О чем мечтают крылатые

— На сегодня все, Юнги, можешь отдыхать, — говорит миловидная девушка, поправляя на голове розовую косынку с принтом «ромашки». Юнги заканчивает протирать пыль на полке и, откинув грязную тряпку на стол, ставит по местам последние стопки книг. Тылом руки стирает испарину со лба, глубоко выдыхает, но, довольный проделанной работой, со счастливой улыбкой на лице оглядывает сияющие под лучами летнего солнца стеллажи в библиотеке, где по алфавиту расставлены книги на вкус и цвет. Беспрерывные часы уборки были проделаны не зря. Юнги смахивает с глаз мокрые концы темной челки, делает глоток из бутылки, вода в которой успела стать теплой, и, опираясь свободной ладонью на стол, продолжает любоваться их с Лин плодами труда. Сама Лин собирает грязные тряпки в одну кучу, которую ей нужно будет постирать и вернуть обратно в библиотеку. Лин, как и Юнги, восемнадцать лет. Она дочь хозяйки библиотеки и вместе с Юнги на время каникул следят тут за порядком, раз в полгода делая генеральную уборку, как сегодня. — Ты точно больше ничего не будешь делать? — на всякий случай спрашивает Юнги, хмурясь, потому что знает, что эта девушка не успокоится, пока все не будет сделано идеально. Она может придраться даже к мизерной пылинке, но сегодня они потрудились на славу, вопросов никаких не должно возникнуть, но Юнги перестрахуется. Он не хочет, чтобы Лин переутомлялась, хоть она никогда не жалуется и уверяет, что не любит сидеть без дела, ей тоже нужен перерыв, как и любому человеку. — Точно, — смеется Лин, легонько ударяя его чистой тряпкой, но морщинка между бровей Юнги не разглаживается. — Боже, Юнги, ну правда, я просто уберу все моющие средства по местам и пойду домой, обещаю, — уверяет она. Юнги смеряет ее недоверчивым взглядом, но перестает спорить, кивает, убирает бутылку в свой рюкзак и, попрощавшись с Лин, идет в сторону выхода. — Не забудь надеть панаму! Солнце очень сильно припекает, — кричит ему Лин. Юнги тепло улыбается, достает из рюкзака белую панамку, машет ей перед своим лицом, чтобы Лин увидела и, надев, покидает библиотеку. Солнце в самом зените, не скрыто пушистыми облаками, яркие лучи до предела нагревают асфальт и Юнги не понимает, как у машин еще не лопаются колеса от давления — его ноги за считанные секунды сварились в резиновых шлепках. От горячего ветра сейчас нет никакого смысла — он никак не остужает дневную духоту и Юнги мечтает поскорей оказаться подальше от города, со множеством теневых мест, но ближе к берегу Тихого океана с пробивающим нос соленым воздухом. Мин Юнги всю свою жизнь живет на острове Чеджу и за все восемнадцать лет больше нигде и не был. Внушает, что не хочет, все скрывает под прочным панцирем чувств. Ведь у него почти с самого начала не было выбора. Как сейчас. С раннего детства Юнги любит сочинять различные рассказы. Это его способ спасения, который с радостью поддерживает любимый отец. Юнги мечтал, когда вырастит, перебраться в Сеул, учиться там, чтобы дальше развивать свой талант, но с этим пришлось повременить, а потом, когда Юнги исполнилось девять, жизнь подставила жесткую подножку, окунув его носом в суровые реали, где не всегда все идет по планам, и где мечтам не обязательно осуществляться. И он смирился, но писать не перестал. Со временем он стал понимать, что писательство — не просто его хобби, — это его стиль жизни, способ спрятаться, отвлечься и забыть про свою боль, отдохнуть и подумать: а что, если бы? И таких «а что, если бы?» у него вагон и целая тележка. Он рос, росли и его успехи. Он писал при любой возможности и на любых пустых листах: сначала это были тетради с домашними работами, но, получив выговор от учителей, перестал так делать и заранее вырывал оттуда листы. Писанины становилось больше, некоторые огрызки он терял, из-за чего потом очень сильно расстраивался и только спустя время придумал сшивать свои истории, собирал в папочки. Фантастические рассказы ребенка стали сменяться темный реализмом подростка, но всегда со счастливым концом. Жизнь хорошо приложила Юнги и хоть сейчас не так больно, он усвоил урок: в этом мире ничего просто так не бывает. Свои пережитки Юнги отражает в персонажах, которые сталкиваются с трудностями разного рода, обязательно с ними справляются и только после того, когда проходят ряд препятствий, отправляются на долгожданный покой. Юнги больше не верит в чудо, но верит в собственные силы, умеет их справедливо оценить и понимает, что столицы с их финансовыми возможностями в семье не видать. Как бы он не старался вдолбить себе, что про Сеул надо забыть, что так будет лучше — не выходит. Эта мечта въелась слишком глубоко и ее теперь не достать. Поздно. Отец Юнги рыболов со стажем, торгует на рынке всем пойманным за все лето и на заработанные за этот промежуток времени деньги живет с Юнги до весны, пока снова не начнется рыболовный сезон. С четырнадцати лет Юнги помогает отцу, год вместе с ним ловил рыбу, а потом отец сказал, что не для этого дела руки сына созданы. Так Юнги устроился в городскую библиотеку, где работает по сей день. Ему там очень нравится, в свободное от работы время он общается с прекрасным собеседником, который может поддержать любую тему — Лин; либо же читает какую-нибудь книгу; либо же пишет очередной «шедевр», как говорит Лин, потому что Юнги свои рукописи с трудом может назвать шедеврами, как бы сильно их не любил. У Юнги с отцом очень теплые и тесные отношения, полные доверия и лишенные секретов. Юнги не стесняется своего увлечения, а отец рад, что его сын обладает таким замечательным талантом и только поддерживает. Вечерами, когда они оба, уставшие, пьют чай, Юнги читает отцу отрывки из своих романов, которые успел написать, зная, что над ним не будут смеяться. Отец всегда слушает его с улыбкой на губах, хвалит, не перестает говорить, какой его сын молодец и что его обязательно ждет светлое будущее. Юнги — его единственный ребенок и родной человек в принципе, поэтому любит его и оберегает, как зеницу ока. Он не говорит ему, чтобы лишний раз не расстраивать Юнги, но в глубине души чувство вины, что не может помочь сыну выбиться в большой город, грызет его. Юнги не глупый, все прекрасно и по одному взгляду, полному сожаления, понимает, стоит открыть папку с рассказами из начальной школы, сохранившимися спустя года. Юнги, скрепя сердце, в такие моменты накрывает морщинистую ладонь отца своей бархатной, ласково улыбается, успокаивает, говорит, что это просто хобби, не больше. Отец, конечно же, не верит, они оба знают. Юнги давно за пределами города, идет по зеленой, низко скошенной поляне. Тонкие травинки играют с его голыми лодыжками, щекоча чувствительную кожу. Он морщится, когда поднимает голову к небу, в попытках его разглядеть, но молниеносно получает точным лучом прямо в глаза. Больше туда он не смотрит. Натягивает пониже панамку и шлепает еще дальше, куда не должна ступать нога ни одного туриста. Вдоль берега виднеется полоска бескрайнего Тихого океана, который доносит до Юнги сейчас такие необходимые порывы прохладного ветра, но Юнги не спускается на пляж, как бы соблазн не был велик. Еще слишком рано. Он не может удержаться и нарывает маленький букетик из красивых полевых цветов: желтые, голубые, розовые, обрывает симпатичные веточки, стебли и тоже добавляет их к цветам. Перевязывает их, чтобы не растерять, бечевкой, которую всегда носит в рюкзаке: именно ей скрепляет свои романы, написанные на форматах А4, пропуская сквозь отверстия, сделанные дыроколом. Он утыкается в букет носом, втягивает сладкий аромат цветов и продолжает свой путь. Жилые комплексы давно позади, впереди его ждет небольшой перелесок. Лучи солнца сюда не попадают, задерживаясь в пышной листве высоких деревьев и в тени становится заметно прохладнее. Юнги на время снимает панамку, дышит глубже и садится на влажный ствол завалившегося дерева немного передохнуть. В носовой полости смешиваются множество запахов природы: свежесть, после вчерашнего проливного дождя; сырая древесина; йод с солью. Юнги прикрывает веки и слушает. Мелодичный щебет диких птиц, поскрипывание ветвей, мерное журчание ручья и шелест волн. Юнги улыбается всему родному и знакомому, умиротворяющему душу, подбирает букет, напяливает обратно панамку и спешно выходит из временного укрытия от беспощадных лучей, переступая через крупные ветки, чтобы не порвать шлепки. Шаг — и в лицо ударяет сильный вихрь, снося панаму. Юнги ее быстро подбирает и а этот раз придерживает свободной рукой. Восхищенно смотрит на четкую линию горизонта, разделяющую голубое небо с темным, пенящимся белыми барашками, океаном. Рот сам по себе радостно открывается, обнажая миру розовые десны. Глаза слезятся: то ли от щекотливого ветра, то ли от переполняющих эмоций. Сколько бы времени не прошло, — Юнги не перестанет любить и ценить этот вид. Такую красоту не каждый может себе позволить, — Юнги же ей любуется каждый день и бесплатно. Может, это своеобразный подарок судьбы? Компенсация за мечту. Хотя, ее никакие деньги не покроют и даже глубокий, бескрайний океан. Юнги аккуратно спускается по крутому каменистому склону, чтобы не сорваться и не полететь кубарем вниз. Ступает вниз и ежится от прохлады близ стихшей воды. Снимает рюкзак и достает оттуда предусмотрительно прихваченную легкую кофту на молнии, достаточную для того, чтобы не продрогнуть. Не застегивает, оставляет свободно колыхающуюся, но чтобы плечи с предплечьями были закрыты. Панамка то и дело слетает, рука устает ее держать и Юнги обещает себе по возвращении домой пришить к ней резинку, а пока страдальчески мучается. Юнги на пробу стягивает с себя шлепку и наступает на крупный камень, о чем сразу же жалеет: тот нещадно обжигает кожу огнем и Юнги болезненно шипит сквозь стиснутые зубы. Быстрее обувается и топает ближе к океану, перепрыгивая, как маленький ребенок, с камня на камень. Останавливается у самой воды, разувается, беря шлепки под мышку и заходит по щиколотку в холодную воду, довольно щурясь от проходящей по всему телу дрожи. Юнги медленно идет, наблюдая, как внезапно успокоившиеся волны притаскивают с собой различные вязкие водоросли, скользкие трупики мягких медуз. Юнги жалостливо подбирает их и бросает подальше от берега. Не равнодушен он ко всему живому, даже если медузы издохли, они должны покоится в родном доме — океане. Под ногами камни разных форм и замеров и некоторые из них остро впиваются в сопревшую в потных шлепках кожу. Но эта боль не неприятна. Странноватый массаж дальше лодыжек не распространяется, расслабляет стоящие целый день стопы, а вкупе с океанской водой, сотворяет настоящее чудо. Нагрянувшая тишина не напрягает. Он привык, что каждый раз, когда он подходит к океану, шум волн стихает, словно не хочет перебивать мысли в людской голове. А у Юнги мыслей много и они бьются похлеще любых волн. В этом году Юнги выпустился из школы, ему открыты двери в новую, взрослую жизнь. Нужно решать, куда поступать, где дальше учиться, кем стать, какой путь выбрать, а у него в голове созревает идея для очередного романа. Весь тот год и предыдущий он серьезно задумывался над выбором профессии, просмотрел кучу сайтов и каждый раз заканчивался одинаково — случайными сценами из вымышленного мира. И, вроде как, пустил все на самотек, как сложится. Только сейчас вновь пытается представить себя в роли какого-нибудь врача, но сценарий повторяется — Юнги безнадежно вздыхает. Его