Связь

      Когда Юри было пять, родители нарядили его в традиционную одежду — чёрное кимоно, серые полосатые хакама и тёмно-синее хаори с золотыми журавлями — и повели праздновать Сити-го-сан в храм Хасецу. Торжественно была одета вся семья: отец — в костюм, мама и Мари — в кимоно. Возле храма им встретилась и семья Юко. Для семилетней Юко Сити-го-сан в этом году был последним; на ней было красное кимоно, расшитое разноцветными бабочками, вокруг талии был обёрнут золотой оби, а в волосах бусины и цветы.              — Юри-кун такой красивый, — сказала мать Юко.              — Юко-тян, у тебя такое красивое кимоно! — воскликнула мама Юри.              Юко широко улыбнулась. Юри дёрнул себя за рукав хаори и нахмурился. Ходить в дзори было неудобно.              У храма Хасецу буквально роились семьи. Угол территории храма занимали палатки, где торговали якисобой, куриным карааге и сосисками; рядом стояли пластиковые столы, за которыми сидели семьи, ели и болтали. Там же была зона с праздничными играми и детскими столиками, засыпанными мелками и раскрасками, где дети бесновались, радостно визжа. Юри с тоской посмотрел на кингё-сукуй, где прямо сейчас девочка пыталась поймать сачком рыбку, но отец положил руку ему на плечо и сказал:              — Не отвлекайся, Юри. Вспомни, о чём мы говорили.              «На мне синее хаори с золотыми журавлями», — подумал Юри и послушно кивнул. Он наклонился к Юко.              — Помни, мы должны думать о том, что на нас надето, — прошептал Юри.              Юко кивнула и нахмурилась.              — На мне красное кимоно с бабочками и золотой оби, — зажмурившись, бормотала себе под нос Юко. — На мне красное кимоно с бабочками и золотой оби.              «На мне синее хаори с золотыми журавлями», — мысленно повторил Юри. Он быстро огляделся, окинул взглядом всех, кто стоял поблизости, но не заметил ничего необычного. Ничего, кроме собственного внутреннего голоса, повторяющего: «На мне синее хаори с золотыми журавлями».              Вместо того чтобы съесть якисобу или попытаться поймать золотую рыбку, Юри и Юко повели к алтарю принести подношения и помолиться, в очередь из родителей и детей.              — Помни, что я тебе говорила, — прошептала мама Юри.              — Сказать спасибо богам, — послушно повторил Юри.              — А что ещё?              — Помолиться о здоровье и счастье и попросить, чтобы моя родственная душа нашла меня сегодня.              — А ещё?              Он фыркнул.              — На мне синее хаори с золотыми журавлями. Папа мне уже сказал.              — Хорошо, — ответила мама и погладила Юри по голове.              Когда, наконец, подошла их очередь, папа сунул в ладонь Юри монету в пять иен, мальчик бросил её в ящик для пожертвований, поклонился, соединил ладони и закрыл глаза. «Спасибо», — подумал он и тут же понял, что не знает, за что должен благодарить богов. Юри нахмурился, размышляя. «Спасибо за мою семью», — придумал он наконец и довольно кивнул сам себе. — «Пожалуйста, подарите мне здоровье и счастье, и пусть моя родственная душа сегодня меня найдёт. На мне синее хаори с золотыми журавлями».              Он снова поклонился, открыл глаза и побежал к выходу, где ждали Мари и родители. Юко с семьёй ещё молились, поэтому Юри огляделся. Здесь было много детей, не только трёх, пяти и семи лет, а всех возрастов: братьев и сестёр, родственников и друзей, которые пришли на праздник. Юри изучал их одного за другим, разглядывая их одежду. Розовое кимоно с хризантемами. Синее кимоно и чёрные хакама. Зелёное кимоно с речным пейзажем. Чёрное кимоно с серебристо-полосатым хаори.              Всё же, такова традиция.              Юко только что склонилась перед алтарем, закончив свои молитвы, как раздался голос, прорвавшийся сквозь гул разговоров.              — Ой! — и затем, словно спохватившись, добавил: — красное кимоно с бабочками и золотой оби!              Юко застыла, широко распахнув глаза, а затем медленно обернулась. Примерно в десяти метрах от неё стоял мальчик с растрепанными волосами и открытым ртом. Он был одет в тёмно-зелёное кимоно с чёрным хаори и смотрел на Юко так, словно впервые увидел луну.              