Он не мог отвести взгляд. Таками Шиньо смотрел вниз, и его губы расплывались в легкой полуулыбке. Он сунул руку в карман куртки и погладил металлический ключ мозолистым большим пальцем.
Надпись на придверном коврике прямо перед его грязными кроссовками гласила: «Добро пожаловать домой», и Шиньо уже в пятый раз разбирал взглядом выцветшие иероглифы. Сердце стучало слишком громко из-за слов, повторяющихся в голове. Он почувствовал, как уголки его губ надрываются в улыбке.
Какая неожиданная мысль. Словно эта дыра не понимала, что она такое и ей хватило смелости называть себя
домом.
Квартира находилась в конце узкого коридора. Он сумел прочитать маленькую именную табличку, когда до неё оставалось ещё двенадцать дверей. Надпись гласила: «Таками Ницуки».
Таками Шиньо лишь фыркнул в свой шарф. Значит, её не нашли. И она всё ещё жила здесь. Она сохранила его имя, деньги и убежище. Самоуверенная сука. Свадьба в подпольном баре, несколько подписанных бумаг и дыра в груди — всё это имело отношение к кому-то, чье лицо почти стерлось из его воспоминаний. Внезапно спортивная сумка в его руке стала тяжелее, словно напоминая об опасности, которую она таила.
И всё же, ты рискуешь всем, возвращаясь сюда.
Голос в голове издевался.
Она сдала тебя. Это слишком опасно. В тот момент, когда ты переступишь через порог, кто-нибудь попытается убить или, что хуже, снова арестовать тебя.
Шиньо лениво расправил крылья, сбрасывая напряжение с перьев.
Неа. Новости ещё не всплыли. Она не знает, что ты жив. Иди, спрячь сумку, перекантуйся здесь на ночь и, может быть, потрахайся с ней завтра. А потом исчезни ещё на пять лет.
Дом, милый гребаный дом.
Шиньо вытащил ключ из кармана, поправил сумку на плече и отпер дверь. Но стоило ему перешагнуть через дверной коврик, как он тут же замер.
Какого черта?
Его взгляд скользнул по темной комнате. На полу валялись осколки стекла, пустые пивные бутылки и пластиковые отходы. Грязные солнечные лучи пробивались сквозь желтые витражи окон, рисуя пятна света на кучах мусора. Солнце освещало дым и частички пыли, парящие в тяжелом воздухе, а всё помещение воняло так, словно кто-то выкрасил стены при помощи саке.
Если бы я попытался уснуть здесь, то на утро бы проснулся с двадцатью разными заболеваниями. Крысы в Тартаре жили лучше. Какого черта она сотворила с моим несчастным убежищем?
Размышления Шиньо неожиданно прервались. Его взгляд нашел нечто, съежившееся в углу комнаты.
Широко распахнутые глаза смотрели на Шиньо сквозь тени, отражая в себе солнечный свет на золотой сияющей радужке. За дрожащими бурыми крыльями едва вмещалось чье-то маленькое крошечное тельце.
Может быть, какой-нибудь ребенок из трущоб вломился сюда в поисках убежища или же...?
Шиньо закрыл за собой дверь и подошел поближе, не обращая внимания на хруст стекла под подошвами ботинок. Он уставился на него.
Ребенок увернулся от его взгляда.
Черт, похоже, она пыталась меня клонировать. Она в самом деле сохранила эту штуку, а?
Он должен был догадаться. За последние десять лет незаконные аборты стали опаснее, потому что здесь, в подполье, никогда не знаешь, ограничится ли доктор просто твоим ребенком или потребует с тебя нечто большее. Шиньо на мгновение задумался, как, должно быть, расширился черный рынок за время его отсутствия, а затем отбросил воспоминания о кровавых контейнерах обратно в самые темные уголки своего сознания.
Он прошел в другой конец комнаты и аккуратно поставил сумку, а затем позволил своему телу опуститься рядом уже с гораздо меньшей осторожностью. С тяжелым вздохом Шиньо прислонился к стене и помассировал больные плечи, снимая с них напряжение, и, когда он поднял руку, чтобы потереть шею, крошечная птичка вздрогнула в своем углу.