мысли сливаются с океаном, становятся продолжением. Витиеватыми узорами раскрашивают картинки, дальше, дальше. Юнги за ними не успевает, залезает в шлепки, выбегает на берег, садится на горячие камни, достает из рюкзака немного помятый лист с ручкой, заносит руку и так и замирает. Убаюкивающая тишина разрезается протяжным звуком, похожим на плач. Тоскливый, полный безысходности. Юнги воровато оглядывается, не понимает, откуда он доносится. Он повсюду: за перелеском, в бездонной пучине, в обширном небе. Он в самом Юнги, доходит до перепуганного сердца, ускоряющего бит. Пронзительный вой повторяется, Юнги в спешке убирает ручку с листом в рюкзак, подбирает букетик и, все так же придерживая панамку, быстрым шагом идет в сторону, где предположительно должен находиться источник звука. Все тело волнительно вибрирует, мокрые ноги выскальзывают из шлепок и Юнги то и дело приходится останавливаться, чтобы вернуть их на законное место. Юнги останавливается возле скалистого выступа, угрожающе нависшим над океаном. Юнги от нервов закусывает покрасневшую нижнюю губу, прикладывает ладонь к сходящему с ума сердцу и призывает успокоиться. Так вот, что движет героями из ужастиков. Любопытство. Простое, ни с чем не сравнимое любопытство. Их не волнует, что за углом поджидает опасность, что, возможно, и живыми не выберутся. Им просто нужно утолить искушающий интерес. Юнги не в ужастике, но он в не менее опасной реальности, кто знает, на что он подписывается? Подумать не успевает — очередной тянущий звук и Юнги по воде обходит выступ и останавливается, будто гвоздями прибитый. Он несколько раз промаргивается, трет для большего эффекта глаза. Смотрит вновь, ждет, когда картинка сфокусируется и в неверии приоткрывает губы. Там, недалеко от берега, на волнах держится огромное млекопитающее. Юнги на несколько шагов подходит ближе и сразу же отбегает, когда оно вновь завывает. Большой горбатый кит, которого он видел только на картинках. Огромный хвост с плотным ластом то показывается, то снова под воду, а из дыхала, стоит киту вынырнуть, маленьким фонтаном брызгает вода. Как животное здесь оказалось? Почему так близко? Юнги в смятении, растерян. Кит настолько сильно приковал к себе внимание, что Юнги не сразу замечает чуть в стороне молодого парня, восседающего на больше остальных булыжнике. Издали незнакомца трудно рассмотреть и Юнги бесшумно сокращает между ними расстояние, не мешает и не нарушает личное пространство. Мостится чуть поодаль от булыжника, подтягивает к себе ноги, прижимает к груди и устраивает голову на острых коленках. Еле слышный плеск волн переплетается с пением кита и массивное пространство в окружении скал заполняет печальная песнь. Юнги заслушивается, души касается незримая грусть и он сам не понимает, почему. Он перебирает цветочки в своем букете, делает все ровно, красиво, на время сняв панаму. Увлекается и забывает, что не один слушает концерт природы: незнакомец настолько тихо сидит, что даже не слышно шебуршания его одежды. Юнги, закончив поправлять букетик, кладет его рядом, придавив стебли не тяжелым камнем, чтобы не улетел и не помялся. Водружает панаму обратно на голову, придерживая двумя руками и прикрывает веки, немного покачивается, отдавая себя полностью музыке. Засиживается прилично — несмотря на ужасное пекло, плавящее кожу, мокрые кончики пальцев ног подмерзают от океанского ветра. Но это не повод покидать такое прекрасное место, где Юнги спокойно и он может побыть наедине с собой. Никто не мешает. Никто не тревожит. А песнь все продолжается, стенания не стихают и Юнги не замечает, как случайно вслух говорит: — Красиво поет. — Она не поет, — неожиданно возражает парень. Юнги поднимает к нему голову, сводит вместе брови. Юнги сказал это совсем тихо, даже шепотом, как незнакомец его расслышал? Или, может, в глухой тишине, где говорят не люди, слышно абсолютно все? — А что же она делает? — озадаченно спрашивает Юнги, смотря на красивый профиль. Ровный, курносый нос. Словно вылепленный из с самой дорогой глины. Само искусство, а искусство Юнги притягивает. — Плачет, — односложно отвечает. — Почему? Оставляют без ответа. Странный незнакомец с красивым носом своей позы не меняет. Смотрит лишь на плачущего кита. Юнги прослеживает за его взглядом и никакие слова больше не нужны. Только сейчас Юнги замечает, что кит не плывет. Держится на месте. Нос под водой, поднимается и Юнги разглядывает нечто. Очень страшное, не хочется верить, но глаза не обманешь. Ужаснувшийся вскрик застревает в горле, Юнги прикрывает распахнутый рот ладонью. Маленький, совсем крошечный теленок вальсирует на голове матери. Соскальзывает — мать вновь ловит, тычется в него нежно и плачет. Вопрос стоит поменять. Не «почему?», а «по кому?» По ребенку, который больше никогда не вздохнет. И эта картина Юнги настолько знакома, что сердце пронзает удар воспоминаний, а на глаза наворачиваются слезы. Снова этот страх, снова вселенское переживание. Свою роль еще играет поведение кита. Простое животное, казалось бы, но ему тоже плохо. Оно тоже скучает и тоже плачет. И тоже несет траур. — И сколько она несет траур? — не своим голосом интересуется Юнги, смахивая слезы и радуется, что в глаза дует ветер и все можно списать на него. — Не знаю, — пожимает плечами. — Я тут только второй день, а это место нашел сегодня, — ныряет рукой в карман, выуживает телефон, проверяет время. — Но час она скорбит точно, — убирает обратно. — Как тебя зовут? — на страх и риск пробует Юнги, повернувшись к незнакомцу. — Чон Хосок, — и он впервые смотрит на Юнги, слегка наклонив голову. Темная отросшая челка в глаза, на голове кепка и из-за тени козырька видно только нижнюю часть лица. — А тебя? — Мин Юнги, — спустя несколько секунд представляет в ответ Юнги. Губы теперь знакомого незнакомца изгибаются в доброй улыбке и он похлопывает по месту рядом с собой: — Пожалуйста, сядь рядом со мной, а то тебя плохо слышно, Мин Юнги. Юнги робко кивает, подбирает букет и залезает на булыжник, не без помощи Хосока: он протягивает свою широкую сухую ладонь и Юнги хватается за нее. Сбивчиво благодарит и присаживается так, чтобы между ними с Хосоком осталось несколько сантиметров, положив туда букет. — Милый букетик, сам собрал? Юнги теряется от такого вопроса, но быстро приходит в себя, натягивая панамку пониже, дабы скрыть приливший к щекам румянец: — Да. Если тебе понравился, то можешь забрать. Хосок берет в руки цветы, вдыхает их свежий запах и, оставив себе, говорит: — Спасибо. Молчат какое-то время, а потом одновременно поднимают головы на кита, снова издавшего стон. Он служит как стартовым выстрелом и Хосок с Юнги знакомятся ближе. Юнги узнает, что Хосоку девятнадцать лет, он живет в Сеуле и учится там же на ветеринара, а на Чеджу приехал к бабушке и дедушке на все лето. Любит обычные полевые цветы, поэтому с радостью принял скромный презент Юнги. Любит лето, но не жаркое, чтобы обязательно был холодный ветер, как здесь. Любит море, его запах, даже если тот бывает тухловатым. Любит пасмурную погоду, летний дождь, потому что тот приятный и не знойкий. Обожает зиму с ее отдельной палитрой ароматов. Скрип снега под ногами, холод снежинок на лице, озябшие щеки. Любит кофе, любой; чай: зеленый, черный, красный, белый, но натуральный, рассыпной. Любит порядок и чтобы все было на своих местах. Любит свободную одежду, не стесняющую движения и покупает всегда на размер больше, как и ботинки. Любит языки и знает английский, который учил в школе. Хосок говорит интересно, не быстро, Юнги успевает вставить свои пару слов и одну тему они обсуждают по несколько минут, пока на фоне плачет кит. Хосок много чего любит и не переносит только еду животного происхождения. Из-за этого у него слабый иммунитет и он часто болеет. — Я очень сильно люблю всех животных и насекомых и просто не могу что-то есть, зная, что это что-то когда-то было живым. Хосок смотрит на мерно двигающегося кита взглядом, полным сочувствия и сострадания. — И когда им больно, мне больно тоже. Юнги закусывает нижнюю губу и придвигается ближе к Хосоку. Преграда в виде букета в руках Хосока, но Юнги продолжает держать дистанцию. Рядом с Хосоком комфортно, но от природной замкнутости Юнги не так много о себе рассказал, как Хосок, но каждый раз, когда он что-то говорил, Юнги заметил: Хосок его внимательно слушал, как и Юнги Хосока. — Кем ты хочешь стать, Мин Юнги? Юнги очень интересно, какие у Хосока глаза. Он еле сдерживается, чтобы не потянуться к его лицу и не забрать раздражающие пряди за уши. Впивается ногтями в ладони. С каким же приятным он сидит человеком, знает его от силы час, но уже притерся и тут он задает неправильный вопрос. Юнги сразу поникает, расстроенно глядя на кита. Кем Юнги хочет стать? — Не знаю. Юнги чувствует его взгляд на себе, наверное, ждет, что Юнги продолжит, но Юнги больше нечего сказать. Не знает он и все тут. — Это нормально, — должно быть, поняв, говорит Хосок. — Разве? — грустно отзывается Юнги, косясь в его сторону. — Да, — как что-то обыденное. Юнги хмурится пуще прежнего. — Это нормально, что ты пока не знаешь, чему хочешь посвятить свою жизнь. Ты думаешь, многие взрослые занимаются тем, чем хотят? Готов поспорить, что нет, просто они еще не нашли свое место и работают там, где работают, просто потому, что нужны деньги. Поэтому не расстраивайся, Мин Юнги, у тебя еще полно времени, чтобы определиться, — поднимает руку, хочет по-доброму щелкнуть по носу, но вовремя одергивает себя: они с Юнги еще недостаточно близки. Юнги тяжело вздыхает, будто столкнулся с настоящей проблемой мирового масштаба. Аж смешно. — Я все это прекрасно понимаю, Чон Хосок, просто, — Юнги не привык делиться своими трудностями с кем-то другим, держит все в себе, потому что могут осудить, не понять и в конце концов послать, но Хосок. Хосок кажется совсем другим. — Знаешь, как чудно, когда весь класс уже готовится подавать документы в институты, в которые давно хотели, а я один никуда не хочу. — Откуда ты знаешь, что все пойдут именно туда, куда хотели? Юнги поворачивается к нему лицом и смотрит так, словно тот сморозил настоящую чушь. — Может, им просто родители сказали туда поступать, вот они и поступают. — Как вариант, — соглашается Юнги. — Но не в этом суть… — Я понял тебя, — останавливает его Хосок и Юнги смолкает. Оставшееся время сидят в тишине, когда подходит пора расходиться, Юнги неуверенно спрашивает: — Мы встретимся завтра на этом же месте? Хосок спрыгивает с булыжника, бережно поправляет букет и, протянув Юнги руку, чтобы помочь, отвечает: — Если ты не против. Юнги уверено берет ее в плен своих узловатых, вечно влажных пальцев, широко улыбается. Приземляется на камни, выпрямляется и оказывается ниже Хосока на пол головы. Улыбка с лица не пропадает, рука в руке. Хосок отвечает на радостную улыбку не менее широкой, не отпускает. Совсем нет желания уходить. Зачем, если можно сделать шалаш в лесу и там переночевать? Зато рядом с океаном, со скорбящим китом, морально поддержать и загадочным Мин Юнги, про которого он только знает, что тот любит классическую литературу, цветы, океан, небо и папу. Хосок не стал вдаваться в подробности, ему и эта информация с трудом далась. Сейчас только начало лета и у него еще полно времени, чтобы получше узнать Юнги. Если Юнги, конечно, захочет продолжить их встречи, а по лучезарной улыбке Хосок уже все читает. — Совсем не против.

