекрасно живут и без отношений. Без секса. Без общения. Без любви. В тишине и одиночестве. Верховенский желал вести себя как обычно, но некем было повелевать, и не перед кем притворяться. Актер без зрителей - жалкая картина. Он мог остановить любого прохожего, сыграть какую угодно роль - и ему поверят, потому что ему нельзя не поверить. Но играть наедине с собой? Он впадал в уныние и это раздражало. Нужно было что-то сделать, иначе очередного обострения непонятно откуда берущейся тоски было не избежать. План созрел как-то сам собой. Если мозг сопротивляется близости, нужно его обмануть. Усмирить. Заставить замолчать. План казался гениальным и до ужаса простым - напиться в ближайшем клубе (его вывеска уже виднелась через десяток метров, ведь в центре города их как луж после дождя) и кого-нибудь подцепить, хотя бы на одну ночь. Неизвестно почему, но он думал, что после страстной ночи внутренний запрет исчезнет сам собой. Ему будет так же хорошо, как было со Ставрогиным, и он окончательно излечится от него. Клуб ничем не отличался от сотен других таких же. Приглушённый свет, музыка, куча людей, пьяных и ещё нет. Он уселся на высокий барный стул, заказал какой-то сильно-сильно-алкогольный коктейль и стал разглядывать посетителей клуба. Выбирать. Девушек он отбросил сразу. Да, он был бисексуалом, но в постели чаще предпочитал мужчин. Верховенский осматривался и... терялся. Людей было слишком много. Намного больше, чем он привык видеть рядом с собой. И все они были разными. Кто-то казался интересным, кто-то с первого взгляда вызывал отвращение, кто-то был похож на самого Верховенского. Алкоголь начал действовать, и Петр неожиданно (он не помнил, чтобы с ним такое случалось) засомневался. А вдруг он никому не понравится? Вдруг он и здесь никому не нужен? А ещё он боялся. Боялся, что опять не сможет, откажется, сбежит в самый неподходящий момент. Что делать в таком случае он не представлял и, сломя голову, решил не оставлять себе и шанса на отступление. Пригласить партнера к себе домой. Через пару коктейлей к Верховенскому подсел мужчина. По нему было видно, что по выходным он оттягивается в спортзале, а каждую пятницу клеит тёлочек в баре. Непонятно, что он делает сейчас. Хочет быть отдоминированным? Когда его рука сжалась на колене Верховенского, тот понял, что был не прав. Первым порывом было оттолкнуть его. Но потом он задумался и оставил всё как есть. Да, после расставания с Николаем он хотел быть сверху. Но, видимо, у судьбы на него были совершенно другие планы. В общем-то, почему бы не побыть пассивом этой ночью? Он же помнит, как прекрасно это может быть. Верховенского шатало. Он не знал, не мог определить степень своего опьянения, но решил довериться случаю. Он нежно провёл пальчиками по чужой руке и спросил: - Как тебя зовут? - Юра. Наверное, Верховенский должен был назвать своё имя в ответ, но его не спросили – он не сказал. Немного обидно, но какая, в общем-то, разница? Он повернулся к Юре, коснулся его коленками, посмотрел в глаза. Улыбнулся. Весь набор дурацких сайтов про флирт. Юра усмехнулся в ответ и собственнически огладил бедро Петра, почти касаясь его члена. Верховенский заставил себя не шевелиться, только облизнул губы и допил коктейль, шумно (но из-за громкой музыки слышно этого не было) втягивая его через трубочку. Как только он поставил пустой стакан, Юра за талию притянул его к себе на колени и в следующий миг властно поцеловал. Пете было неудобно: спиной он прижимался к барной стойке, а вырваться или даже просто пошевелиться не мог. Поцелуй был в его вкусе: напористый, стремительный, Юра хозяйничал во рту Пети, и это было приятно. Но где-то в глубине души поднималась паника. Стало не хватать воздуха, и Юре пришлось отстраниться. Петр сразу же вскочил, сказал ему на ухо, что сейчас вернётся, получил шлепок по заднице и сбежал в туалет. Юра с ухмылкой смотрел как он, виляя бедрами, продирается сквозь толпу. В туалете Верховенский попытался успокоиться. Ничего плохого не произошло. Ему понравилось. Так почему же тогда невыносимо противно и хочется забиться в какой-нибудь