Метатель ножей

Марко – так его звали. Дон Хосе Марко дель Ардо – для почтеннейшей публики. Что-то испанское. Или итальянское всё же? По документам же – вроде бы Мансур. Если, конечно, они у него были, эти документы. Впрочем, Руди понимал, что это, в сущности, не его дело. В настоящих именах пусть полицейские шарят, если им это надобно. Для циркового важней шикарный псевдоним. Такой, чтобы на афишах красиво смотрелся и над ареной гремел, произнесённый зычным голосом шпрехшталмейстера. Сам Руди – тоже ведь никакой не Рудольф Коэн. Коневы деды и прадеды его были, и отец его – Афанасий, а вовсе не Альфред, и самого его, когда был голозадым младенцем, поп в церкви окрестил Родионом. Никто так не звал его, разве белобрысая веснушчатая Аглая, подруга детства, дразня, Родькой окликала. А он её – в отместку – Глашей. Кашей, простоквашей: этакое имечко забавное, с чем хочешь рифмуй. Девчонка не обижалась, хохотала заливисто и подстраивала всяческие каверзы. Так и жили-дружили с малых лет, будучи для всех вокруг «шерочка с машерочкой» да «тили-тили-тесто, жених и невеста». Руди был опилочным ребёнком – так называют тех, кто буквально с рождения на манеже. Цирковые детишки обычно с малых лет перенимают мастерство родителей и занимают своё место в династиях акробатов, жонглёров, эквилибристов, наездников. Альфред Коэн, отец Руди, был иллюзионистом, а мать Лидия – ассистенткой, той самой женщиной в перьях и блёстках, которую супруг во время представления пилил сверкающей зубчатой полосой металла, а после него, в тесной гримёрной, – долгими нотациями и обидными словами. От родительских утомительных ссор (и феерических примирений!) маленький Руди убегал к любимой подружке и её братьям-акробатам. Глашкина мама, когда-то блиставшая как «несравненная Адель», родив шестнадцать детей (выжили из них лишь семеро), располнела до безобразия и в номерах своего семейства более не участвовала. Занималась шитьём, стиркой, уборкой, а иногда подменяла директорскую жену, продавая билеты в кассе. Натруженными, красными от воды с мылом и щёлочью руками она обнимала расстроенного мальчишку и успокаивала, когда тот в испуге рассказывал, как отец снова грозился убить мать: – А, пустое! Милые бранятся – только тешатся. Нешто вы с Аглаей собачиться не будете, когда поженитесь! Прошли годы. Отец не убил мать, она умерла от чахотки. Можно было бы спасти больную, отправив для лечения на водный курорт, но на это попросту не было денег. Руди, которому исполнилось шестнадцать, заменил Лидию во всех номерах, её блестящие короткие платья пришлись юноше впору, никому из публики даже в голову не приходило, что очаровательная помощница фокусника – вовсе не девушка. Отец покрикивал на Руди, как прежде на мать, и учить своему мастерству не спешил, опасаясь, что малец переймёт все секреты и выживет старика с манежа. Сам же всё больше злоупотреблял крепкими напитками и не раз срывал номер по причине дрожания рук. Директор грозился вышвырнуть пьяницу вон, но в итоге из уважения к былым заслугам Альфреда и не без заступничества дражайшей супруги (покойная Лидия приходилась ей родной сестрой) обоих Коэнов оставили в униформистах. Через год Аглая, несмотря на вечное их с Руди «тили-тили», собралась замуж за партнёра по номеру. – Мы же под самым куполом вертимся. Жену крепче держать будет, – виновато оправдывалась она. Руди искренне пожелал подружке счастья. На самом деле он и не хотел близости с девушкой. Часто ловил себя на том, что тайком пускает слюни на её жениха и великолепных братьев. Однако и это вскоре прекратилось: мысли Рудольфа целиком и полностью занял появившийся в цирке Хосе Марко. Директор переманил блестящего артиста из труппы конкурентов, пообещав высокое жалованье. Он был и впрямь хорош, когда вылетал на сцену верхом на вороном жеребце, – стремительный, смуглый, с жгуче-угольным взглядом. Дамочки из публики ахали, дивясь его белозубой улыбке и тому, как небрежно сбрасывал