***

Не клеится. Юнги час сидит за стойкой в библиотеке и пока никого нет, пытается написать хотя бы предложение, но ничего. Голова пуста, как будто из нее напрочь удалили все предложения. Он терзает только нижнюю губу, вертит по столу ручку, да на часы поглядывает, отсчитывает, когда рабочий день закончится и Юнги пойдет на пляж. Интересно, Хосок его уже ждет? Или еще нет? Или он вообще не придет? Юнги встряхивает головой и возвращается к роману, но результат не меняется. Бросает эту затею, зря время потратил. Убирает бумагу с ручкой в рюкзак и достает Ремарка. В библиотеке царит тишина, слышно перелистывания страниц за ближайшими столами с посетителями и скромные перешептывания. Не то. Не та тишина. Юнги к океану нужно, к скорбящему киту и с Хосоком поговорить. Никогда он не хотел так сильно с кем-то подружиться, как с Хосоком. Вечно в себе, малообщительный, только с книгами и контактирует, а тут живой человек. Юнги захлопывает книгу и откладывает ее в сторону. Никак не получается сосредоточиться на сути, одно слово по несколько раз перечитывает, не может понять его значение. Юнги кладет голову на стойку и прикрывает глаза. Может, вздремнуть получится, но и тут облом. Перед носом приземляется пакет с логотипом Макдоналдса, рот наполняется слюной от запаха еды. — Я принесла нам перекус! — весело заявляет Лин, заходя за стойку и садится рядом с Юнги. — Взяла тебе твой любимый чизбургер. Как ты ешь такую гадость — до сих пор не понимаю, там же один кетчуп, — продолжает она, доставая свой чикенбургер. Юнги мигом оживляется и разворачивает чизбургер, отодвигается чуть подальше, чтобы не дразнить посетителей и откусывает приличный кусок, закатив глаза от наслаждения. — Даже спасибо не сказал! — недовольно пыхтит Лин и, показательно отвернувшись, тоже начинает есть. — Спасибо! — прожевав, благодарит Юнги и просит Лин не обижаться. — Как же, — ворчит, придвигаясь ближе. — На тебя вообще невозможно обижаться, а я так вообще слаба перед тобой и ведь пользуешься этим! — Ни в коем разе! — повышает голос Юнги и сразу же притихает. Оставшееся время едят в тишине, Лин оглядывает стол, ища на нем что-то глазами. Не находит. Вытирает рот с руками салфеткой, выбрасывает в корзинку и пилит взглядом дожевывающего Юнги. Юнги поднимает на нее глаза, вопросительно вскидывает бровь. — Ты ничего сегодня не писал? — спрашивает Лин, сложив на груди руки. С забитым ртом Юнги обходится простым утвердительным кивком. — Что так? Только не говори, что не было вдохновения — не поверю. Оно у тебя всегда есть, — знаючи говорит. Поправляет наручные часы, проверяет время. Юнги смотрит в пол. Плечи опускаются и без того хлипенький мальчишка становится еще меньше. Всегда есть вдохновение. А как объяснить, что сегодня и правда не было, потому что голова думала, думает только об одном человеке, которого знает только один день? Всегда поддерживающая Лин может не понять, начнет расспрашивать подробности, а Юнги не очень-то хочется, чтобы она знала про кита. Пусть это будет их маленькая тайна с Хосоком. Только их двоих. Юнги с трудом проглатывает последний кусок. Его действия медленные: достает салфетку, вытирает руки с губами, выбрасывает в мусор. Лин его поведение не нравится. По нему же до нее немного доходит. Ее глаза расширяются, большие и пронзительные, как у совы. — У тебя и правда не было вдохновения? — выпаливает очевидное громким шепотом, прикрыв рот ладошкой. Сколько же удивления на этом не моргающем лице. Такое ощущение, будто случилось что-то сверхъестественное, не поддающееся никаким логическим объяснениям и можно было бы даже посмеяться, если бы это не было чистейшей правдой. Когда такое было, чтобы Мин Юнги за день не написал ни строчки? Да ни разу в жизни. Появился какой-то Хосок, — лишняя деталька в башенке и вся конструкция рухнула, сбой в системе и как с этим бороться — черт знает. Юнги ничего не отвечает. Челку на глаза, ногтем ковыряет заусенцы. — Ты не заболел? — встревоженно спрашивает Лин, приложив ладонь к нормальному лбу Юнги. — Нет, — отвечает сама себе, отодвинувшись. — Что же тогда с тобой случилось? — Все хорошо, просто нет настроения, — тихо-тихо отвечает Юнги. Лин приходится чуть наклониться в его сторону, чтобы разобрать слова. Она ближе — Юнги дальше. Впервые Юнги с ней не комфортно. Убежать, спрятаться в тишину. Лин ему не верит, но ничего не говорит. Когда Юнги посчитает нужным — тогда и расскажет. Она еще раз проверяет время, смотрит на Юнги, тяжело вздыхает. — Сегодня можешь уйти пораньше. Ничего страшного. Юнги поднимает на нее щенячьи глаза благодарности, подхватывает рюкзак, еле слышно благодарит и, попрощавшись, уходит. Сначала идет не спеша, с каждым шагом быстрее и вот он несется, сломя голову. В шлепки засыпается песок, мелкие камешки. Неудобно, Юнги на них внимания не обращает. У него перед глазами черным по белому: «Хосок с китом ждут» и его ничего не остановит. В спешке собирает маленький букетик с другими цветами, бережно перевязывает и дальше бежит. Бежать, бежать. Не останавливаться, даже если ноги в кровь. Спотыкается перед склоном и летит кувырком вниз. Собирает телом все крупные камни, ушибает руки, коленки сдирает. Букетик улетает в сторону. Юнги встает, как ни в чем не бывало. У него в крови адреналин и сбитые коленки с ушибленными руками его не волнуют. Поднимает букетик и снова бежит. Знакомое пение, свист ветра в ушах. Мурашки от холода по коже, а Юнги некогда рюкзак открыть и достать кофту. Забегает за скалу, — только тогда выдыхает. Больше не бежит. Доходит до булыжника, откуда Хосок уже руку тянет и ласково улыбается. Словно рад этой встрече, ждал и надеялся. Юнги тоже рад и безумно счастлив, что вызывает своим присутствием такие эмоции у Хосока. — Бежал, что ли? — первым делом спрашивает Хосок, кивая на капельки сукровицы, рассыпанные по коленкам и локтям. Юнги меньше минуты не отвечает. Выравнивает сбившееся дыхание. Хосок не торопит, выжидающе смотрит скрытыми за челкой глазами. Юнги достает из рюкзака бутылку с водой, делает один крупный глоток, убирает и надевает кофту с панамкой, к которой вчера вечером пришил резинку. — Я боялся, что ты ушел, — осипшим голосом говорит Юнги, откашливается. Юнги не видит, но у Хосока болезненно заламываются брови при виде такого бледного, худого и всего исцарапанного Юнги. Но он быстро берет себя в руки. Губы венчает привычная улыбка. Юнги копошится, сглаживает невидимые складочки на шортах и резко протягивает Хосоку позабытый букетик, скрывая под панамой пунцовость щек. — Это уже другие цветы? — замечает Хосок и его улыбка становится шире, стоит уткнуться носом в пышность листьев. Юнги смущенно кивает, опускает голову вниз, трет большим пальцем правой руки шишку на среднем пальце, образовавшуюся из-за того, что Юнги неправильно держит ручку. — Спасибо, Мин Юнги. Юнги краснеет пуще прежнего. На Хосоке все та же темная кепка, скрывающая половину лица, но Юнги почему-то твердо уверен, что сейчас глаза Хосока превратились в черные полумесяцы, а по уголкам веером рассыпались морщинки. Магию прекрасного момента нарушает протяжный вой. Юнги поджимает губы и поднимает голову к океану. Где мама-кит держится на том же месте, не позволяя утонуть бездыханному тельцу. — Неужели мы ничем не можем ей помочь? — скорее у себя спрашивает Юнги, нежели у Хосока, однако, ему все равно отвечают. — Даже если забрать ее детеныша и похоронить, она все равно не уплывет, — тяжелым голосом говорит Хосок. Отбирает всякую надежду. — Мне кажется, ее лучше не трогать. — Но, — Юнги осекается. Испуганно распахивает глаза. Вдыхает побольше воздуха. — Она же может умереть. Хосок поворачивает голову к Юнги, слегка наклонив ее. — Думаешь, будет лучше, если она умрет в одиночестве, а не с детенышем? Юнги на Хосока не смотрит. Упирается лбом во вспотевшие ладони. — Я ничего не думаю. Это же не точные прогнозы? Откуда Хосоку знать, выживет кит или нет. Кит — животное, и им с Хосоком остается только догадываться, какая судьба у горюющей матери. Над головой орут туши чаек. Пенистые волны бьются о камни. Океан играет нотами разной частоты. — Не бегай больше, а то еще сломаешь себе что-нибудь, — переводит тему Хосок. — Хорошо, — понуро соглашается Юнги. Большой палец правой руки докрасна натер шишку на среднем пальце. Хосок это замечает. — Много пишешь? Весьма неожиданно. Манипуляция пальцем прекращается. Несколько секунд Юнги осмысливает вопрос. Чутка поворачивает голову. Смотрит исподлобья. Он пока не думал рассказывать Хосоку о своем увлечении. Недостаточно близки. Просто кивает. Стоит расслабиться и вновь повернуться пейзажу, как Хосок продолжает: — Стихи? Мюзикл? Поэму? Может, рассказ? На это Юнги категорически не хочет отвечать. Он настолько очевидный? Или Хосок слишком внимательный? Сердце бешено бьется, желудок скручивает словно голодом, хотя Юнги поел буквально сорок минут назад. Нервничает очень сильно. Встать бы, развернуться и уйти, да вот только Юнги ради этой встречи не хило так приложился о камни. Ноги нетренированного тела все еще гудят, а завтра при любом движении будут ныть. Хосок поздно понимает, что давит. Перестает, заметив, как до этого расправленные плечи прогибаются вперед, спина крючком настолько сильно, что под тонкой тканью кофты и футболки проступают позвонки. — Прости, — сбивчиво произносит Хосок. Виновато чешет затылок. Мечется взглядом то по линии горизонта, то по разного размера камням. Останавливается на ярком пятне среди серой массы букета. — Ничего, — отмахивается Юнги. Вздыхает так тяжко. Или облегченно. Что-то среднее. Запрокидывает голову. Челка тянется темными чернилами к ушам, веки прикрыты, ресницы дрожат, а маленькие тонкие губы слегка приоткрыты. Блестящие из-за частого облизывания, яркие от не прекращающихся покусываний. Хосок всеми силами старается на него не пялиться. Грозится заработать косоглазие. Он терпеть не может чувствовать себя неловко. Откашливается и, чтобы избавиться от стены недопонимания между ними, говорит: — Я не хочу, чтобы из-за моей упертости наше общение как-то подпортилось. Поэтому, давай договоримся, что каждый день ты мне рассказываешь что-то о себе? Я не хочу давить, но, если ты не согласишься, то тогда я буду задавать тебе по одному вопросу. Юнги от такой наглости вспыхивает огнем негодования. Брови забавно хмурятся, миниатюрный носик морщится. Хосок не верит, что хотел вчера по такому чуду щелкнуть. Запал Юнги, как внезапно появился, так и мгновенно потух. Хочет он того или нет, но со временем ему придется покинуть свою зону комфорта и вылезти из раковины закопанный глубоко в песке ракушки. — Хорошо, — белый флаг. Это полное поражение. Сопротивление… Губы по козырьком кепки изгибаются в самодовольной улыбке. — Уж что, а мою упрямость ни у кого не получится вытравить. …с Чон Хосоком бесполезно.