Но он смотрел не на него. Ребенок пристально таращился на коричневое пятно возле двери.
Шиньо усмехнулся.
«Да, — подумал он. — Ничто так не заставляет перья цепенеть, как более сильный хищник, входящий в гнездо. Каждый инстинкт в твоем маленьком теле говорит тебе оставаться неподвижным».
Шиньо различал биение сердца за хрупкой грудной клеткой, слышал, как этот звук вибрирует через полые кости, а легкие ребенка работали, пытаясь выхватить достаточное количество воздуха. Такой неокрепший и прозрачный, словно его кожа была сделана из стекла.
Ребенок в другом конце комнаты опустил глаза и съежился в клубок под его пристальным взглядом, как будто эти маленькие грязные крылышки вообще могли защитить его. Шиньо почти не видел ребенка, только пушистый шар из защитных перьев, но, присмотревшись ближе, маленькие бурые крылья всколыхнули в нем интерес. Трудно было сказать наверняка, но под грязью и копотью он заметил истинный цвет нездоровых сломанных перьев… Не бурого, а потрясающего багряного оттенка.
Ярко-красные крылья могли принести на черном рынке несколько сотен тысяч йен. Еще больше, если ребенок окажется маленькой девочкой — девственницей, но Шиньо не удалось определить пол. Ребенок спрятался за клубком пушистых перьев. Прошло не так уж и много времени с тех пор, как он потерял свое детское оперение. Лет пять, может меньше.
Шиньо фыркнул, завел руки за голову и взглянул на ребенка — что ж, новая переменная в игре. Он бы не пережил двадцать шесть лет ада, если бы отказывался замечать детали. Паранойя спасла ему жизнь.
Мелкий выродок может попытаться обыскать сумку Шиньо, может узнать, что в ней спрятано и проболтаться властям, а может вывести на его след охотников за головами или, что ещё хуже,
героев. Если ребенок слоняется по трущобам, кто-нибудь может заметить крылья и установить ассоциации с Шиньо. Ребенок — это риск, это словно оставить отпечаток его руки на месте преступления. А Шиньо всегда уничтожал свои следы.
Черный рынок Японии в последнее время разросся, выйдя на глобальный шелковый путь. Детей было дешево перевозить и легко ломать. Найдутся десятки дилеров, готовых заплатить даже больше рыночной цены, а красные крылышки птенчика, вероятно, стоят достаточно денег, чтобы Шиньо прожил целый год, не проработав ни единого часа… и ребенок больше не будет представлять угрозу, когда его продадут за границу.
Шиньо вздохнул и уставился в потолок. На мгновение он прикрыл глаза. Это так легко — просто встать и сломать ему лодыжки, чтобы он не смог убежать.
Губы Шиньо сжались в тонкую полоску.
Ох, бля, я снова параною. Может, это не такой уж и большой риск. Может, это всё равно, что иметь говорящую собаку.
Только не создавай мне проблем, птенчик.
Его зрачки сузились, становясь похожими на две крошечные черные дыры, когда он разглядывал ребенка сквозь тени.
— Слушай сюда, сопляк, — он нарушил тишину, заполняя комнату угрожающим голосом. Он знал, что шарф скрывает его ухмылку. — Только попробуй дотронуться до моей сумки, и я тебя съем.
Он видел, как каждая клеточка крошечного тела заметно напряглась. Выродок ещё плотнее сжался в клубок, и его крылья заострились. Огромные, испуганные глаза смотрели на него с первобытным ужасом.
Шиньо услышал, как сердцебиение ребенка ускорилось, становясь похожим на сплошной болезненный выброс адреналина. Но инстинкты не позволяли птенцу пошевелить ни единым мускулом — он не был ни соперником, ни даже добычей, поэтому не провоцировал инстинкты Шиньо убивать. Природа была таким же параноиком, как и он сам.
Собственное сердце сжалось, когда Шиньо неясным образом уловил пульсирующий ужас, исходящий от ребенка. С губ сорвался натянутый грубый смешок:
— Просто шучу, сопляк.
