— Дорогие сородичи,..
Итан Вуд напоминает ворона: чёрный костюм, на прилизанных пёрышко к пёрышку волосах столько геля, что и они кажутся чёрными, блестящие кожаные ботинки, кто бы мог подумать, чёрного цвета, и, разумеется, чёрные от сдерживаемого гнева глаза.
Моника проводит экстренное совещание. Вывод: наряд князя Камарильи ей не по нутру (одной Монике, правда понравилось, но она всегда была сама не своя до эстетики “Города Грехов”). Как и сам князь. Моника единогласно находит его самодовольным, напыщенным, до зубовного скрипа адекватным, а главное — подозрительным. С крайне мутным будущим, и не менее мутным настоящим.
Настолько мутным, что, кажется, её сейчас стошнит прямо на начищенные ботинки, не говоря уже о деревянных подмостках заброшенного, если не считать развалившихся в партере призраков (девчонка рядом с Моникой — Мия, кажется — истерически хихикает, когда одно из привидений показывает Вуду средний палец), театра. Место подходящее.
Князь просто обожает устраивать шоу.
— … приношу извинения, что мог расстроить ваши дела или нарушить ваши планы на вечер,..
Монике нравится сочетание ярко-алых брызг с деревянным настилом, но траектория, по которой катится её голова, уже не очень. Или она ещё на плечах? Конечно, когда она поворачивает шею, голова следует за её движениями, но курица без головы тоже какое-то время носится как угорелая, разве что не кудахчет.
— К сожалению, нас собрало здесь весьма неприятное событие.
— Кудах-тах-тах, — а нет, голова на месте, голос тоже при ней, курочка цела и невредима, по крайней мере, пока что.
Кажется, что-то идёт не по плану, Вуд? Моника беспокоится, что от пристального взгляда у него вытекут глаза. Мия начинает хныкать и требовать, чтобы из оркестровой ямы убрали секцию струнных, эти стулья её угнетают, к тому же, дразнятся, и никакого диалога не получается.
Нет, не вытекут. Выдавят, как чеснок, и запах будет стоять соответствующий; от Вуда, помимо снобизма, воняет кровью и канализацией, как это бывает с крысами. Какие звуки издают крысы? Как же там… ах да.
— Мы здесь, поскольку законы, связывающие наше общество — законы, являющиеся основой нашего существования, были нарушены.
Эй!
— Я не нарушала Маскарад, — бросает Моника, глядя на князя снизу вверх. Мия за его спиной неуклюже пытается подвинуться. Стоять на коленях не очень-то удобно, особенно когда больше нечем заняться; вчера ночью эта поза вовсе не казалась такой уж неудобной. Напротив, — На мне была маска. Всё время.
Чисто технически это должно считаться. Нет? Жаль. Впрочем, чего ещё ожидать? Законы Камарильи подчас запутаны ещё сильнее, чем её мысли, и Итан Вуд, эта крыса княжеских кровей (Моника вспоминает, как ещё пару месяцев назад была готова буквально вылизывать его и без того сияющие ботинки, и чувствует, как тошнота вновь подступает к горлу), пользуется этим в своих целях, причём пользуется с огромным количеством пафоса, не упуская возможности порисоваться. На него даже Мия, без пяти минут приговорённая к казни, смотрит с открытым ртом. Отвратительно.
Ого, ехидно замечает Моника, наблюдая, как Моника пытается загипнотизировать девчонку недовольным взглядом и корчит рожицу, когда девчонка игриво подмигивает в ответ. Это что, ревность? Для той, кто знает Мию всего ничего, она слишком торопит события; до того, как умереть в один день, стоило попробовать что-то более романтичное. Ужин при свечах, например. Букет роз.
Свергнуть Камарилью к Каиновой матери.
— Как князь этого города, согласно законам, я вправе даровать Сородичам этого города привилегию обратить Дитя, — Вуд обращается к публике, но сверлит взглядом то Монику, то Мию, — или лишить её.