***

— Как думаешь, что объединяет произведения Ремарка? Хосок серьезно задумывается. Упирается подбородком в кулак. — Сказать честно, я читал у Ремарка только «Триумфальную арку», — признается Хосок, стыдливо опустив глаза. Юнги забавляет такая картина. Он добро прыскает в кулак. — В этом нет ничего постыдного, Чон Хосок. Каждый читает то, что ему интересно, — Хосок, челка которого забрана под кепку, смотрит на Юнги благодарным взглядом. А Юнги… он все никак не привыкнет. Они общаются уже больше недели, каждый вечер встречаются здесь в одно и то же время и сидят не меньше часа, но Хосок только два дня назад показал свое лицо полностью. У Юнги воздух в легких держится дольше положенного, глаза в глаза смотрят, оторваться не могут. Юнги не знает, что ему делать. Как с волнующимся сердцем справиться. Лон Ли, как и всегда, прерывает замешательство между ними своим плачем. Юнги с Хосоком дали киту имя на третий день. — Лон Ли, — предложил Хосок, твердо кивнув. Глаза Юнги задумчиво закатились к сведенным бровям. — Почему? — Потому что одинокая. И лицо Юнги как-то сразу сгладилось. Покрылось тенью печали скрывшегося за облаками солнца. Лон Ли не сдвинулась со своего места. Детеныш ни на миг не погружается под воду. Из дыхала кита периодически брызгает вода, остужая то и дело находящееся под палящим солнцем тело. — Тогда, можешь задать вопрос, — пожав плечами, предлагает Юнги. — Мне бы было очень интересно услышать твое мнение, соу, — держит паузу. — Как ты думаешь, Мин Юнги, что объединяет произведения Ремарка? Хосок смотрит выжидающе, не переставая подпирать кулаком голову. Юнги сначала молчит, формулируя мысли, строит предложения. — Я до сих пор до конца не уверен, — Юнги со свистом втягивает воздух. Губами водит вправо, влево. Зубами снимает изнутри кожицу. — Моя учительница по литературе говорила, что военная тематика, но ведь его романы не только про войну. Например, та же самая «Триумфальная арка» акцентирует внимание не на войне, — хоть она там и упоминается, — а на жизни в бегах, где главный герой просто пытается выжить. Ладно, а «Приют грез», где нет ни слова о войне? Как его связать с остальными романами Ремарка? Здесь нужно копать глубже. Хосок его очень внимательно. В рот смотрит, ловит каждое слово, цепляется за любые мысли. Юнги впервые так много говорит, да еще и с таким блеском в глазах, что Хосок не хочет, чтобы Юнги прекращал. Чтобы продолжал восторгаться авторским слогом, умением показать мир глазами персонажей, а не автора. — Философия, — заключением звучит. Хосок пытается скрыть разочарование. — Причем изложенная очень простым языком, — стопорится. — Точнее, лично для меня очень простым, — как-то смущенно говорит, но вскоре продолжает в ровном темпе, как начинал. — Она про любовь, про тонкую грань между жизнью и смертью. Про человечность. Сострадание, — перечисляет медленно, подбирает каждое слово и окончательно затихает. — Какая философия в «Триумфальной арке»? — спрашивает Хосок, затаив дыхание. Юнги переводит на него нечитаемый взгляд. Ветер обдувает бледную кожу Юнги, отросшая челка щекочет нос. Губы быстро сохнут и Юнги их то и дело смачивает слюной. — Любить здесь и сейчас. Хосок думает, что это все. Кивает. Переводит взгляд на Лон Ли и одновременно с этим слышит тихое: — Потому что время, проведенное с любимым человеком, сокращается до дней.