Отец Юко присел на корточки рядом с ней.              — Подумай о своём имени, — прошептал он Юко так тихо, что Юри едва услышал. — Не говори вслух. Молча.              Юко моргнула, зажала ладонями рот и кивнула. Она ничего не ответила.              — Юко! — крикнул мальчик. — Я тебя слышу! Тебя зовут Юко!              Мать Юко разрыдалась.              В тот же миг в храме поднялся шум. Мальчик подбежал к Юко, их родители бесконечно кланялись и представлялись друг другу, лепеча, и все вокруг них, полнейшие незнакомцы, выкрикивали поздравления, подбадривали и оборачивались к близстоящим с охами и ахами. Не могу в это поверить, как им повезло, свела судьба, как прекрасно, как чудесно, никогда раньше подобного не видел, чтобы родственные души так нашли друг друга…              А в стороне, совершенно забытый, молча стоял Юри с широко раскрытыми глазами и совершенно пустой головой. Он должен был что-то делать. Он пришёл сюда не просто так. Но он не мог вспомнить, не мог думать, не мог даже дышать. В храме не было места ни для кого, кроме Юко и нашедшего её мальчика, и если кто-то и был здесь ради Юри, то сейчас на него никто не смотрел.              Среди внезапной праздничной какофонии Мари утешительно погладила его по голове.              — Повезёт в следующий раз, малыш.       ________________________________________              Момент, когда Нишигори Такэши нашёл Юко, навсегда останется в памяти Юри. Он вспомнил об этом в свой следующий, последний, Сити-го-сан два года спустя, когда он склонил голову, нахмурился и думал намеренно и беспрерывно: «На мне зелёное хаори с драконом». Молча желая, чтобы кто-нибудь увидел его, услышал голос. Он вспоминал об этом в каждый последующий Сити-го-сан, когда дети младше него шли молиться о здоровье, счастье и удаче, чтобы их заметили родственные души, а он смотрел на них, ничего не слыша. Он вспоминал об этом каждый раз, когда Нишигори поддразнивал его, потому что насмешки прекращались только тогда, когда могла услышать Юко. Когда такое случалось, Нишигори виновато замолкал, потому что Юко ясно выражала неодобрение.              Юри это помнил. Помнил. Не мог перестать вспоминать.       ________________________________________              Юри вовсе не был одержим идеей найти свою родственную душу. Как и его родители. Ведь в наши дни это едва возможно. Но так было не всегда. Родственные души были разбросаны не дальше расстояния вытянутой руки: никогда не жили так далеко, чтобы один не мог найти другого. Столетия назад встретить родственную душу было достаточно легко, церемонии, подобные Сити-го-сан, правда помогали. Сити-го-сан, в конце концов, был обрядом посвящения, который возник в эпоху Хэйан, тогда мир был намного меньше, японцы оставались в Японии, а родственные души никогда не разбрасывало так далеко, чтобы у них не было надежды найти друг друга. Но за прошедшие с тех пор столетия мир расширился: торговля, войны и технологии соединили далёкие земли, и по мере того, как расширялся охват человечества, расширялся и круг родственных душ. А с появлением фотографии исчезли все ограничения. Что ни говори, но разве возможно не найти свою родственную душу, где бы она ни была, когда одна-единственная фотография может быть доставлена в любой уголок земного шара?              Родители Юри не были родственными душами. Как и родители Юко, Нишигори и всех остальных знакомых. Сити-го-сан превратился в традицию, оторванную от задуманного предназначения; никто не ожидал так найти свою родственную душу, и не находил, по крайней мере, с эпохи Мэйдзи. Но Юко нашла, и Юри не мог не думать почему?              Ему было десять или, может быть, одиннадцать лет, когда любопытство взяло верх.              — Ю-тян, на что это похоже?              — А? Что? — переспросила Юко, но Юри даже не взглянул на неё; они только вышли со льда после тренировки, и он был занят расшнуровыванием коньков — идеальный предлог, чтобы не смотреть. — Что на что похоже?              Юри дёргал шнурки, пока тугой узел не поддался. Он принялся за другой конёк.              — Иметь родственную душу, — пробормотал Юри.              Долгое мгновение Юко молчала. Юри рискнул поднять взгляд: она уставилась на свои коньки, сдвинув брови и задумчиво поджав губы.              — Честно говоря, особых отличий нет, — наконец тихо ответила Юко. — Ведь это Такэши нашёл меня. Он меня слышит, а я его — нет. Для меня ничего не изменилось. Так что я не знаю, на что это похоже.              — Интересно, почему родственные души так устроены, — сказал Юри. — Разве не было бы разумнее, если бы вы оба могли слышать друг друга?              — Иногда я жалею, что не слышу его, — призналась Юко. Она подёргала узелок на шнурках, но её взгляд был отстраненным. — Я знаю, что он моя родственная душа. Он может доказать это, когда захочет, просто сказав мне, о чём я думаю. Но иногда я жалею, что не я его нашла. Он слышит меня всегда, но я слышу от него только то, что он решает сказать вслух, как и любой другой. — Её руки задрожали на шнурках. — Я знаю, мне повезло, что у меня есть родственная душа, но иногда мне становится одиноко. По-моему никто не понимает, как мне одиноко.              Юри уставился на свои коньки, развязанные шнурки безвольно болтались. «Одиноко», — подумал он.              Интересно, будет ли он одинок всю оставшуюся жизнь?       ________________________________________              Однажды, когда Юри было двенадцать лет, Юко ворвалась на тренировку, практически танцуя.              — Юри-кун! — воскликнула она, бросая свою сумку с коньками на скамейку и подпрыгивая к нему. — Тебе нужно кое-что увидеть.              Он вопросительно посмотрел на неё.              — Что? — спросил Юри.              Юко улыбнулась ему, постукивая себя по носу.              — Узнаешь после тренировки, — сказала она, подмигнув. — Если сможешь приземлить двойной ритбергер.              Юри надулся, но Юко только рассмеялась и вытащила коньки из сумки.              — Поторопись, — сказала она, почти насмехаясь над ним, — или я займу на льду твоё место!              Ни у кого не было «своего» места, тем более у Юри, но подстрекательство сработало как задумано: Юри поспешно дошнуровал коньки, завязывая узлы как можно туже. Он задержался у бортика лишь на мгновение, чтобы стянуть с лезвий чехлы, а затем плавно скользнул на лёд.              Сегодня он тренировался с Ямадой-сан, женщиной, пиком карьеры которой стала бронзовая медаль на чемпионате Японии среди юниоров. Теперь, когда её расцвет давно миновал, она учила юных фигуристов выполнять лутцы и тулупы, её объяснения всегда были спокойными и терпеливыми.              «Что-то, что мне нужно увидеть», — подумал Юри, когда Ямада-сан отправила его разогреваться. — «Что Ю-тян имела в виду?»              Он осмотрел каток, пока не заметил Юко в стороне. Она, хмурясь и постукивая зубцами конька по льду, стояла рядом со своим тренером, Тёно-саном, пока он что-то объяснял. Она несколько раз покрутила корпусом, крепко прижав руки к груди, словно посреди прыжка, а затем кивнула и унеслась прочь.              Юри сделал несколько кругов по катку, ловко огибая других фигуристов. Он, конечно, уже размялся вне льда, поэтому быстро разогрелся — несколько кругов вперёд и назад, шаги, которые задействуют оба края лезвия. Затем он начал прыгать. Он начал выполнять прыжки в порядке их баллов в новой системе оценивания: тулуп, сальхов, ритбергер, флип, лутц, а затем, к его собственному растущему чувству гордости, уверенный одинарный аксель. После Юри приземлил и шаткий двойной тулуп.              Он вернулся к Ямаде-сан, которая придирчиво наблюдала за ним.              — Хороший аксель, Кацуки-кун. — Она всегда казалась немного удивлённой, когда хвалила его аксель, как будто всё ещё не могла поверить, что он так быстро наловчился. — А теперь почему бы нам не поработать над двойным ритбергером?              