он с себя чёрный плащ на алой подкладке и чёрную же широкополую шляпу, а особо нервные барышни падали в обморок, наблюдая рискованные кульбиты горячего «испанца». Второй частью его номера, после джигитовки, было метание ножей. Униформист выносил доску-мишень, и Марко, оглаживая сильными пальцами тяжёлые изукрашенные рукояти и пробуя на остроту лезвия, медленно и красиво швырял их в цель. Казалось – почти не глядя. Однако ножи не только втыкались в доску, но и составляли на ней выверено точный геометрический узор. Частокольное искусство – вот как это называлось. Руди с замиранием сердца следил за новым артистом на представлениях и во время репетиций, а по ночам, свернувшись калачиком на своём топчане под серым байковым одеялом, воображал себя в объятиях Марко, а его сильные руки – на собственных чреслах. Ласкал себя; кончал, стискивая зубы, чтобы не услышали его стонов за тонкой перегородкой Аглаины братья. Делалось стыдно, и сладко, и до отчаянной дрожи в коленях хотелось большего… Для яркой зрелищности доску с узором в номере Марко решено было заменить живой мишенью. Несмотря на толки о смелости цирковых девиц, ни одна из них добровольно идти к пришлому метателю ножей в ассистентки не решалась. Не доверяли девчонки чужаку. В толстую доску, как в брус жёлтого масла, входит отточенный нож. И в податливое тело так же легко войдёт, если артист вдруг промахнётся. Не перережет с маху горло, так поранит лицо, нежные груди и плечи, испортит навек девичью красу. – Я выберу сам, – хмуро оглядевшись по сторонам, сказал Марко. Директор сурово кивнул, дозволяя. С дель Ардо приходилось считаться – публика шла на него, в сущности, он и обеспечивал цирку основной доход. Девицы сбились в стайку, тревожно перешёптываясь. Марко шагнул мимо них, к униформистам. Взял за руку повыше локтя растерявшегося Руди, дёрнул на себя. – Пойдёшь со мной, – приказал он. Неодобрительно поморщившись, директор всё же развёл руками и не стал прекословить. Отец парня, правда, попробовал выдать возмущённую тираду, но вконец спившегося бывшего иллюзиониста никто не стал слушать. Ему напомнили, что сам он здесь давно уже на птичьих правах. За спиной шушукались. Припоминали, что прежде Рудичка неплохо смотрелся в мамкиных платьях, да и к острым предметам привычен, отец его сколько раз пилой напополам резал. Смеялись, конечно… Все понимали: одно дело – фокусы, совсем другое – настоящий риск. При Марко всё же помалкивали, его не принимали до конца за своего и при этом всерьёз побаивались и хихикать остерегались. – Ты же можешь отказаться, если не хочешь, – решив утешить друга детства, сказала Аглая. – Я… почему же, я как раз хочу, – задумчиво проговорил Руди. Знали бы они все, чего он хотел на самом деле! Несмотря на свою миловидность, Руди давно уже перестал быть похожим на девочку. Да, у него оставались мягкие черты лица, выразительные карие глаза, яркие пухлые губы. Однако от униформиста требовалось не только красоваться в красивой форме со сверкающими самоварным золотом галунами, но и переносить тяжёлый реквизит. Благодаря таким тренировкам фигура у юноши сформировалась вполне мужская. Широкие плечи, крепкие руки, рельефные мышцы груди, узкие бёдра и длинные мускулистые ноги – всё это очень эффектно смотрелось, когда он был обнажён. Да, Марко лишь поморщился, взглянув на Руди в блёстках и женском наряде. Заявил, что ему для его номера нужен мужчина, а не кисейная барышня, и заставил снять яркое тряпьё, разрешив остаться в одной набедренной повязке, и смыть излишки макияжа. Руди лишь слегка подвёл глаза и чуть тронул помадой рот. Румянец сквозь слой пудры проступал вполне естественный – от волнения. Длинные тёмно-русые волосы Марко велел закрепить шпильками, и они теперь выглядели, словно стриженые. Руди не понял, почему нельзя было просто их остричь, но перечить не стал. Они почти не репетировали, на вечернем представлении предстояло выдать практически экспромт. Было