***

— Итак, вопрос номер тридцать три: что ты постоянно таскаешь в своем рюкзаке? Когда-нибудь это должно было случиться. Юнги знал и каждый день морально готовился. Хосок же ведь упертый. Родился он, кстати, под созвездием Козерога. Юнги не верит в гороскопы, астрономия для него была не самым интересным предметом в школе и единственное, что он запомнил на этих уроках: планеты Млечного Пути, виды галактик и то, что их центром являются черные дыры. Юнги не верит в гороскопы, но в день, когда они с Хосоком поговорили про знаки зодиака и разошлись по домам, Юнги весь вечер читал про черты, присущие Козерогам и с каким знаком у них самая лучшая совместимость. Медленно сходит с ума. Заболевает чем-то. Или уже. Иначе как объяснить то, что за целый месяц он ни разу не притронулся к ручке, что уж говорить о том, чтобы достать листы. Даже Лин беспокоится, спрашивает то и дело, что случилось, чем она может помочь, просит выговориться и не держать в себе. А Юнги ей даже нечем ответить, потому что он сам не знает, что с ним происходит. Почему мысли перед сном не о вымышленных мирах, а реальном? Почему думает не о том, как развить сюжетную линию застопорившегося романа, а о следующем дне, проведенном с Хосоком и с Лон Ли? Он давно не переживает по поводу поступления, у него мигающими буквами в голове: «Что делать, когда Хосок уедет?» Где проводить вечера? Кому пересказывать сюжет прочитанной книги? Как Юнги вообще до него жил? Прошел целый месяц и каждый день внутри Юнги что-то раздувается все больше и больше. Оно не душит, оно не противно, не ощущается, как настырный пузырек воздуха, который так и хочется лопнуть. Оно в нем новым органом, жизненно важном, без которого вся огромная система обеспечения организма всем необходимым просто рухнет. Превратится в пух и прах, и Юнги вместе с ней. Просто в какой-то момент Хосок стал для Юнги кем-то больше, чем просто человек, с которым можно поговорить ни о чем. Несмотря на способность своего знака добиваться поставленной цели, Хосок очень терпелив. Он не повторяет вопрос дважды — знает, что Юнги его прекрасно услышал, просто тщательно думает, прежде чем ответить. А вопрос этот очень непростой. Очень личный. У Хосока кепка козырьком вперед, на носу капля крема от загара. Вчера этот будущий ветеринар с дуру повернул козырек к затылку. В потемках ему надоело сидеть. Как следствие — красный нос с шелушащейся кожей. Солнце нещадно палит, Хосок пониже натягивает кепку. Голова полубоком к Юнги, взгляд расслабленный, с сероватыми тенями под глазами и ярче ставшими складочками. И как бы забавно не выглядел Хосок с белой каплей на носу, все равно заставляет сердце Юнги волнительно сжаться. У Юнги шишка на среднем пальце правой руки красная теперь не из-за чуть ли не вросшей в кожу ручки — постоянного натирания большим пальцем. С Хосоком каждое слово нужно тщательно подбирать, чтобы что-то лишнее не сказать. Лон Ли издает болезненный стон. Две пары глаз незамедлительно смотрят на нее. Юнги с Хосоком вслух не говорят, прекрасно видят, что киту становится все хуже и хуже. Но Юнги до последнего не собирался пускать все на самотек: договорился с Хосоком принести по большому покрывалу, чтобы накрыть не скрытые водой участки кожи Лон Ли. Юнги не признается, но ему, на самом деле, очень страшно. Лон Ли без устали плачет, а ее немаленькая туша вместе с детенышем на немного приближается к берегу. Юнги просто боится, что однажды она при них с Хосоком выбросится на огненные камни и они ничем не смогут помочь. Юнги придется с этим грузом всю жизнь жить. Насквозь промокшие синие одеяла накрывают голову и спину Лон Ли. На трупе ее китенка образовались рваные пятна розовых ожегов. Юнги резко от нее отворачивается и цепляется слегка дрожащими пальцами за свой рюкзак и протягивает его Хосоку, дрогнув уголками губ. — Думаю, лучше ты сам посмотришь. Наверное, это одна из ступеней доверия — когда позволяешь человеку копаться в личных вещах, не боясь, что тебя засмеют или что-нибудь украдут. Хосок смотрит с опаской. Будто не верит. Глазами то на пыльный рюкзак, то на улыбающегося Юнги. — Это какая-то проверка? — неуверенно спрашивает Хосок, потому что все в поведении Юнги странно. Его что-то тревожит и Хосок не может узнать, что. По крайней мере, на сегодня его лимит вопросов исчерпан. Юнги издает приглушенный смешок и мотает головой. — Нет, не переживай, просто, — уставшая рука ставит рюкзак перед Хосоком. — Просто ты не кажешься плохим человеком. Хосок сглатывает накопившуюся слюну и неуверенно перетягивает рюкзак на свои ноги, сложенные в позе лотоса. Его решительный настрой куда-то сдулся. Не ожидал, что Юнги так просто вверит ему свой рюкзак. Настроился на привычный пересказ, а тут… так. Вжикает молнией с облезающей собачкой. Боязно погружает руку в слои ткани, за которые так долго держался каждую встречу Юнги. Словно отберут. — Николас Спаркс «Спеши любить», — читает Хосок, прокручивая в руках тонкую книжку в мягком переплете. Пробегается глазами по описанию, пролистывает страницы. Закладку не находит. — Уже прочитал? — логично спрашивает, поглядывая на Юнги, любующегося волнующимся океаном с ловящими рыбу чайками. Юнги отвлекается, видимо, чтобы понять, о чем говорит Хосок и утвердительно кивает: — Да, сегодня в библиотеке. — И как тебе? Молчание. Анализ, переваривание. Правильное изложение мыслей. — Интересно с первых страниц, волнительно с первой встречи героев и напряжение до самого конца. — Не против, если я возьму почитать? Глаза Юнги медленно расширяются и смотрят на Хосока потерянно. — Тут я напирать не буду, — уверяет Хосок и собирается положить книгу на место. Юнги останавливает своим голосом: — Нет, не против, только потом обязательно верни, мне нужно сдать ее в библиотеку, — рассеянно говорит, слегка размахивая ладонями и резко замолкает, опустив голову. Губы Хосока с родинкой на верхней растягиваются в улыбке. Книгу кладет рядом с собой. — Дырокол? — изумленный взгляд, брови к кепке. Щеки и шея Юнги наливаются малиновым. — Просто смотри дальше. Все поймешь. Хосок слушается, откладывает черный дырокол к книге, следом достает ручку, бечевку и небольшую стопку связанных между собой листов. Казалось бы, и без того большие глаза Хосока становятся еще больше, а от Юнги разве что пар не идет. Хосок бегло смотрит первые строчки и восхищенно смотрит на буквально покрасневшего Юнги. — Ты пишешь роман? Юнги хватает на короткий кивок. Хосок издает неопределенный звук, выражающий поражение. Убирает все вещи, кроме книги, на место, считая, что слишком нагло будет с его стороны читать то, что еще не дописано. Юнги опять робко кивает, принимая рюкзак. Прижимает к себе ногами, положив на коленки ставшую внезапно тяжелую голову. — Сколько себя помню, всегда держал ручку в руке и исписывал первые попавшиеся листы, — тихо говорит Юнги. Хосок повторяет его позу: обнимает себя за ноги, глазами в никуда. Концентрируется на хрипотце ломающегося голоса. — Я всегда мечтал когда-нибудь выпустить свою книгу. Сделать писательство стилем своей жизни. Знаешь, чтобы оно приносило не только доход, но и наслаждение. Я больше ни о чем не мечтаю, но, — угнетающе. Дрожаще. Смиренно. — Нужно же куда-то поступить. Выбрать специальность. Колледж искусств и дизайна я даже не рассматривал — слишком дорого. А больше я и никуда не хочу, — сгибает и разгибает пальцы на ногах. Кости хрустят. Все оказалось не так страшно, как предполагал Юнги. Единственное — он опять вспомнил свою актуальную проблему и настроение стремительно катится на дно океана. — Не переживай, — подает голос Хосок. Юнги хлопает глазами. Смотрит на него с некой надеждой. Хосок до сводящих мышц хочет положить ладонь на плечо Юнги в поддерживающем жесте, но одергивает себя. Личное пространство. Обходится доброй улыбкой и участвующим взглядом. — Мы что-нибудь придумаем. Губы Юнги превращаются в тонкую полоску. Челка спадает на глаза. — Юнги. Тихое угуканье. — Спасибо, что доверился.

***

— Учитель физкультуры? — Терпеть не могу физические нагрузки. — Учитель начальных классов? Мои знакомые говорят, что там довольно легко учиться. Четыре года, напишешь роман. Тебе же не обязательно работать по профессии, можешь потом репетиторством заниматься, пока твои книги не будут хорошо продаваться. Юнги тяжко вздыхает. Нечего ответить. Детей, что уж таить, он любит, но последнее время родители их не умеют воспитывать. Немного боязно. Слишком ответственно. Даже если он и не будет работать по этой специальности — на практике все равно придется объяснять детям материал и если они его не усвоят, то Юнги по головке не погладят. Но предложение Хосока не отклоняет. Еще подумает. — Все остальное либо дорого, либо ты не проходишь по баллам, — грустно говорит Хосок и выключает телефон, убирая его в карман просторных желтых шорт. — Спасибо тебе большое за помощь, Хосок, — искренне говорит Юнги и неуверенно «топает» пальцами к руке Хосока, некрепкий замок скрепляет твердая ладонь Хосока, поглаживающая большим пальцем нежную молочную кожу. Приятно до мурашек по всему телу. Орган, что рядом с Хосоком функционирует, достиг своего предела. Цветами красивыми распускается. Душистыми. У Юнги внутри дикий необузданный сад, разросшийся из семени, посаженным Хосоком. Хосоком каждый день удобряемый, поливаемый. Юнги жив и внутри него все живет. Щекочет лепестками внутренности, вызывает волну позитивных эмоций. Кончики пальцев покалывает от непривычных действий — впервые за все знакомство они коснулись друг друга и держатся… так. Юнги на свой страх и риск подвигается ближе. Можно же? Можно? Юнги, по природе тактильному, но под гнетом обстоятельств приструнившего ласкового зверька, чертовски мало простого скрепления пальцами. Хосок не дышит. Не моргает. Не двигается, ног, сложенных бабочкой, уже не чувствует. Он так просидит хоть еще несколько часов, потерпит. Лишь бы Юнги ближе. Кажется, медленно рассыпается на атомы, когда чувствует на плече не всем весом положенную голову, а щеки касается ткань белый панамы.

***

Эти звуки не из мира сего. И владельцы их — тоже. Огромные туши, самые большие во всем мире. В школах говорят, что их предки жили на суше, а уже потом перебрались в воду. Чтобы спастись. Выжить и превратиться в то, что знакомо современному человеку. Это с биологической точки зрения, но можно же дать волю фантазиям. У испанского художника Сиддхартха Саравиа Муньос есть картина «Мечта детства», где маленькая девочка гладит голову летающего синего кита, символизирующего надежду на исполнение заветной детской мечты. Почему именно летающий кит, если известно, что первоначально они зародились на суровой земле? Или же ученые что-то не договаривают, не рискуя допускать нелепые догадки. Кит и чтобы летать. Звучит смешно для зрелого взрослого. Звучит волшебно для наивного ребенка. Это из той же серии зомби, вампиры, оборотни и прочая нечисть, придуманная воспаленным мозгом человека. Юнги, как и в гороскопы, не верит, что таких существ можно просто придумать. Из ниоткуда. Нужно либо заболеть серьезной болячкой, принимать опасные вещества, либо видеть воочию. Другие варианты для Юнги просто нереальны. Очень мало говорят про летающих китов и много про огнедышащих драконов, а ведь считается, что именно от китов пошли мифы про драконов. Летающие киты. Которых в дальнейшем стал истреблять человек и чтобы, опять же, по догадкам биологов и историков, выжить, они постепенно скрывались на дне океанов, где бы их не смог достать древний человек. Разбитые детские мечты. Тоска по невозвратимому прошлому. Долгая жизнь под водой, видоизменение органов. Способность летать утратилась в силу движущейся эволюции. Киты спрятались от смерти глубоко-глубоко под землей из-за человека. И сейчас, в современном мире, выбрасываются на сушу из-за него же. Обреченные. Больше не знающие, куда деться. И плачущие. Постоянно плачущие, выпрыгивающие из воды всем телом, в надежде взлететь. Парить высоко в небе. — Вы чем-то похожи, — внезапно говорит Хосок, перебирая волосы на лежащем не его коленях Юнги. Лица, спрятанного под белой панамой, не видно. Хосок в голове рисует, как Юнги забавно морщит нос и закатывает глаза. — Чем? — Киты такие же мечтатели, как и ты. Только если они не могут полететь, то ты — можешь, Мин Юнги. Юнги задумчиво мычит. Лон Ли издает тарахтящие звуки. То частые, то пронзительно медленные. Не хочется думать о чем-то серьезном. Хочется просто лежать на коленях Хосока, чувствовать его пальцы в своих волосах и дышать солью с йодом. Юнги прикрывает веки и почти сразу же открывает — Хосок прекращает нежные манипуляции. — Я тут долго думал кое о чем. Юнги с неохотой приподнимается. Надевает нормально панаму, полусидит, опираясь руками о булыжник. Показывает, что готов слушать продолжение. — Давай скажем взрослым. Юнги не понимает. Брови к переносице, взгляд серьезный. Требующий пояснений. Хосок грузно вздыхает, хрустит пальцами на руках, одергивает себя, заметив искривившуюся гримасу Юнги. — Я хочу помочь Лон Ли. Ее детеныша нужно похоронить. Губы Юнги комично складываются в букву «о». На осознание не требуется много времени. — Правда? — Правда, — облегченная улыбка, а за ней заливистый хохот. Юнги налетает на него всем весом, валит на горячую поверхность и радостно визжит, сжимая Хосока своими тонкими ручонками. В этот момент Хосок понимает, что прекраснее звука не слышал.