Он оторвал взгляд от чужих дрожащих плеч и полез в спортивную сумку. Затем вытащил баночку черного кофе и вскрыл её, лениво подцепив большим пальцем.
— Я
не настолько ебанулся, — он стащил шарф вниз, чтобы ребенок увидел его острую ухмылку.
Просто шутка. Давай, ну, уйми этот стук своего крошечного сердечка. Я чувствую, как мое собственное подскакивает, а твое, блять, звучит слишком быстро.
Мелкое отродье продолжало защищаться перьями, но оно немного опустило крылья, и Шиньо удалось получше рассмотреть его лицо.
Так это мальчик. Возможно. Может быть.
На его грязной щеке Шиньо приметил отвратительное повреждение — оно всё ещё было опухшим и красным, и не могло быть старше одного дня. Ребенок снова подтянул свои маленькие крылья ближе и выглянул поверх них с огромными круглыми глазами. Он наблюдал, как Шиньо отхлебнул свой кофе.
Шиньо повозил банкой, чтобы почувствовать, как жидкость внутри ударяется об алюминиевые стенки.
— Где она? — он осознал, что уточнять, кто
она необходимости нет.
Мальчишка избежал взгляда Шиньо и впервые открыл рот. Голос был таким тихим, что его едва можно было разобрать.
— М-мама не приходила на этой неделе.
— Сколько дней? — Шиньо вскинул брови.
Ребенок напрягся ещё немного и уставился в пол. Нечто спрятанное под грязными перьями зашевелилось, а затем он поднял руку, чтобы показать Шиньо четыре пальца. На крошечной руке виднелись черноватые когтистые ногти. Его средний и указательный пальцы выглядели кривыми, как будто были сломаны несколько раз, не имея возможности нормально срастись. Ребенку не хватало большей части «детского жирка», который делал птенцов достаточно очаровательными, чтобы родители не съели их.
Шиньо почувствовал, как банка в руке смялась, и он ослабил хватку на своем кофе.
— Четыре дня, — заключил он, и рука мальчишки снова исчезла в коконе из крыльев.
Взгляд Шиньо проследил за его движением. Он наклонил голову и расправил собственные крылья. Его перья цвета ржавчины перекрывали свет.
— Не хочешь рассказать своему старику, что ты там прячешь?
— Ничего! — птенец вздрогнул и нырнул за дрожащие крылья. Его ложь прозвучала достаточно отчаянно, чтобы привлечь внимание Шиньо.
Что-то ценное?
Глаза Шиньо загорелись небольшим интересом.
— Покажи мне это ничего, сопляк, — это была ленивая просьба, даже не настоящий приказ.
Но мальчишка поджался, как будто мужчина ударил его кулаком. Крылья напряглись, превратившись в маленький взъерошенный щит, и Шиньо услышал несколько сдавленных всхлипов, сотрясающих тело ребенка.
Затем он выдохнул… медленно. Как будто кто-то выдавил воздух из игрушки.
Быстрое маленькое сердцебиение замедлилось до чего-то слишком спокойного, и внезапно всё его тело затихло. Если бы не шум, всё ещё доносившийся за пределами квартиры, Шиньо бы решил, что он оглох. Мужчина уставился на ребенка и приподнял брови.
Крылья мальчишки раскрылись, обнажая крошечное тельце. Рубашка слабо болталась на задубевших детских конечностях, обтягивая его кости в неправильных местах. Даже сквозь грязь на коже Шиньо удалось разглядеть, что у него ссадин больше, чем у избитого бродяги. Каждый дюйм ребенка был слишком костлявым, слишком истощенным и слишком грязным, чтобы его можно было посчитать милым.
Не удивительно, что это отродье бросили. Трудно заботиться о чем-то, что выглядит так, будто оно должно быть мертвым. Эта штука тревожит.
Крохотные ручки ребенка были прижаты к его животу, сцепившись вокруг такого же крошечного предмета. Кости зашевелились под ушибленной кожей, когда мальчишка опустил узкие плечи и взглянул наверх. Он выглядел потерянным, а выражение его лица пустым, как оболочка пластмассовой куклы.