страшно. Гораздо страшней, чем сидеть, скорчившись в отцовском ящике для фокусов – там было, скорее, неприятно, потому что приходилось вдыхать спёртый воздух и застарелый запах голубиного помёта. Теперь же боялся Руди даже не того, что у Марко дрогнет рука, и острый нож рассечёт его кожу. Нет – в нём он был уверен, как и Аглая в своём партнёре по акробатическим трюкам под куполом. Страшился другого – под тряпицей на бёдрах во время представления могла возбудиться его горячая плоть. Ох, ведь это стало бы заметно всем! Не мог Руди спокойно смотреть на Марко, до того тот был великолепен, когда скидывал чёрный плащ и оставался в короткой украшенной бахромой жилетке на обнажённом мускулистом смуглом торсе и узких штанах, не мешающих ему двигаться и почти не скрывающих… да практически ничего и не скрывающих, если знать, куда смотреть. Руди видел, что Марко, как и он, возбуждён. Однако не обольщался – это могло объясняться азартом во время выступления. Знал, что подобное бывает, и это не редкий случай. Или же декольте какой-нибудь горячей дамочки с первого ряда могло возбудить метателя ножей. А, всё равно! Номер-то Марко работает с Руди, а не с посторонней дамочкой. Он был почти без сознания, когда ножи легко и уверенно окаймляли его обнажённое тело. Почти в обмороке – но держался каким-то чудом. Сорвать такой шикарный номер – нет, этого бы он себе никогда не позволил! Публика безмолвствовала какое-то время. Казалось – вечность… И вдруг обрушился – как обвал в горах, как внезапный летний ливень с грозой – шквал аплодисментов. Утреннего представления на следующий день не планировалось, и можно было расслабиться. Братья Аглаи позвали Руди выпить с ними. Он отказался, как и всегда. Не любил пьяных сборищ, да и печальный пример опустившегося отца всегда находился перед глазами. Парень забился в свой угол и попытался восстановить в памяти события прошедшего вечера. В брус, на котором болталась заменяющая дверь занавеска, деликатно постучали. – Заходи, – неохотно протянул Руди, предполагая, что кто-то из разгулявшихся акробатов заглянул одолжить кружку или табурет. Но это был Марко. – Пойдём, – бросил он тем же приказным тоном, что и тогда, когда выбрал его в ассистенты. Руди пошагал за ним в том, в чем был, – всё в той же набедренной повязке, – так и не удосужился одеться после выступления. Поторопившись, не обул даже башмаки, и теперь нанесённые в коридор с манежа опилки неприятно покалывали его босые ступни. У Марко была отдельная комната. Прежде Руди в ней не был, потому и удивился слегка богатому убранству и отсутствию при этом какой-либо мебели. Пол покрыт был пушистым ковром с разбросанными по нему узорчатыми подушками. Марко, втолкнув растерявшегося парня, запер дверь на засов. В его руке сверкнуло лезвие ножа. Руди, повинуясь неведомому инстинкту, плавно опустился на колени. Марко, левой рукой приподняв его лицо за подбородок, остриём ножа, который держал в правой, плавно обвёл контуры его скул и губ. Скользнул лезвием по шее, пощекотав остро выпирающий напряжённый кадык. – Страшно? – спросил, коротко усмехаясь. – Немного, – признался Руди. – Но я доверяю тебе. – Правильно, – кивнул Марко. – Так и надо. Лезвие двинулось дальше – по тонким ключицам, напрягшимся мышцам груди, обвело затвердевшие от холода соски. Руди подумал, что даже если сейчас Марко начнёт вырисовывать свои узоры по его бледной коже не невесомыми щекотными касаниями, а с нажимом, взрезая кожу и пуская кровь, он вытерпит, даже не закричит от боли, примет и это. Будь что будет, если… так надо. Марко то ли угадал его мысли, то ли чему-то своему ухмыльнулся. Резким движением швырнул нож за спину. Тот воткнулся в дверной косяк и качнулся в нём. Тут только Руди и разглядел, что метатель ножей не в той одежде, что во время выступления, а в шелковистых шароварах на завязках и с обнажённым торсом. Мужчина развязал стянутый узлом шнурок и приспустил ткань. То, чем тут же залюбовался Руди, ни