угол, спрятаться от всех, и в особенности, от Юры? Всего этого Петр, в своём опьяненном состоянии подумать, конечно, не мог, только почувствовал. Он умылся холодной водой и, словно мантру повторяя "Всё хорошо", направился к выходу. Отступать от плана он был не намерен. Наоборот, решил ускорить его исполнение. Вернувшись к бару, Верховенский сзади дотронулся до Юриного плеча и, не давая себе передумать, предложил: - Поехали ко мне? Тот благосклонно кивнул, жестом, не терпящим возражения, взял его за талию и вывел из клуба. На улице они сели в первое попавшееся такси, множество которых стояло у обочины дороги, поджидая подвыпивших посетителей. Петр назвал таксисту свой адрес. Ехать было недалеко; минут пятнадцать. Юра только снисходительно улыбался, наблюдая за упорными попытками Верховенского получить ласку: как он нежно трется плечиком, страстно прижимается всем телом, зажимает чужую руку между ног, до сладкой, тянущей боли прижимаясь к ней мучительно стоящим членом. Наблюдал и не отвечал. Только наслаждался непониманием, смущением и стыдом Верховенского. Тот чувствовал, что это флирт на грани фола, что на них через зеркало заднего вида смотрит водитель, смотрит насмешливо, с легким оттенком брезгливости, смотрит именно на него и, может быть, представляет его в своих грязных фантазиях, а может, думает, как он до такого докатился. Этого Верховенский и сам не понимал. Но от ощущения униженности, от липких взглядов обоих мужчин, от осознания, что он ведет себя как похотливая шлюшка, Верховенский почувствовал себя на грани. Он как-то жалко всхлипнул, и вдруг ощутил, как чужая рука пережала основание его члена. Он поднял непонимающий взгляд на Юру, но тот смотрел в окно и поворачиваться не собирался. Верховенский аккуратно дотронулся до его руки, погладил её, даже попытался отстранить - но тщетно. Всё это напоминало вечные игры со Ставрогиным - ласка, отторжение, одержимость, страдание и, наконец, безграничное взаимное счастье. Но стоило ли просто менять партнёра, если всё опять катится по этому сценарию? Неожиданно Петр понял, что ни разу за последнее время не вспомнил о Ставрогине и обещании ему. Отпустило? Или он просто не видит разницы между этими двумя? Внутренний голос тут же подсказал, что Ставрогин намного лучше, красивей, ласковей (когда у него хорошее настроение) и сравнивать с ним кого-либо - грех, но Петр постарался не обращать на это внимания. Возбуждение немного спало, но не ушло совсем. Юра отпустил его член, нежно погладил по колену, но так и не повернулся. Через несколько минут они приехали. Юра расплатился с противно ухмыляющимся таксистом. Как только они вышли из машины, на заднице Верховенского оказалась чужая рука. "Как хорошо, что на дворе ночь, и ничьи осуждающие или любопытные взгляды нас не коснутся" - подумал Петр, трясущимися руками доставая ключи от домофона. Войдя в подъезд, он на мгновение задумался. Сам Верховенский обычно поднимался на пятый этаж пешком, но, наверное, Юре это не понравится. Нажав кнопку лифта, Петя вспомнил, как они с Николаем бегали по лестнице, пугали соседей дикими криками и смеялись, а иногда и занимались непотребствами (конечно, не сексом) прямо на лестничной клетке. Поездка в лифте была недолгой и ничем не примечательной. Юра даже убрал руки, как будто готовился к чему-то. Хотя, всё понятно. Зашли в квартиру. Петр запер дверь на щеколду, а не на ключ, как обычно. Нагнулся, разуваясь, пошатнулся, когда ставил ботинки на обувную полочку, и в миг оказался прижат к стене. Чужие руки хозяйничали по его телу, сильно, властно сжимая его талию и бедра, расстегнутая белоснежная рубашка полетела на пол, словно птица, сердце которой внезапно остановилось. Петр втянул его в поцелуй, отвлекшийся Юра ослабил хватку, и Верховенскому удалось затащить его в комнату. На этом инициатива Петра закончилась. Юра повалил его на диван (до спальни они так и не дошли) и резким движением стянул с него штаны вместе с нижним бельем. Не прерываясь на ласки или поцелуи, Юра ткнулся двумя пальцами в рот Верховенского (которые тот торопливо облизал, опасаясь остаться