Существовали способы тренировать прыжки вне льда, как Юри уже давно понял, так начиналось обучение новому прыжку, но единственный способ действительно научиться прыгать — это прыгать на льду, без страховки, без помощи, без ничего. Это означало, что рано или поздно ты окажешься на коньках, бросаясь в новый прыжок и зная, что, вероятно, врежешься в лёд. Юри кивнул, встряхнул руками и оттолкнулся. Он набрал скорость, нацелился на открытый участок льда, развернулся спиной вперёд, сделал глубокий вдох, согнул колени и оттолкнулся.              Он упал при первой попытке.              — Кацуки-кун, сильнее согни колени! — крикнула Ямада-сан, проезжая мимо. Во втором прыжке он упал чуть менее неуклюже. Третий он сорвал. В четвёртый раз ему удалось удержаться на ногах, но только потому, что опёрся рукой, да и то довольно неудачно. Пятый был очередным падением.              С шестой попытки он тяжело приземлился на внешнее ребро конька, но каким-то чудом смог восстановить равновесие.              — Юри-кун! — голос Юко эхом отозвался с другого конца катка.              Сияя, Юри вернулся к Ямаде-сан. Она подняла брови, глядя на него, и выражение её лица разрывалось между неохотным впечатлением и откровенным недовольством.              — Хорошо, — сказала она. — Ты его приземлил. А теперь повтори.              На самом деле Юри не провел остаток занятия с Ямадой-сан, работая над двойным ритбергером, но казалось, что так и было. К окончанию часовой тренировки он обливался пóтом и чувствовал осыпавшие его синяки — результат многократных близких встреч с поверхностью льда. Но он приземлил двойной ритбергер ещё три раза, и последний с полными оборотами и почти уверенным приземлением. Когда Юри выходил со льда, его грудь практически раздувалась от гордости.              Юко уже сошла со льда и сидела на скамейке, коньки она уже расшнуровала, но ещё не сняла. Нишигори тоже сидел там, плотно укутанный от холода катка. Юко, разрумяненная и растрёпанная после тренировки, улыбнулась Юри, как только заметила его.              — Я видела твой двойной ритбергер, — сказала она, показывая большой палец.              — Приземление могло бы быть и почище, — добавил Нишигори и получил за колкость локтем в бок от Юко.              — Я работаю над этим, — проворчал Юри. Он плюхнулся на скамейку рядом с Юко и принялся за коньки. — Итак, что я должен увидеть?              Улыбка Юко стала озорной.              — Нужен телевизор. Скорее снимай коньки, и мы посмотрим!              В вестибюле Ледяного замка Хасецу стоял телевизор: видимо, для родителей, которым приходилось ждать с тренировки детей. Как только Юри и Юко переобулись из коньков в ботинки, они подскочили к телевизору, и Юко переключила канал с NHK, как будто она тут главная. Она яростно ткнула кнопку канала на телевизоре, изображение на экране быстро замигало.              — Виктор Никифоров из России, — сказала она и отошла от телевизора, чтобы Юри увидел.              На экране скользил гибкий, высокий, элегантный, самый красивый мальчик, которого Юри когда-либо видел. Его костюм был строгим и великолепным, чёрным как смоль — поразительный контраст с его бледной кожей — с намеком на юбку у одного бедра и украшенный серебряными кристаллами, похожими на бриллианты. Его волосы, гладкие платиновые, свисали в хвост позади него, когда он крутился и прыгал. Он танцевал на льду, как будто лёд принадлежал ему, как будто он был льдом, его тело парило, каждый жест был плавным и широким, его глаза сверкали, а коньки рассекали воздух.              Юко говорила что-то, «он выиграл золото с самым высоким баллом в истории», но её слова были не чем иным, как помехами. Юри уставился на экран широко раскрытыми глазами, у него перехватило дыхание. Русский мальчик был красив, да, и его катание было ещё красивее, но не это привлекло внимание Юри. Более ошеломляющим, чем волнение Юко или тонко завуалированный интерес Нишигори, больше, чем красота или талант Виктора Никифорова, больше чего угодно, Юри захлестнула волна эмоций, обретших форму единой мысли, которая звучала в голове как голос, ясный и чистый, как звон колокольчика.              «Я победил».              