***

Юнги приходит раньше положенного времени. Прошла неделя с тех пор, как теленка предали земле, но Лон Ли… она все еще колтыхается на том же месте. Плавает туда-сюда, дико воет, зовет, ищет. Тоскует хлеще, чем раньше. У Юнги сердце не на месте. Очень сильно переживает. А сегодня ночью вскочил в холодном поту от ощущения, будто потерял что-то важное. Частичку себя. Пришлось подняться разбитым грузом с кровати и выпить таблетку. Отпросился у Лин уйти пораньше. Та понимающе кивнула и отпустила всего взвинченного Юнги. Солнце не припекает, спрятанное за сгущающимися серыми тучками. Юнги спотыкается, катится кубарем вниз и больно ушибает коленки. Ладони нещадно жжет. Кое-как встает с болезненным стоном. Он не смотрит, куда идет — ноги давно выучили маршрут. Сами ведут. Обходит скалистый выступ, ноги остужает прохлада волнующейся кристально чистой воды. Юнги скрипит по камням резиной шлепок, потирает слипающиеся от недолгого сна глаза, ведь после похождения на кухне он больше не смог уснуть. Поднимает воспаленные глаза на океан и так замирает. Слегка пошатывается. Просто очень сильно устал, вот и чудится всякое. До боли растирает веки, опять смотрит, но картинка все та же. — Нет, — отрицательно качает головой. Не верит. Не верит. Этого не может быть. Не может жизнь поступать с ним так жестоко, не может окунать в кипящий чан серой реальности в очередной раз. Нечестно. Шаг. Еще один. Вперед, поближе. Руками тянется. И срывается на бег, падает прямо перед огромной недышащей тушей. Коленки напоминают о себе простреливающей болью, но Юнги не чувствует. Он ничего не чувствует, кроме разрывающего нутро сердца. Кровью все заливается, слезами горькими приправляется. Юнги обнимает мягкую резиновую поверхность тела. Гладит без устали, отчаянно шепчет не уходить. Трется лбом, по щекам текут прозрачные дорожки из резервуара, называемым Юнги. В нем столько копилось этой воды. Он же последний раз плакал в девять лет. Прорванную дамбу будет сложно остановить. Он кричит подбитым зверем, цепляется за Лон Ли, как за спасательный буек. Отпустит — точно утонет и захлебнется в себе. Его буквально отрывают от личной тени прошлого, прижимают к теплой груди, сцепив руки на животе. Дальше, дальше. У Юнги пелена перед глазами и целый океан невыплаканных слез. Скребется ногами. Выбраться желает. — Не плачь, не надо, мой хороший, — родным мягким шепотом. Юнги замирает парализованной ланью. Надрывно хрипит. — Ей сейчас хорошо. Она наконец-то на небесах со своим детенышем. Они вместе летают, Юнги, — Хосок старается говорить ровным голосом, хотя сам еле держится, чтобы не пустить слезу. Юнги сейчас нуждается в его поддержке. В его уверенности и твердости. Хосок может потом дома поплакать. Юнги издает пугающие нечленораздельные звуки, выгибается дугой, бьет Хосока по рукам. Мотает головой, ослабленным от шока телом управлять не в силах. Теряет сознание, отпечатывая этот момент в памяти навсегда.

***

Вода разбивается о серые камни, пенится, оставляет разорванные трупики медуз на холодных камнях. Вчера был сильный шторм, завершающийся пасмурным небом сегодняшнего дня. Ветер холоднее обычного, чайки спрятались по норам, погружая пустынный пляж с двумя людьми в тишину. Юнги сильнее кутается в свою тоненькую кофточку, дрожит плечами. Поцарапанные с синяками ноги омывают темные волны. Хосок сидит рядом. Обнимает за осунувшееся плечо, положив голову на голову Юнги. Юнги пустым взглядом смотрит в пугающее дно неизвестности. Коллапс. Что-то вроде него. Весь вечер пролежал лицом к стене. С отцом не перекинулся ни словом. Пришел сюда в надежде, что все оказалось кошмарным сном. А это просто обычная жизнь. Со своими плюсами и минусами. Прекрасная. Многие так говорят. Юнги какое-то время тоже. Посмел жить настоящим и не зацикливаться на прошлом, на котором ничего не построишь. Ошибка. Только Юнги. — Когда мне было девять лет, у меня умерла младшая сестренка. Ей было три года, — мертвым голосом говорит Юнги, пуская по телу Хосока мурашки с легкой дрожью. — Врачи говорили, что она и до года не доживет. Нам с родителями было страшно, конечно, но мы всеми силами старались жить, как другие семьи. Обычные. Волна чуть сильнее, накрывающая коленки. Они с Хосоком отодвигаются подальше. — Отпраздновали первый день рождения, второй, третий, — перечисляет спокойной интонацией. Безразличной. — Мы уже забыли о тех глупых врачах, посмевших ставить такие ужасные прогнозы новорожденной малышке, но потом, — на октаву выше. Обрывается. Подобные вещи сложно говорить о близких сердцу людях. — Она умерла, Хосок. Моя сестренка совсем чуть-чуть не дожила до своего четвертого дня рождения. Резервуар истощился. Плакать больше нечем. На миг пальцы Хосока на хрупком плече сжимаются крепче, но тут же ослабевают. Гладит нежно. На этом теле и без него полно синяков со шрамами. — У мамы начались проблемы с сердцем, а через месяц и ее не стало, — тяжело-тяжело говорит. Как человек, заболевший серьезной болячкой. У Юнги за один вечер пропали щеки, больше не окрашивающиеся краской. С губ сбежал весь цвет, глаза впали в серые круги. Кожа больше не белая. Она словно покрылась пылью. Хосок испытывает палитру эмоций: злость, отчаяние, печаль, гнев, беспомощность. Душа за Юнги болит. Бьется рыбой на суше в попытках что-нибудь сделать, лишь бы не сидеть на месте. А что в таких ситуациях обычно делают? Что говорят? Хосок никогда не был в таком замешательстве. Тупик. Заблудился в тернистом саду прошлого Юнги. — Они теперь живут в твоем сердце, Юнги. В его огромном преогромном сердце, способном любить все живое. Сродни тем, кто давным-давно летал.

***

— Это все из-за того сеульского мальчишки, черт бы его побрал, — ругается Мин Хесон, гневно ударив кулаком по столу. Юнги, не ожидавший такого, дергается. Палочки вместе с рисом выпадают из его рук. Последние несколько дней он выглядит живее. Не внешне. В плане передвижений. Не шаркает ногами по полу, не ходит медленнее улитки. Ест бодрее, но немного. Подташнивает. Хесон лишний раз с Юнги не разговаривал, трясся за состояние сына, но сейчас, похоже, его негодование достигло своего апогея. — Хосок ни в чем не виноват, — Юнги поднимает палочки и кладет их возле тарелки на салфетку. И так скудный аппетит вообще пропал. Хесон смотрит на Юнги, как на идиота, сморозившего самый настоящий бред. — Ты его еще защищаешь? — То, что случилось, не вина Хосока, — упрямо повторяет Юнги. Сжимает под столом слабые кулаки. — Ты сам говорил, что вы обратились за помощью слишком поздно. — И? — не понимает, к чему ведет отец, но точно ни к чему хорошему. — Если бы вы все рассказали с самого начала, то риск того, что кит выбросится, снизился бы. А так он долго пробыл с детенышем, конечно он к нему привяжется и будет искать. Скажи мне, пожалуйста, почему вы сразу ничего не рассказали? — Хесон отодвигает свою порцию, складывает руки перед собой в замок, смотрит взглядом, метающим молнии. Юнги под ним чувствует себя крошечным, ничего не стоящим. Он терпеть не может ругаться с отцом. Каждый раз поджилки трясутся. И пусть сейчас Хесон злится не на него, Юнги все равно весь вибрирует внутри. — Потому что мы испугались, что Лон Ли убьют, — выдавливает из себя Юнги. Желудок скручивает в желание избавиться от съеденного риса. — Не ты, Юнги, — устрашающе спокойно говорит Хесон. — Он, — указывает пальцем за окно. — А ты, глупый, не подумал своей головой, что у нас китов не убивают. Юнги вскакивает со своего места и бежит в туалет. Мертвой хваткой держится за ободок унитаза и выблевывает скудное содержимое желудка. Плюется желчью, задыхается успевшими накопиться слезами. Он понимает, он все прекрасно понимает и все дни, восстанавливаясь дома, думал только об этом. Его из года в год об одном и том же «а что, если?» сменили русло и сходятся на Чон Хосоке. А что, если бы Юнги не пошел на тот пляж? Что, если бы Хосок не приехал? Что, если бы Юнги его не послушал и сразу бы все рассказал взрослым? Глупая трата времени, лишняя трепка нервов, но Юнги больше не знает, что делать. Он засыпает и слышит крики Лон Ли, просыпается, и видит ее труп на не нагретых камнях. У него последние дни не жизнь, а ужастик с его участием в главной роли. То, что новым органом в нем разрослось диким садом, дохнет. Стремительно. И Юнги больше не хочет оживлять сухие трупики цветов. Потом что-то лопается. Юнги сначала думает, что сердце. Прикладывает ладонь, но оно бьется живее всех живых. Это что-то еще. О существовании чего Юнги никогда не знал. У летающих китов был орган, функционировавший как воздушный пузырь и создавал газ легче воздуха, который считался либо водородом, либо гелием. За счет него они и парили. Юнги падает. Огромной тушей кита разбивается о водную гладь. Это конец. Больше никогда не будет, как прежде. Юнги больше не сможет жить в мире выдуманных персонажей. Ему больше не сбежать от реальности. То, что спасало, теперь будет напоминанием о Хосоке, о коротких счастливых моментах, которые так больно разрушились. Вдребезги. Мечта, кое-как выживающая под гнетом обстоятельств, изжила себя. Если киты символизируют несбыточные мечты, то Хосок не оказался прав только в одном. Юнги не сможет полететь. Никогда. Его пузырь только что лопнул.