Ребенок посмотрел на Шиньо так, словно тот был всего лишь частью мебели. Затем он бесшумно двинулся, подползая к нему. И, возможно, инстинкты в нем заработали снова, потому что он сел прежде, чем вторгнуться слишком близко в пространство большой птицы.
Он замер на мгновение, а затем поднял руки, показывая то, что всё это время так крепко прижимал к сердцу. На ладонях мальчишки покоилась мертвая птица. Горлица. Её оперение было окровавленным и разодранным.
Шиньо перевел взгляд с обагренного кровью голубя на крылатого ребенка:
— Ты убил её?
Лицо мальчишки, покрытое синяками, исказилось, разомкнув дрожащие губы.
— Я… — его тихий голос схлопнулся, когда рыдания сотрясли тело. — Я пробовал перевязать её, но это не помогло, так что я попытался найти помощь, но… — он смахнул кровоподтек на щеке. Когда он поднял голову, его глаза были заплывшими и широко распахнутыми. — Она уже мертва… верно?
— Ну, большинство вещей умирает после того, как ты убиваешь их, — Шиньо откинулся назад, теряя интерес.
Глухая икота задушила мальчишку прежде, чем слезы покатились по щекам. Его истощенная маленькая фигура свернулась калачиком вокруг своей мертвой жертвы.
— Прости, — он икнул. — У меня так сильно болел живот, что я не мог думать.
Взгляд Шиньо блуждал по потолку. Он протянул:
— Если бы тебе было жаль, ты бы съел её. А если ты не ешь, значит, ты убил её просто так.
Шиньо допил свой кофе, наблюдая за частицами пыли в воздухе. Горлицы были быстрыми мелкими ублюдками. Поймать непросто, совсем нет. Шиньо обнаружил, что его взгляд снова метнулся к мальчишке и остановился на нем.
— Как ты её поймал?
Тот прижал свои распушенные крылья ближе и на мгновение замер. Когда он снова разжал губы, его голос казался меньше его тела.
— П-просто повезло.
Повезло.
Ну да, ребенок в это поверит. А ведь это тот самый разум, который всё ещё оставался прежним, продолжая молиться богам, веря в «талант», и в «судьбу», и, проведя на этой земле несколько лет, получил осознание, что все эти красивые слова скрывают одно и то же — пытаюсь, пытаюсь и снова пытаюсь. «Удача» — это то, что нужно заслужить.
Шиньо наклонился вперед, ощущая, как улыбка сорвалась с его шершавых губ:
— О, правда, — это был не вопрос. — Должно быть, ты действительно проголодался.
Мальчишка вздрогнул, сумев наполовину приподнять маленькие крылья прежде, чем окончательно напрячься. Его дыхание остановилось, когда он встретился с пронзительным взглядом отца. Зрачки ребенка расширились, он попытался отвернуться, но не смог сдвинуться ни на дюйм.
Что за дурной инстинкт делает его таким уязвимым и беспомощным? Шиньо усмехнулся и сунул руку в карман.
— Раз уж ты так голоден… — начал он, вытаскивая пачку валеной говядины. Пластиковая упаковка отражала солнечный свет. — Как насчет того, чтобы заработать немного настоящей еды?
Зрачки расширились, а глаза мальчишки сделались блестящими и огромными. Он приоткрыл губы и показал свои острые молочно-белые клыки — всё ещё слишком крошечные, чтобы причинить вред чему-либо, кроме мертвых существ. Ребенок задрожал, слегка наклонившись вперед. Он опустил свои пушистые крылья, забыв о напряжении, оставшись без охраны, как загипнотизированное маленькое животное.
Шиньо улыбнулся.
— Это копченая говядина кобе, жирная мускулистая плоть. Вкус такой, будто оно только что умерло под твоими клыками.
Ребенок пытался дышать, не отрывая взгляд от еды.
— Ч-что я должен сделать за это?
Шиньо сунул говядину в карман и поерзал на месте. Он вытащил пачку сигарет и зажигалку, а затем поднес их ко рту — заговорил, зажав сигарету между губами:
— Как твое имя, сопляк?