Когда Юри уставился на изображение Виктора Никифорова на экране, у него внутри всё сжалось, а сердце ушло в пятки. Потому что Виктор Никифоров был невероятным, и его катание было ошеломляющим, и его результат был историческим, и чистый триумф в его глазах был захватывающим, но всё это меркло, потому что разум Юри был перегружен натиском гордости и волнения, решимостью и чистым восторгом, и звонким повторением: «я победил, я победил, я сделал это, я победил». Юри с душераздирающей уверенностью знал, нутром чувствовал, что никакие из этих чувств не были его собственными.              Юри сглотнул. «Я нашёл тебя», — подумал он, едва понимая всю значительность происходящего. — «Я нашёл тебя».              «Я победил», — твердил в голове торжествующий голос Виктора Никифорова. — «Я победил».       ________________________________________              Дальше Юри едва мог сосредоточиться.              Слышать свою родственную душу было совсем не так, как он ожидал. Он мог чувствовать мысли и эмоции Виктора, да, но они отличались от его собственных, разделенные яркой разделительной чертой. Юри не чувствовал, что их разумы сливаются, не принимал мысли Виктора за свои собственные даже на мгновение. Но осознание того, что он слышит Виктора, само по себе ошеломляло.              «Я победил», — подумал Виктор, и Юри почувствовал его волнение. — «Я победил», — подумал Виктор, и Юри почувствовал его гордость. — «Я победил», — подумал Виктор, и Юри почти ощутил его ликование.              Ни капли не удивляло, что Юри ничего не мог поделать, только пялился в экран, широко раскрыв глаза и разинув рот, пока Виктор катался, прыгал и крутился, пока Виктор с улыбкой получал заслуженную золотую медаль и махал рукой, пока Виктор давал интервью на английском с акцентом. Даже после того, как получасовой репортаж закончился, Юри мог только сидеть там, наблюдая, как сюжет переходит в анонс Чемпионата взрослой категории, запланированный на следующую неделю, его ум заполнял Виктор.              Юко хихикнула.              — Разве он не потрясающий? — спросила она, и ответ на этот вопрос был только один.              Юри сглотнул. Во рту у него пересохло. Он кивнул, слишком ошеломленный, чтобы что-то сказать.              Чемпионат мира по фигурному катанию среди юниоров прошел в Софии, Болгарии. Там всё ещё было утро — утро после награждения — и волнение от победы на Чемпионате мира среди юниоров явно ещё не угасло для Виктора. «Я победил», — думал он, пока чистил зубы. — «Я победил», — думал он, собирая сумку. «Я победил», — думал он, выходя на каток для показательного выступления.              «Я победил», — твердил он, а Юри мог думать только в ответ: «Ты победил, ты победил, ты победил».              — Я буду кататься как Виктор, — выпалил Юри.              К нему повернулись одинаково недоумевающие Юко и Нишигори.              — Как Виктор? — переспросил Нишигори.              — Соревноваться? — спросила Юко.              Юри рьяно закивал.              — И не только соревнования Кюсю. Я стану фигуристом национального уровня. Я буду представлять Японию. Я поеду на Финал Гран-при, на Чемпионат мира, на Олимпиаду. — Его глаза всё ещё были прикованы к экрану телевизора, но, несмотря на то, что на нём была пара танцующих на льду, он видел только Виктора. — Я встречусь с ним на льду, — сказал он.              Юко и Нишигори переглянулись.              — Я знаю, — сказал Нишигори через мгновение; должно быть, он ответил на одну из мыслей Юко. Он посмотрел на Юри. — Тебе придется много работать, — с сомнением сказал Нишгори.              — Это не случится в одночасье, — добавила Юко. — Виктор, наверное, в следующем году пойдет во взрослую категорию. Так что даже если в следующем году ты выступишь в юниорской группе, он…              — Я знаю, — ответил Юри, стиснув зубы. — Мне всё равно, сколько времени это займет. Я буду там.              «Я попаду на тот же лёд, что и он», — подумал Юри. — «А потом расскажу ему».              Юко и Нишигори снова переглянулись. Нишигори нахмурился, Юко прикусила губу. Но Юри не обращал на них внимания, потому что в его голове голос Виктора повторял: «Я победил».              А потом: «Интересно, смогу ли я снова победить».              