***

Поздно вечером слышится тихий стук в приоткрытое окно. Юнги сжимается крошечным комочком и жмурит глаза. — Юнги, ты не спишь? Нет, нет, нет. Зачем он пришел? Почему сейчас, когда мысли Юнги о китах и их трагичной судьбе? Юнги стыдно перед Хосоком. Стыдно перед собой. Он не хочет его подпускать ближе. Хосок и так под кожей, глубоко-глубоко. Не выводится вместе с цветами. — Открой, пожалуйста. Я хочу поговорить. Зато Юнги — нет. Он и так много чего ему рассказал, всю свою подноготную. Обнаженный нерв. Юнги сейчас трогать нельзя. Много лишнего может ляпнуть, о чем потом пожалеет. А он и без того бесформенное нечто. Человеком себя не чувствует. — Юнги, прошу, — почти воет. Не надо его звать. Не ответит. Не придет. Он далеко от Хосока и никогда рядом не будет. — Я завтра утром уезжаю, хотел попрощаться. А вот это уже запрещенный прием. Это такая фишка Козерогов? Жестокая. Сколько времени прошло? Почему Хосок уезжает? Это все из-за Юнги? Юнги поворачивается на бок, чтобы не видеть тень на занавесках и укрывается одеялом с головой. — Юнги, пожалуйста, я не могу уехать вот так. Откуда он вообще узнал, где живет Юнги? Неужели Лин рассказала? Возможно. Сто процентов да. У Юнги из близких друзей больше никого нет. Где проводить вечера? Кому пересказывать сюжет прочитанной книги? Как Юнги вообще до него жил? Хосок уезжает. Юнги на это никак не повлияет. Жил же как-то. Надо только вспомнить. — Я вернусь Юнги, обещаю. Я вернусь, когда ты станешь успешным. Когда мы оба станем взрослее. «Не стоит давать обещаний, которые не уверен, что выполнишь, Чон Хосок.» Это лето, безусловно, было самым лучшим и худшим. Но больше у Юнги с Хосоком их не будет. Не после того, как Юнги нагло игнорирует Хосока. — Я упертый, ты же знаешь, но… «Нет, не говори, не надо. Упертый и никаких «но» тут быть не может. Я читал.» — …я готов ждать. Юнги беззвучно сипит. Под тонким слоем одеяла довольно трудно дышать. Ну, точно, упертый. — Только напиши мне. Если захочешь, чтобы я приехал раньше, просто напиши — и я приеду. Вынимает задыхающуюся голову из-под одеяла. Спиной к окну. Поворачиваться нельзя. — Мин Юнги. Тишина. Их личная, излюбленная, когда после нескольких секунд должно раздаться вопросительное мычание, сейчас нарушается только порывами ветра. — Спасибо тебе. За все. Дни с тобой были самыми лучшими в моей жизни. До ушей долетает болезненный вздох. Хосок там, стоит. Что-то еще сказать хочет, но не уверен, надо ли. Правильно ли поступит? — Но… «Опять это «но», сколько их у тебя в запасе?» — …я очень сильно жалею, что не успел сказать тебе, когда все еще было хорошо, как сильно ты мне нравишься. Юнги запихивает в рот кончик подушки. Жмурится сильно-сильно. До боли под веками. Лишь бы не заплакать. Лишь бы не издать мученический стон. Юнги сильнее прижимает к груди ноги, сворачивается плотнее в позу эмбриона, лбом упирается в коленки. Как Хосок может говорить такие вещи гробовой тишине Юнги? Как может так искренне звучать, надеяться на что-то? — Я не думал, что наше время сокращается не то, что до дней, — саркастичный смешок. — Оно сократилось до часов. Юнги мелко трясет. Пустой желудок вновь скручивает спазмами. Из плотно сомкнутых ресниц пробиваются соленые капли. Зубы ноют. Скрипят от сильного давления. — Я буду ждать, Юнги. И я вернусь. Помни об этом. Он уходит, не попрощавшись, забрав с собой свою высокую тень, отпечатавшуюся длинным силуэтом на мягком ковре. Юнги принимает сидячее положение на скрипящей кровати. Отодвигает светлые занавески. Хосока нет. Смотрит воспаленными глазами на яркую полную луну. Хоть волком вой от пустоты, оставленной Хосоком. Он забрал с собой половину Юнги. Половину его изнывающего сердца. От этого не легче. Ему бы волком повыть, но он забыл, что в нем живет другая сущность. Любящая искренне, никого не ненавидящая. Он заваливается калекой на кровать. Тишину опустившейся ночи оглушает безысходный китовый плач.

***

Десять лет спустя

— Ты опять самовольничаешь, глупый мужчина! Юнги отрывается от монитора компьютера, снимает очки и потирает уставшие от долгого напряжения глаза. Смотрит на подбоченившуюся Лин, гневно дышащую. Юнги уверен, если бы она умела испепелять взглядом, от Юнги бы сейчас остался только прах. — По твоему, я должен был оставить кита с теленком в той тысячекилограммовой сетке? — спрашивает Юнги, приподняв густую бровь. Боже правый, они с Лин в этой сфере варятся столько лет, а она удивляется выходкам Юнги, как в первый. — Там рядом плавала тигровая акула, Юнги! Если бы ты задержался в воде еще на несколько минут, то ты бы сейчас лежал на больничной койке, а не писал очередную статью! — повышает голос Лин, яростно сжимая кулаки. Она временами бывает вспыльчивая. И сердится просто потому, что очень сильно переживает за Юнги. Юнги вернулся с запланированного погружения недалеко от Чеджу буквально несколько часов назад. По пути на нужное место их команда увидела всем телом выпрыгивающего теленка. Пришлось сменить маршрут по настойчивой просьбе Юнги. Подплыв к взволнованному детенышу, Юнги увидел недалеко от него тянущую за собой огромную сеть взрослую особь горбатого кита. Мыслей на раздумья не было. Юнги действовал по инерции и попросил парочку парней помочь. Быстро переоделись в костюмы, схватили ножи и, погрузившись в воду, начали спешно срезать плотную рыболовную сетку. Несколько раз взволнованный кит уплывал на дно, тогда приходилось выплывать к катеру и ждать пару минут, пока животное вновь не покажется на поверхности. Утомительно, долго и слишком рискованно. В последний заход Юнги отправился один и попросил его подождать. Снял остатки сетки с исцарапанного хвоста кита. Собирался выплывать, как животное развернулось к нему мордой и накрыло одним плавником своего теленка, а вторым — Юнги. Толкало носом над водой. Вертело из стороны в сторону, словно играло. Юнги не на шутку испугался, но профессионально контролировал эмоции, чтобы кит не почувствовал его состояния. На катере Юнги оказался спустя долгих десять минут, когда мама-кит с теленком благодарно помахали ластами и уплывали далеко за горизонт, а в противоположной от них стороне скрылся плавник тигровой акулы. Уже давно пора сделать воды Тихого океана заповедником и запретить здесь к черту китовый промысел. Юнги из года в год пишет статьи службе по надзору в сфере природопользования, но его безосновательно игнорируют, а голосования с целью создания резервата не набирают нужных семидесяти пяти процентов. Когда Хосок уехал, Хесон не тревожил Юнги около недели, за что Юнги ему был благодарен. Это время Юнги потратил на выбор колледжа. Середина лета. Сдача анализов, суматоха с отпускными врачами. Сомнений не было, когда Юнги твердо заявил отцу, что хочет поступить в колледж наук об океане. Хесон, конечно, удивился, увидев решительный блеск в глазах сына. — А как же твои романы? Твой талант? Юнги поломано улыбнулся, с тоской смотря на лежащий в углу комнаты рюкзак. Никак. Юнги за все эти годы больше не прикоснулся к волшебным мирам. Недописанный роман завершился на запятой, а новые умерли в зародыше. Лин более спокойно отреагировала. Смиренным кивком с печалью в глазах. Они поступили в один колледж, попали в одну группу. Началась веселая студенческая жизнь. Жизнь Юнги, где нет Хосока. Он ему не писал и старался не вспоминать. Ему надо было научиться жить, думая только о своем будущем. Забыть о пустующем месте в груди. Ужиться. Только глубокими ночами, когда мозг отдыхает от работы, Юнги возвращается в свое самое лучшее лето и глухой вечер признания Хосока. Остались ли чувства Хосока такими же? Скучает по Юнги? Ждет? Юнги ответы не знает. Уравнения, составленные собой же, не имеют решений. Зато Юнги… скучает. Но тоска его не съедает. Она приятная. Преследует Юнги светлыми лучами солнца, а не коварной тенью. Глупо пытаться забыть человека, первого человека, вырастившего внутри Юнги цветочный сад. Первая любовь? Возможно. Глупая, наивная. Трагичная. Вечно живущая. Юнги за столько лет научился на нее не обращать внимания. Давала о себе знать в моменты, когда Юнги пытался построить какие-нибудь отношения. Бросил эту затею, потому что «слова не те, знак зодиака не тот, родинки над губой нет, Ремарка всего прочитал, любит свинину в кисло-сладком соусе.» Принял факт того, что в девственниках останется до конца жизни. Лин, каждый раз, когда Юнги творит безрассудные вещи, угрожает отправить его в монастырь. В порыве гнева, конечно, иначе бы Юнги уже давно не сидел за своим столом. — Ты отвлекла меня от работы, чтобы сделать очередной выговор? — спрашивает Юнги, крестом сложив руки на груди, откинувшись на спинку кресла. Лин устало выдыхает. Аккуратным движением смахивает с глаз отросшую челку. Отодвигает от соседнего стола стул и садится напротив Юнги, упершись локтями на коленки, сцепив ладони перед собой в замок. Смотрит в пол, слегка топает. Мужается. Юнги ее поведение немного пугает и расслабленное тело, приличное время просидевшее в одном положении, вновь напрягается. — Он вернулся, — с выдохом произносит и сразу же поднимает голову на Юнги. Переспрашивать нет смысла. Юнги прикрывает веки. Жмурится от стрельнувшей боли и прикладывает ладонь к ноющему сердцу. Лин подрывается с места, роется в сумке Юнги и протягивает тому таблетку, порывается сбегать за водой, но Юнги ее останавливает. Проглатывает капсулу, смоченную слюной. Лин остается стоять рядом, сканируя состояние Юнги. Садится обратно, когда через несколько минут дыхание Юнги выравнивается. — Тебе не может стать плохо во время погружения? — участливо интересуется. Юнги отрицательно качает головой. Отворачивается к окну. Теплые лучи летнего солнца сразу же слепят глаза. — Это не шутки, Юнги. — Мне плохо только тогда, когда я вспоминаю его, — в который раз устало объясняет Юнги. Боли в сердце его тревожат не часто. О них знает только Лин и если эта информация просочится дальше, то Юнги просто уволят. Он редко ходит по врачам, те прописывают необходимые препараты и уверяют, что ничего серьезного нет. Просто нужно меньше переживать. Юнги и не переживает. Только сегодня, впервые за шесть месяцев, он снова выпил который год лежащие таблетки. — Встретишься с ним? — с надеждой в голосе спрашивает Лин. Ей больно смотреть на такого Юнги: действующего, как робот, строго по инструкции. Робот, порой сбивающийся с настроек, когда дело касается морских обитателей. — Я подумаю, — и отворачивается полностью. Надевает очки в черной оправе, обращает взгляд на потухший монитор. Пару раз водит мышкой. — Мне нужно закончить статью и отправить ее службе по надзору в сфере природопользования, поэтому, если ты больше ничего не хочешь сказать, я продолжу работу. Лин молча встает, убрав стул на место, и уходит, тихо прикрыв за собой дверь.