Мальчишка сглотнул.
— Таками.
Прозвучал лишь грубый издевательский смех.
— О, серьезно, очевидность-чан? — Шиньо со щелчком закрыл зажигалку. — Только не говори мне, что ей было слишком лень дать имя своему ребенку, — он взглянул на своего отпрыска острыми малиновыми глазами. — Как она тебя называет?
Искалеченный выродок спряталось обратно в свой кокон из крыльев. Голос его был тихим. Он сглотнул, его лицо исказилось от чувства вины, как будто он собирался произнести ругательство:
— Кейго.
Лицо Шиньо оставалось непроницаемым. Он выпустил дым куда-то в сторону и откинулся назад, чтобы взглянуть на синеву за окном. Затем встал, поднял свою сумку и спрятал её в углу комнаты под грудой мусорных мешков. Мухи гудели в тяжелом воздухе, и он почувствовал, как его губы скривились от отвращения. Хорошо, что его обоняние было не таким острым, как его слух.
Выродок- Нет,
Кейго, не шевелился.
Ох, дерьмо, Шиньо не следовало спрашивать. Теперь у него был не просто недоедающий ублюдок, теперь у него был
Кейго с чертовски очаровательным именем. Имена были опасны. Из-за имен было слишком легко проебаться.
Кейго не… Нет.
Выродок не шевелился.
Шиньо почувствовал на себе его взгляд, когда сделал ещё одну затяжку. Он расправил крылья и направился в сторону двери.
— Вставай и иди за мной, или оставайся здесь и подохни с голоду.
Выродок сглотнул. Затем он попытался встать, но его тощие ноги подкосились прежде, чем он смог обрести равновесие. Он рухнул обратно на пол, но его тело было слишком легким, чтобы издать хоть какой-то шум.
Шиньо обернулся через плечо и встретился взглядом со своим сыном, который мгновенно отвернулся от него. Шиньо усмехнулся:
— Ну? Ходить не научился?
Дыхание выродка было поверхностным. Он не ответил.
Шиньо выпустил дым.
— Что ж, удачи.
Он открыл дверь и вышел из квартиры. Шиньо не обернулся, когда дверь за ним захлопнулась и бегом спустился вниз.
Может, если выродок всё-таки сдохнет, у него получится продать эти алые крылья.
Это в любом случае не тот мир, где дети, которые не могут встать, сумели бы продержаться долго. Всё, что ты можешь — выживать, пока не станешь достаточно плохим и сильным, чтобы дойти до конца. Выродок должен быть благодарен, что у Шиньо нет времени искать всяких заинтересованных в причудах торговцев людьми…
Да, времени нет. И эта костлявая штука, возможно, всё равно не стоит так много. Не говоря уже обо всех трудностях вроде того, чтобы достать веревки. Неудивительно, что Шиньо откинул мысли о продаже ребенка.
Звук неглубокого дыхания вырвал Шиньо из своих мыслей. Он оглянулся через плечо. Выродок закрыл за собой дверь квартиры, моргая куда-то в пол. Он всё ещё держал в руке маленького дохлого голубя, и его костлявые ноги дрожали, но он цеплялся за дверной косяк… для поддержки.
Видимо, он решил последовать за мной.
Шиньо выпустил дым и погасил тлеющий окурок подошвой своего ботинка, оставив уродливое черное пятно на дешевом алюминиевом полу. Он засунул руки в карманы и пошел дальше. Выродок последовал за ним — дрожащий, но бесшумный. Он вздрагивал на каждом шагу.
***
На каждый шаг, который делал Шиньо, ребенку требовалось два с половиной, но он изо всех сил старался наверстать упущенное. Когда они добрались до грязного заднего двора обветшалого здания, небо над ними было идеально голубым. Голоса и вонь пропитали соленый воздух, улавливаемый из переулков, а в разбитых окнах отражалось палящее солнце. Одежда сушилась на проводах, натянутыми над их головами; мусорные баки и контейнеры сужались вдоль боковых улочек.