совсем без смазки), левой рукой расстёгивая собственные брюки. Потом развёл его ноги и без подготовки ввел обслюнявленные пальцы в анус. Петя ощутил резкую, чрезвычайно неприятную, но пока не очень сильную боль. Юра немного подвигал пальцами внутри, разрабатывая вход, и Верховенский неожиданно почувствовал чужой член в своём нутре. Вот теперь было по-настоящему больно. Юра начал двигаться внутри, сначала медленно, а потом всё больше и больше ускоряя темп, с силой вколачиваясь в хрупкое тело Петра. Он хрипло дышал, иногда срывался на рваные неритмичные толчки и, наконец, содрогувшись всем телом, кончил, излившись в Верховенского. Юра вынул свой член, вытер его о какую-то тряпку, валявшуюся на диване, и ушёл. Петя слышал как он обувался в коридоре, как эхом отдавались его шаги на лестничной площадке, а потом наступила тишина. Только после этого Верховенский смог пошевелиться. Тело болело, каждое движение вызывало неприятные ощущения, а в интимных местах ужасно жгло. Чужая сперма вытекала изнутри, стекала по ногам на светлый диван. Петя попытался встать, чтобы закрыть за гостем, отмыться от его семени и грубых, ужасных прикосновений, одеться. Но не смог. Только подполз к краю и дотянулся до своих брюк, в кармане которых остался телефон. Штаны были порваны. Совсем немного, только оторвалась пуговица и пара шлёвок, их было несложно пришить, но это были его любимые штаны. Он несколько месяцев искал их по всем магазинам города, готов был заплатить любые деньги, чтобы они были качественно сшиты и хорошо сидели, по-детски радовался, когда всё-таки купил их. А теперь они порваны и заляпаны спермой, и валяются на полу, а он чисто физически не может их поднять, позаботиться о них, сложить, отнести в стирку, его бьет крупная дрожь и он падает обратно на диван. С трудом укрывается валявшимся неподалеку пледом и не выдерживает. Сначала он и не замечает, как по его щекам катятся слёзы. Но постепенно скатывается в уродливые, истерические рыдания. Ему было так противно, больно, мерзко, но более всего обидно. Он просто хотел заняться сексом. Разве это плохо? Разве он заслужил такого. Ведь им просто воспользовались, Юра (Верховенский вздрогнул) совсем не стремился доставить ему удовольствие, но и не хотел сделать больно, ему просто было плевать. Он трахнул его, словно резиновую куклу, и ушёл. А Петя остался: униженный и никому не нужный. А может быть он и правда это заслужил? Нечего было выпендриваться, нарушать клятву, развратно кокетничать? Может это гнев свыше? Может, он сам во всём виноват? Наверное, не стоило изменять Ставрогину. Он бес, он умеет мстить. И плевать, что они расстались, обещания никто не отменял… Неожиданно Верховенский осознал, что опять демонизирует Николая, как в самом начале их отношений, когда он пугал и одновременно невыносимо притягивал, и Петя летел к нему, как бабочка на огонь. Никто не виноват. Это просто глупая, ужасная случайность. Но ведь всё так хорошо начиналось. Так приятно, так правильно, так похоже… Верховенского прошиб холодный пот. Трясущимися руками он разблокировал телефон, зашёл в вк и через их переписку открыл фотографии Николая. Долго всматривался в его лицо припухшими и затуманенными от слез глазами. А может быть, и Ставрогин однажды поступит также? Может быть, все их якобы отношения были только дурацкой игрой? И закончились, потому что кукла надоела? Может, и Николай не хотел доставить ему удовольствия, а делал больно и невероятно приятно, только чтобы поиграть с его чувствами, удовлетворить собственное эго? Но Петру это нравилось, он любил Николая и обожал подчиняться ему. Постепенно Верховенский успокоился и от пережитых эмоций, от опьянения, от стресса заснул. Последней его мыслью было, что даже если догадки верны, отрекаться от Ставрогина, сомневаться в нём – грех. Николаю не спалось. Было душно, несмотря на прошедший вечером дождь. Он лежал напротив открытого окна и думал. Правильно ли они поступили, расставшись? Ставрогин считал, что отношения только мешают жить и постигать жизнь, отвлекают, пробуждают самые темные стороны его души. Верховенский нуждался в