***

Жарко. Асфальт — раскаленная сковородка, люди — жарящиеся на ней яйца. Юнги спешит покинуть душный город и поскорее оказаться на каменистом пляже, куда он ходит последние десять лет. Маршрут все такой же. Проходит теперь пустое зеленое поле в некоторых местах с притоптанной травой. Здесь больше никогда не вырастали цветы. Шаркает ногами по земле, поднимая пыль, оседающую грязным слоем на резиновых шлепанцах. На голове новая белая панама. В излюбленном перелеске срубили опасно накренившиеся деревья, в том числе ствол, на котором Юнги любил посидеть, передохнуть. На их местах коротышки-пеньки и тоненькие недавно посаженные деревья. За последние десять лет многие узнали об этом пляже, но, сходив раз, больше не рискуют — придется вновь преодолевать крутой опасный склон. На губах Юнги проступает слабая улыбка, стоит вспомнить, как он однажды покатился с него кубарем. Чудом себе ничего не сломал. Дрожащий выдох. Юнги проходит перелесок, по привычке чувствует объятья морского ветра и радостный вопль чаек. Неизменными остались линия горизонта, пенистые барашки и пробивающий нос запах. Когда-то давно Юнги хотел променять это место на сеульскую суету и каменистые джунгли. Сейчас же он, отчасти, благодарен судьбе, что все сложилось так, как сложилось. Поправляет сумку на плече и медленно спускается. Выбрасывает подальше от берега скользких пузырчатых медуз. Теребит свободной рукой ручку сумки. Волнительно. Теплая вода ласкает ступни. Чем ближе Юнги к скалистому выступу, тем реже его шаги. Оттягивает момент неизбежного. Останавливается. Вслушивается. Сплошной шум волн и крики жирных чаек. Ничего лишнего. Глубокий вдох. Вперед в неизвестность. Пустынный пляж, тот же булыжник. И мужчина. Мужчина, черт возьми. Перехватывает дыхание. Юнги, как тогда, в первый раз, крадется аккуратной поступью. Садится возле булыжника, придерживая так и норовящую улететь панаму. Общается только природа. Они друг другу — чужие. Незнакомцы, но Юнги поднимает на мужчину взгляд и еле держится, чтобы не схватиться за сердце — нос совсем не незнакомый. — Я скучал. В этот раз шепот волн перебивает не Юнги. Хосок поворачивает к нему голову. Челка спрятана под кепку, взгляд человека, утомленного долгой разлукой, видно хорошо. Как и родинку над верхней губой. Это Хосок. Они никогда не здоровались. И никогда не прощались. Они все те же, но потрепанные временем. Уравнения, составленные Юнги, меняют свои значения. Корни есть. — Я скучал еще больше.

***

Солнышко приятно греет. Не жжет. Хосок лежит на мокром полотенце на спине. Одна рука покоится под головой, вторая — обнимает за плечо пристроившегося под боком Юнги, поглаживающего робким движением обнаженный загорелый торс со стекающими морскими каплями. Странно. Непривычно. Хосок пять минут назад вышел из спокойного океана. Предлагал Юнги составить компанию, на что тот отрицательно покачал головой. Нереально. Боится почувствовать наполняющее каждую клеточку счастье. Ведь все может оказаться иллюзией. Или нет? Хосок живой. Юнги каждую его мышцу кончиками пальцев ощущает. — Помнишь мое обещание? — внезапно спрашивает Хосок, не прекращая большим пальцем ласкать обнажившуюся из-под футболки белую кожу плеча. Юнги вздрагивает от неожиданности. Хосок прижимает его теснее. Приподнимается, чтобы натянуть съехавшую панаму Юнги обратно на нос. — Помню, — в подтверждение кивает Юнги. Панама опять соскакивает. Хосок возвращает ее на место, хрипло посмеиваясь. — Я читал все твои статьи, Мин Юнги. Юнги густо краснеет. Выбирается из горячих объятий Хосока. Роется в сумке в поисках бутылки с водой. Делает один большой глоток. Давится. Хосок поднимается следом, поднимает одну руку Юнги вверх. Спустя несколько секунд Юнги дышит свободно. — Спасибо, — тихо благодарит Юнги. Сидит спиной к Хосоку. Не поворачивается. Миг — на лопатках чужая голова, а талию окольцовывают сильные руки. — Вопрос номер сорок три: как ты стал морским биологом, если терпеть не можешь физические нагрузки? Юнги тихо прыскает в кулак. Качает головой чему-то своему. — Пришлось полюбить, — пожимает плечами. Счастлив. Боже, как же он счастлив в данную минуту. Хосок за спиной, трепетно прижимает к себе, как самое драгоценное, что у него есть в этой жизни. Трется носом о линию роста волос. Щекочет. Тоже улыбается. — Тебе нравится то, чем ты занимаешься, Мин Юнги? — жаром в затылок. — Это уже сорок четвертый вопрос, Чон Хосок. Будто и не было пропасти, длиною в десять лет. Юнги с Хосоком расслабляется. Смелеет. Его не стоит бояться. Его чувства… постоянны. И это аксиома. Его руки прочным замком на животе Юнги. Там, глубоко внутри, где давно все вывелось, прорастает что-то новое. Знакомое. Пускает стебли к вернувшей свою половину сердцу. Соединяет две части крепкими узлами. Чтобы больше никогда-никогда не потерять. — Я задам тебе еще больше. Твой ответ? — Определенно да, — ох уж эти Козероги. Хосок, удовлетворенный ответом, затихает. Юнги разминает его ровные пальцы. Садится лягушкой, двигается к Хосоку. Тот расставляет ноги, сам сокращает и без того ничтожно маленькое расстояние, кладет подбородок на плечо Юнги, коснувшись носом румяной щеки. — Я же говорил, что ты можешь полететь. Юнги поджимает губы. Встречается с большими глазами напротив. Блестят. Сияют тысячами огоньков. В них Юнги свою лицо видит. Такое смешное. Местами испуганное. Близко. Слишком близко. Нос к носу, воздухом, оседающим на губах. Приоткрываются. Юнги теряется, не может удержаться и… смотрит на родинку Хосока. Снова в зеркало души. Неприлично. Кровь качается быстрее и расширенные капилляры под тонкой, почти прозрачной кожей, прекрасно красят малиновым щеки с ушами. — Нет, — не соглашается Юнги. Хосок в непонятках хмурится. Голова чуть подальше. Рассматривает эмоции на красивом лице. Оно стало старше. Взрослее. Детских черт практически не осталось. За исключением полюбившихся щек. Хосок, наверное, рад видеть их полноту больше всего. Значит, Юнги хорошо питался, значит, больше не было причин для стресса. Значит, Юнги и правда доволен тем, что имеет. Так почему «нет»? — Ты говорил, что я похож на китов, но я же просто обычный человек, — поясняет Юнги. Мигом отлегает от сердца. Губы Хосока расплываются в обворожительной улыбке. — И о чем же ты мечтал, если не летать? Какая же нахальная физиономия. Самовлюбленная. Загадочный взгляд. С возрастом стал больше походить на хищника, загнавшего жертву в ловушку. И как Юнги с ним быть? Юнги саркастично вздыхает, закатив глаза. То на Хосока, то на море. Туда-сюда. Пусть помучается, пусть подождет. Это ему наказание за то, что десять лет назад засунул свою упертость куда подальше, а не запрыгнул в комнату Юнги через окно. Чертов Козерог. И Юнги с ним быть. — Я все эти десять лет мечтал тебя поцеловать, — практически бесшумно. В самые губы. Чтобы, когда он едва закончит предложение, почувствовать эти самые губы на своих. Сминающие аккуратно, медленно. Не желая доставить дискомфорт. Ведь было понятно с первой встречи, что сопротивление с Чон Хосоком бесполезно. А крылатые мечтают не только летать.