Шиньо расправил свои массивные крылья, заставляя мышцы перекатываться под кожей. Он почувствовал, как легкий ветерок коснулся его перьев, донося за собой тихий голос:
— Могу я… могу я похоронить её? — мальчишка прошептал у него за спиной.
Шиньо бросил быстрый взгляд на мертвого голубя.
— Поторопись.
Восемь минут спустя маленький искалеченный мальчик сидел на корточках перед небольшой кучкой земли, закрыв глаза и сложив ладони для молитвы.
Шиньо наблюдал за ним, прислонившись к грязной кирпичной стене, скрестив руки на груди и размышляя, стоит ли ему закурить ещё одну сигарету. Его крылья нетерпеливо подрагивали, и он спросил:
— Закончил?
Выродок кивнул и поднялся на дрожащих ногах.
***
Шиньо схватил ребенка за грязный воротник.
Глаза мальчишки расширились. Ему удалось вскинуть крылья и отпрянуть назад достаточно резво, чтобы спрятаться в них прежде, чем инстинкт заставил бы его оцепенеть. Сердцебиение ребенка было слишком быстрым для кого-то настолько неподвижного.
— Успокойся, паршивец, — Шиньо перебросил ребенка через плечо, удерживая его крепкой хваткой.
Это ощущалось… странно. Мальчишка задрожал; в его крошечном теле были только полые кости и синяки, так что весил он меньше кошки. Ребенок ощутил тепло, исходящее от чужого плеча, и он был так близко, что Шиньо заметил — от мальчишки несло, как от мертвого бездомного.
Отлично, после этого мне нужно будет выстирать куртку.
Он напряг мышцы плеч и одним взмахом крыльев преодолел гравитацию. Земля провалилась — пять, десять, двадцать, сорок, восемьдесят фунтов под ними. Небо распахнулось в бесконечности, и город простирался над растущим горизонтом.
Таками Шиньо ждал своей казни пять лет. После пяти лет невозможности двигать крыльями, каждое движение приносило долгожданную боль. После пяти лет серого бетона и тяжелых наручников бесконечная синева едва не вызвала у него чертовы слезы на глазах. Шиньо почувствовал, как широкая улыбка ломается у него на губах. Блять, это и была жизнь. Это и была причина, по которой эта штука в груди всё ещё продолжала биться. Чем выше он поднимался, тем яснее становился разум, и, чем легче делалось дышать, тем разреженнее становился воздух
Шиньо поймал ветер и двинулся на восток. Давление сжимало его барабанные перепонки, но под уровнем облаков оно всё ещё оставалось терпимым. Он почувствовал, как мальчишка заерзал под его рукой, видимо, от давления в ушах, но тот не издал ни звука. Крошечные крылья ребенка, казалось, почти приклеились к его спине, глаза были зажмурены от боли. Шиньо наблюдал, как мелкий выродок изо всех сил старается оставаться тихим и невосприимчивым. Они оба провели пять лет, прикованными к земле, но ребенок даже не наслаждался этой болью от бесконечной свободы.
Пустая трата времени.
Нечто жестокое в Шиньо решило взлететь выше, пока они не задели дымку низких облаков, и он ощутил, как его барабанные перепонки едва не лопаются от давления. Черные коготочки проткнули его куртку и вцепились в кожу, когда его сын прижался к нему в напряженной хватке вместо того, чтобы поддаться желанию закрыть уши. Выродок дрожал, но не хныкал.
Но что-то в груди Шиньо продолжало сжиматься
без всякой на то причины. Он быстро опустил их ниже, пока боль в ушах не стихла. Тело в его руке перестало быть таким ужасающе напряженным, и Шиньо спланировал ещё немного вниз, когда здания стали выше, а небоскребы ярче. Без лицензии на причуду единственный акт полета сделал его злодеем, так почему бы не насладиться в полной мере ощущением того, как закон нарушается с каждым ударом его крыльев?
Он приземлился на самой высокой платформе телебашни над крышами небоскребов. В тот момент, когда его ботинки стукнулись о металлическую сетку, когти Кейго оторвались от его куртки. Босыми ногами Кейго ударился о платформу, запнувшись о центральную вышку и прижался к холодному металлу.