Князь этого города, думает Моника, имеет слишком много прав. Она всегда находила это подозрительным; сначала списывала на типичную для своего вида паранойю, не хотела верить, спорила сама с собой (о, эти оживлённые споры в собственной голове, едва не переходящие в полноценные драки, она будет очень сильно скучать), а потом…
— Итан Вуд, значит, — Мия лениво потягивается, подставляя тонкую шею Монике; та порхает по коже пальцами, пока не зажимает найденную артерию. Ей нравится чувствовать, как пульсирует кровь под губами, но это сбивает Мию с мысли.
— Значит, Итан Вуд, — тихо вторит Моника и, с сожалением отстранившись, откидывается на подушку. Каин знает, сколько законов Камарильи она нарушила, рассказывая смертной о князе вампиров, но останавливаться на достигнутом не собирается, — Так что думаешь?
Длинные тёмные пряди закрывают спину; протянув руку, Моника наматывает блестящий локон на палец, а, наигравшись с волосами, с нажимом проводит ладонью по позвонкам. Это помогает ей успокоиться. Заглушает голоса в голове. Затемняет тревожные видения будущего; головка у Моники, безусловно, хорошенькая, но в комплекте с остальным телом смотрится куда лучше, нежели отдельно. Ей это нравится, жаль, продлится недолго; в конце концов, они — голоса в её голове — договорились идти до конца.
— Редкостный засранец, политикан, сноб и тиран, — безапелляционно выдаёт Мия, не оборачиваясь на собеседницу. Дара предвидения у неё нет (это поправимо), но интуиция неплохая; Моника чувствует, как та напрягается, еле заметно, но не отстраняется, — Вот что я думаю. Как вы его терпите?
Вместо ответа Моника молча утягивает Мию обратно в постель; та практически не сопротивляется, во взгляде больше любопытства, чем страха.
Они сделали верный выбор.
Убрав волосы с подставленной шеи, Моника обнажает клыки.
— Я хочу кое-что тебе показать.
Она пьёт Мию медленно, смакуя каждый глоток.
В конце концов, это её последнее причастие.
— Мне больно оглашать приговор, — у Вуда до омерзения громкий голос, бьёт по перепонкам наотмашь, и ввинчивается в мозг как сверло. Звучит примерно также. Мия морщится; он кричит практически ей в ухо с притворным сожалением и, разумеется, показным великодушием, — Но, как многие из вас знают, наказание за подобный проступок — смерть.
Моника закатывает глаза, эту речь в разных вариациях она слышала уже раз десять, подобные случаи — не редкость, и все они оканчиваются одинаково.
— Много красного, — взгляд Мии невидяще блуждает по комнате; сама она сидит на кровати в сползающей с плеча рубашке, одном носке и с лифчиком в руках. Так вот как они выглядят, когда… — Бла-бла-бла-бла законы Камарильи. Вжих. ГОЛОВУ С ПЛЕЕЕЕЧ!
Моника вздрагивает, секунду спустя — разражается смехом, похожим на истерический.
— Мы умрём, — вытирая выступающие слёзы, она весело щурится, глядя на Мию. Умрём-умрём-умрём-умрём. Возможно, имеет смысл написать ТРЕМС помадой на зеркале.
Девчонка недоумённо смотрит на смеющуюся Монику и, фыркнув, уточняет:
— Нет. Ты умрёшь.
Они всё ещё смеются над этой невероятно смешной шуткой, когда их находят люди Вуда.
Умереть.
Ну надо же.
Итан Вуд устраивает из казни ЗРЕЛИЩЕ: толкает долгую речь о плохой-плохой Монике, нарушающей законы направо и налево, и о бедной-бедной Мии, которая вынуждена (что поделать, законы обязывают) скитаться по свету в одиночестве. Кто-то предлагает казнить обеих — разумеется, из милосердия.
Он даже — вот умора — делает вид, что обдумывает это предложение. Так или иначе, Монике точно не жить; встав рядом, палач делает широкий замах.
Перед тем, как лишиться головы (лезвие заточено идеально, никаких обезглавливаний тупым топором, только высококачественная декапитация, кровь фонтаном и прочие спецэффекты идут в комплекте), Моника урывает момент, чтобы послать девчонке воздушный поцелуй.
Весь этот процесс — ерунда. Князь хочет показать великодушие. Мию пощадят.
И,
возможно, когда придёт время, она тоже пощадит князя.
А потом добьёт.