в какое сравнение не шло с кривоватыми елдаками, которые доводилось наблюдать ему у грубых мужиков в публичной бане. Длинный и ровный багровый ствол с обрезанной крайней плотью, перевитый тонкими венами, показался ему произведением искусства. Он был так же прекрасен, как и его великолепные ножи. Так же опасен, как и они. Отлично понимая, чего от него хочет Марко, Руди смочил слюной свои ладони и огладил ствол, а затем насадился на него открытым ртом, одновременно чуть сжимая и лаская пальцами тугие яички. Парень не был особенно опытен в этом. Доводилось делать подобное в той же бане, но там это происходило с ним скорее по принуждению, чем по желанию. Марко же (хотя тот, казалось бы, тоже принуждал его) хотелось доставить удовольствие. И, как бы это ни было странно, – насладиться самому. Марко хлёстко ударил Руди по щеке, заставив убрать зубы. Парень выпустил ствол, хлюпнув слюной, а потом раскрыл рот по-иному, и Марко засадил ему глубоко, в самое горло. Тот чуть не задохнулся, и глаза защипало у него от выступивших слёз. Марко вколачивался в его рот, придерживая за намотанные на руку освобождённые от шпилек волосы. Наконец, он удовлетворённо выдохнул и собрал в ладонь собственное семя, смешанное со слюной Руди. Ошалевший парень поначалу даже не понял, для чего это. Но когда Марко сдёрнул тряпицу с его бёдер и заставил встать на четвереньки, тихо порадовался, что тот, просунув скользкие от жидкости пальцы в ложбинку между ягодиц, принялся разрабатывать горячее и тугое отверстие. Довольно скоро он, возбуждённый снова, вонзил свой ствол в отклячившего пятую точку Руди. Тот охнул от боли и прикусил губу. Было такое ощущение, будто и впрямь ножом пронзили его тело. Замерев, Марко позволил привыкнуть к себе, а потом снова начал двигаться, с каждым толчком приближая Руди к обморочному блаженству. Вскоре он излился снова и, уложив партнёра на ковёр, своей рукою довёл и его до экстаза – помог освободиться от семени, убеждая не сдерживать стонов. Подумав, что сейчас его прогонят прочь, Руди слегка помрачнел. Сдвинуться с места было невмоготу. Но оказалось, что идти никуда не надо. Марко поднёс к губам Руди кружку с водой, потом обтёр их обоих смоченной в остатках той же воды тряпицей, подложил под голову ему подушку, укрыл пледом и сам улёгся на ковёр рядом, обняв его. Во сне Руди видел летящие в него ножи. Они попадали точно в цель и рассекали парня на мелкие части. Но это было и не больно, и ничуть не страшно. Наоборот – правильно. Потому что кровавые ошмётки сползались и срастались заново. Не абы как, а именно так, как надо. Он проснулся и с жалостью подумал, что вот теперь уже и в самом деле пора уходить. Может быть, и не прогонит его Марко, подержит возле себя какое-то время, пока не наскучит ему забавляться с парнишкой. А потом ведь всё равно уйдёт вместе со своим вороным конём и набором ножей для метания в другую труппу. Где больше заплатят, туда и уйдёт, он птица вольная. Так стоит ли Руди к нему привыкать?.. Дверь открылась. Марко с порога бросил в него тёплыми от утюга штанами и рубахой. – Одевайся! – Это чьё? – Теперь твоё. Аделька ушила под твой размер. Пока походишь так, а жалованье получу – новое купим. – Зачем? – хмуро спросил он. – Затем, что у тебя одни обноски, смотреть совестно. И вот ещё тебе, – Марко поставил перед парнем прямо на пол миску овсяной каши, в которой светился янтарной звездой кусок масла, и дымящуюся кружку чая. – Позавтракаешь – и беги за вещами. Будешь жить у меня. Оказывается, всё за него решил, его самого не спросив. – А, например, уедешь ты – тогда как?.. – мрачно поинтересовался Руди. – Куда это я, например, уеду? – хмыкнул Марко. – Туда, где больше денег посулят. Разве не так? – Так, – задумчиво произнёс Марко. – Вот видишь, – вздохнул Руди так тяжко, будто расставание грозило ему уже сейчас. – Ну, так что ж, – решительно сказал Марко. – Уедем тогда вместе. Тебя я не оставлю, ты мой теперь, а я – твой.