Яростный ветер трепал волосы Кейго, щеки под слоем грязи горели. Мешковатая рубаха не защищала его покрытую синяками кожу от холода. Всё его тело дрожало подобно листику во время шторма.
Шиньо спрятал руки в карманах и позволил своим глазам блуждать по паутине улиц под ними, наблюдая за крошечными машинами и ещё более крохотными людьми внизу. Его взгляд встретился с горизонтом, остановившись на возвышающихся над ним небоскребах и миллионах стеклянных фасадов, отражающих солнечный свет. Он сел на металлический край, скрестил ноги и вытащил сушеное мясо. Затем разорвал его зубами, подцепил оторванный кусок и взглянул вверх на идеальную синеву.
— Не смотри вниз, — приказал он, почувствовав, как Кейго напрягся позади него. — Посмотри на небо. Всё голубое — наше, — он откусил кусочек мяса. — И всё, что под ним, тоже может быть, — его рот был набит мягкой плотью, и он услышал урчание в животе Кейго.
— Зачем вы показываете мне это? — спросил тоненький голос, и мальчик чуть не сломал язык, используя самое уважительное произношение.
Шиньо не смотрел на него. Он немного приподнял пачку мяса и жестом подозвал его к себе.
Глаза Кейго распахнулись. С секунду он колебался, а затем вцепился в свою грязную рубаху и, спотыкаясь, направился к смертельной черте.
— Сядь, — приказал Шиньо.
Кейго немедленно сел, но как можно дальше от взрослого. Он подтянул ноги, и его босые пальцы вжались в металлический край. Он прижал крылья, создавая кокон из оперения, едва защищая себя от ветра, режущего кожу.
Шиньо убрал пачку обратно в куртку, лениво пережевывая мясо. Его глаза исследовали улицу где-то в ста метрах под ними, пока он не нашел
его.
— Отыщи большого парня перед входом в небоскреб.
Кейго моргнул и осмелился ещё на полдюйма наклониться за край. Его затуманенные глаза искали точку, на которую отец хотел, чтобы он посмотрел. Черные блики плясали перед его глазами, но они исчезали, если он достаточно сильно моргал. Затем его глаза нашли мужчину. Голос Кейго надломился, когда он ответил — грубый на фоне холодного ветра:
— Большой угрюмый герой с красными волосами?
— Ага. Он мой старый друг. А теперь посмотри на небольшую женщину рядом с ним. Белые волосы, серые глаза, хрупкое телосложение. На ней блестящее ожерелье.
— Я вижу её.
— Хорошо, — сказал Шиньо, не сводя глаз с женщины. —
Это будет весело. Посмотрим, на что сгодишься. Принеси мне её ожерелье.
***
Глаза Кейго распахнулись так сильно, что слезы скопились в уголках. Он крепче обнял свои ноги просто, чтобы убедиться, что они всё ещё на месте. С каждым днем передвигаться без еды становилось всё труднее. Казалось, всё его тело уже просто сдалось.
— Но это воровство, — прошептал он.
Внезапно багровый взгляд отца пронзил его, и Кейго почувствовал, как его сердце колотится о грудную клетку, выстукивая
нет, нет, нет, только не снова, умоляю- но он не мог пошевелить ни единым мускулом, когда мужчина занес над ним руку.
Кейго зажмурился. Боль была неизбежна, но страдать было необязательно. Страдание заключалось в том, что он был слишком привязан к своему телу.
Не трать силы на то, что ты не можешь изменить. Когда оно придет, пусть оно придет. Когда это произойдет, позволь этому случиться. Нет другого способа, кроме как не волноваться о боли.
Но рука нашла голову Кейго и погладила его по грязным волосам. Это было почти приятно. Это почти заставило его захотеть наклониться ближе, но каждая косточка в теле знала, что он не может доверять чему-то
хорошему. Потому что за хорошее всегда прилагался ценник. Он открыл глаза. Вот оно-
Человек, который был его отцом, чересчур резко улыбнулся:
— Так ты не голоден?