огромном количестве внимания и заботы, требовал слишком много времени. Но с ним было хорошо. Уютно. Как будто они, и правда, были созданы друг для друга. А страстные, бурные ночи… Петр не только с радостью соглашался на всё новые и новые (требующие от партнеров максимальной открытости и доверия) эксперименты, но и сам негласно добивался их. Ставрогину приходилось (он был рад) делать ему больно, но он никогда не оставлял его в одиночестве и всегда помогал справляться с этой болью. Он всегда знал, где остановиться, как попросить прощения и доставить (и получить) незабываемое удовольствие. Страшно признаться, но Николай скучал по Петру и даже (думать об этом было так мучительно и приятно, что сами собой поджимались пальцы на ногах) волновался о нём. Как он там один? Не скучает ли? Не попал в дурную компанию? Но Верховенский на связь не выходил (хоть они и договорились остаться друзьями), и Ставрогин решил его не тревожить. И только иногда думал: а правильно ли они поступили, расставшись? Неожиданно телефон завибрировал. "Написал!" - подумал Николай, наслаждаясь моментом. Уведомления у него стояли только на одного человека. "Наверное, напился и хочет пообщаться". Ставрогин был безумно рад, пока не открыл переписку. Первое сообщение состояло только из странного набора букв, как будто кто-то просто провел рукой по клавиатуре. Зато во втором была фотография. Странная, размытая, большую её часть занимали русые волосы. А в уголке можно было разглядеть (чем Ставрогин и занимался в течение пяти минут) голое, испачканное чем-то тело под пледом. Видимо Верховенский заснул на телефоне и нечаянно отправил ему фото. Но это было уже неважно. Николай знал, что Петя никогда не спал голым: был то ли стыдлив, то ли брезглив... А уж о том, что можно не сходить перед сном в душ и речи быть не могло. Значит, что-то случилось. Ставрогин раздумывал недолго: спать всё равно не хотелось. И на работу в восемь утра не вставать. По ночному городу он быстро доехал до квартиры Петра. Дверь была незаперта. Николай тихо вошёл в прихожую, прислушался, но никаких посторонних звуков не обнаружил. Тогда он привычно запер щеколду, разулся (заметил на полу грязные следы от чьих-то ботинок) и осторожно прошёл в комнату. Петя спал. Свернувшись в комочек под пледом, как будто замерз или хотел защититься от чего-то. Николай аккуратно вынул из-под его головы телефон. Экран был мокрый. Судя по всему Верховенский, его нахальный, упрямый, гордый Верховенский, плакал во сне. Николай ласково, будто успокаивая, погладил его по голове и пошёл на кухню, заваривать себе чай. Светало. Петр проснулся поздним утром. Тело неприятно ныло. Болели мышцы, видимо, ночью он замерз. Петя с трудом открыл глаза. Взгляд наткнулся на пустой, чистый пол, который вчера ночью явно выглядел по-другому. Он посмотрел на кресло и даже не удивился, разглядев, кто там сидит. Спросонья удивляться вообще сложно. - Что ты здесь делаешь? - Доброе утро, - Николай улыбнулся, но в его глазах легко угадывалась обеспокоенность. Верховенский медленно сел, будто заново привыкая к своему телу, отбросил плед. Вспомнил про наготу, но прикрываться не стал. - Зачем ты приехал? Николай помолчал, что-то обдумывая, и наконец: - Ты меня позвал. Петр нахмурился, но не успел сказать ни слова, как Ставрогин продолжил. - И ещё... Я не уверен, что мы поступили правильно. Когда расстались. Теперь настала очередь Верховенского размышлять над чужими словами. Пауза затянулась. - Может быть, ты расскажешь, что вчера произошло? - Ставрогин красноречиво кивнул на бедра Петра, всё ещё испачканные в чужой сперме. - Не... - голос дрогнул, но ему удалось взять себя в руки. - Неудачное свидание. Николай кивнул, принимая очевидно неполный ответ. Молчание. Ставрогин подошел к Петру, осторожно присел перед ним на корточки и медленно (не вздрогнет ли? не оттолкнет?), бережно коснулся его руки. Он казался таким беззащитным, таким открытым, доверчивым… Ужасно не хотелось его напугать. - Пойдём в душ? Верховенский опасливо (и с надеждой) посмотрел ему глаза: - Вместе? Николай нежно сжал его руку. - Вместе.