Ох, но Кейго
был голоден. Он был так голоден, что ел даже то, что не являлось едой. Не заботясь о яде и плесени, только бы это прекратило грызть его живот. Голод был частью тела Кейго, как его печень или сердце. Он заставлял его хищные глаза следить за всем, что было меньше его и недостаточно быстрым, чтобы убежать. Даже, если это вызовет у него удушающее чувство вины, это лучше, чем голодать. Голод был единственной причиной, по которой он всё ещё занимался чем-то, кроме как прятался и спал.
Мужчина продолжал гладить Кейго по голове. Он спросил:
— Тебе не кажется, что ты должен дать нечто взамен за мою еду?
Кейго сглотнул, но во рту у него пересохло. Мужчина улыбнулся.
— Если ты просто возьмешь мою еду, ты украдешь её. И, если тебе всё равно придется воровать, почему бы не обчистить эту богатую суку вместо твоего старого бедного папаши?
Кейго посмотрел вниз на семью перед огромным зданием. Большой мужчина с красными волосами кричал на репортера с микрофоном. Женщина рядом с ним выглядела, как привидение — белая, мрачная и усталая, но она улыбалась. Она держала руки беленькой девочки и мальчика с такими же красными волосами. Кейго уставился на них, на их чистую одежду и невидимые кости, спрятанные под всем эти мясом. Они, должно быть, самые счастливые люди на свете.
Огромная грубая рука перестала гладить волосы Кейго.
— Это всё равно, что убить горлицу, — продолжал отец. — Если ты достаточно быстр, ты поймаешь добычу. Если ты прыгнешь отсюда, она не увидит, как ты приблизишься.
Кейго почувствовал, как его тело напряглось. Несмотря на ветер, он ощущал, как по шее стекает горячий пот, и каждая его клеточка пыталась быть как можно дальше от края и от мужчины. В глазах отца залегло что-то древнее и первобытное, и Кейго впитывал это всем своим естеством. Очень немногие вещи были настолько же опасными, как голодный взгляд хищника. Внутренности Кейго скрутило, когда он всё сильнее ощущал себя той самой горлицей.
— Я… я никогда не летал по-настоящему, — прохрипел он.
Рука в его волосах крепче вцепилась в грязные локоны.
— Да? — спросил отец и посмотрел на Кейго сверху вниз. Его взгляд был таким же острым, как клыки в ухмылке. — У тебя есть 325 футов, чтобы научиться этому. Если ты ударишься о бетон, будешь слишком слаб для моего неба, — уголок губ отца приподнялся в подобии улыбки. — Как твой отец, я несу ответственность растолковать тебе, что такое жизнь. То, что удерживает каждую птицу в воздухе. То, что сделает твои крылья достаточно сильными, чтобы летать, — Шиньо улыбнулся и наклонился ближе к сыну. — Это знание о том, что я не буду тебя ловить.
Он потянул Кейго за волосы, заставляя маленькое тело без всякой опоры балансировать на самом краю. Кейго чувствовал, как волосы стягивают его череп. Его руки пытались вцепиться в запястье отца, отчаянно ища поддержки, в то время как крылья бились в панике.
— О, твое маленькое сердечко бьется слишком часто, — подметил отец. — Ты знаешь, я голоден, прямо как ты, — он улыбнулся шире. — Но мне не нужна еда.
Кейго ощутил, как у него кружится голова, но он попытался вытянуть голос из глубины своего горла:
— Я… если вы хотите ожерелье, я могу сделать его, — попытался он. — У меня нет ничего ценного, но я могу нарисовать его для вас!
Его отец отпустил волосы Кейго, но только для того, что схватить его за плечо и развернуть. Их взгляды встретились.
Кейго почувствовал, как бесполезная вода бежит по его разбитым щекам.
— Не интересно, — его отец перестал улыбаться. — Принеси мне что-нибудь
ценное.
Глаза Кейго были широкими, подобно небу, ужас и страх охватили его мысли, но затем нечто щелкнуло в его голове. Он выдохнул. Его расфокусированный взгляд заострился, и напряжение покинуло тело. Ничто не защищало разум так, как это делало безразличие.
— Лети или умри, маленькая птичка.
И Кейго упал.