Сама мысль об этом была настолько волнующей, как для Виктора, так и для Юри, что Юри не заметил, когда появилась его мама.              — Пойдем, Юри, — сказала она, — нам пора домой.              — Хорошо, — под нос пробурчал Юри, его мысли витали далеко.              Он поплёлся вслед за матерью к машине, и, сев, уставился в окно. Мама завела двигатель и выехала со стоянки.              — Итак, Юко-тян сказала мне, что ты видел фигуриста, который тебе очень понравился.              Юри моргнул, его рот открылся и закрылся. «Дело не в том, понравился он мне или нет», — говорила какая-то часть его разума. — «Дело не в его катании. Дело не в его золотой медали. Дело в том, что я его слышу».              Он мог бы так сказать. Может, и стоило. Но по какой-то причине он не мог себя заставить. Он не знал почему, но не мог произнести эти слова вслух. «Она может не поверить мне», — прошептала часть его разума. «Может быть, я просто воображаю», — сказала другая часть. «Может быть, я никогда не буду достаточно хорош».              И где-то в глубине его сознания тоненький-тоненький голосок жалобно прошептал: «Виктор мой».              — Он потрясающий, — ответил Юри. — Я никогда не видел, чтобы кто-то так катался. Я хочу кататься как он. — Юри повернулся и посмотрел на маму. — Я хочу кататься.              Мама не отрывала глаз от дороги.              — Что ж, это будет нелегко.              — Я сделаю это, — настаивал Юри. — Я сделаю это.              «Я сделаю всё, чтобы услышать, как он произносит моё имя».       ________________________________________              Три недели спустя Юри зашёл в книжный магазин и купил свежий номер «Мира фигурного катания». На обложке была фотография Асада Мао, гордо держащей в одной руке золотую медаль юниоров, а в другой — букет цветов. Юри полностью проигнорировал обложку и пролистал страницы, пропустив всю первую половину журнала, чтобы добраться до статьи о Чемпионате мира среди юниоров. На первой странице тоже была Асада, после ещё несколько страниц с её фотографиями, статьями о её выступлениях, интервью. Следующие развороты были посвящены остальным женщинам-фигуристкам. И затем…              «Будущее фигурного катания», — кричали смелые слова над фотографией Виктора Никифорова.              Юри уставился на фотографию. Это был Виктор, стоящий в центре катка сразу после произвольной. Он был окружён цветами и мягкими игрушками, его рука была поднята, чтобы помахать толпе, его глаза блестели, а улыбка сияла.              Сейчас Виктор не был тем элегантным, невероятным фигуристом, которого на фото приветствовали как будущее фигурного катания. Сейчас Виктор дулся. «Я хочу шоколад», — раздражённо думал Виктор. Сейчас он ел фрукты, избегая обработанных сахаров и придерживаясь плана питания, как полагается профессиональному спортсмену. «Хоть раз я хочу чего-то ужасно нездорового».              Юри слегка улыбнулся про себя. Он закрыл глаза, впитывая ощущения разума Виктора. Он знал, что Виктор его не слышит, знал, что их связь была улицей с односторонним движением, но всё равно посылал ободряющие мысли: «У тебя всё хорошо. Оставайся здоровым. Это поможет твоему катанию».              «Когда-нибудь я приду к тебе».              Он открыл глаза и перевернул страницу. Он прочитал всю статью о коротких и произвольных прокатах Виктора, вздыхая над каждым хлёстким описанием безупречного прыжка или красивого вращения, рисуя мысленный образ взмаха рук Виктора, ряби его волос, выразительности лезвий на льду. Затем он прочитал интервью с Виктором, которое было до боли серьёзным («Я знаю, что моего нынешнего уровня мастерства будет недостаточно для соревнований взрослой категории, поэтому мне нужно работать над всем: над четверными, исполнением, хореографией, всем!»). А потом Юри схватил ножницы и аккуратно, очень аккуратно вырезал каждую фотографию Виктора. Он приклеил их скотчем к стенам спальни, развесив так, чтобы, куда бы он ни посмотрел, там было изображение Виктора: Виктор показывает свою золотую медаль, Виктор машет толпе, Виктор с распростертыми руками в великолепном бауэре. Виктор.              ________________________________________       Юри набрасывался на уроки английского, как голодающий на пир.              Виктор хорошо говорил по-английски. Не на уровне носителя, по его собственной оценке, но хорошо. Английский был языком спортсменов, и любой фигурист мирового уровня должен владеть им хотя бы поверхностно. Фигуристы должны общаться друг с другом, отвечать на вопросы на интервью, понимать объявления, взаимодействовать с персоналом соревнований и катков, работать с лучшим тренером независимо от гражданства или родного языка. Поэтому Виктор относился к английскому так, как относился к любому другому аспекту своего тренировочного режима: он практиковал его с целеустремлённым напором.              Если Юри собирается стать профессиональным фигуристом, он должен хорошо владеть английским. И что ещё важнее, английский будет жизненно необходим для общения с Виктором, когда они окажутся на одном льду. В Хасецу не было школ русского языка — родители Юри проверили после долгих просьб — и это означало, что единственным вариантом для Юри был английский.              К счастью, Юри не нуждался в английском, чтобы понимать Виктора. Мысли и чувства были смутными, туманными понятиями и редко принимали форму языка. По крайней мере, Виктор редко думал в явных выражениях; иногда Юри мог только догадываться, что это русский, но обычно мысли Виктора состояли из образов и ощущений, понятных на уровне более глубоком, чем лингвистика. Пока этого было достаточно, но когда они наконец встретятся, этого не хватит. Если Юри не мог говорить по-русски, то ему был нужен хотя бы английский на уровне достаточно хорошем, чтобы сказать всё, что он хотел. Чтобы облечь в слова любую мысль, любую идею.              Чтобы доказать, что слышит Виктора. Чтобы доказать, что он — родственная душа Виктора.       ________________________________________              Ни Юри, ни Юко не могли придерживаться распорядка дня Виктора, но это не мешало им стараться.              Оба выучили победную короткую программу Виктора «Фея сирени». Они достали столько версий его выступления, сколько смогли, Чемпионат мира среди юниоров и Гран-при среди юниоров, а также одно зернистое видео с тренировки, которое длилось всего двадцать секунд, и они бесконечно их пересматривали, сравнивая угол наклона рук Виктора и изгиб его ног. Они оценивали его прыжки, подсчитывали обороты на вращениях, составляли план хореографии, а затем учили её.              — Виктор делает это вот так, — говорили они, катаясь бок о бок, прыгая и кружась по льду.              — Нет, смотри, он переходит к внешнему краю вот здесь, это скобка в выпад, — сказал Юри, и он повторил эту часть последовательности шагов Виктора: шаг, поворот и переход к внешнему краю.              Юко нахмурилась и попыталась повторить, но её шаги были небрежны, а лезвия натужно скребли по льду. Она была хорошей фигуристкой, даже очень хорошей, но у неё не было таких способностей к дорожкам шагов, как у Юри.              — Покажи ещё раз, — попросила она, отчаяние огрубило её голос.              Юри глубоко вздохнул. Он прокрутил в уме ноты «Феи сирени», оттолкнулся и, раскинув руки, покатился. Скобка, вперёд от внутреннего края к заднему внешнему, а затем переход в глубокий выпад, одна нога тянется за ним, одна рука вытянута вперёд.              Юко вздохнула, но это был звук восхищения, а не разочарования.              — Юри-кун, твоя работа ног великолепна, — крикнула она.              Юри поднялся из выпада, его щеки вспыхнули.              — Мне ещё работать и работать, — запротестовал он. — Я и близко не сравнюсь с уровнем Виктора.              — Твои дорожки шагов сравнятся, — сказала Юко. — А что касается всего остального... ты научишься. — Её голос был абсолютно уверенным, как будто она не сомневалась, что однажды Юри будет кататься на том же уровне. — Не могу дождаться, когда увижу тебя на одном льду с Виктором.              Юри слегка неуверенно улыбнулся. Да, хореографические дорожки были его сильной стороной, но это было от природы. Он не мог выполнить все прыжки Виктора, не мог даже приблизиться. Пока нет. Но если он не мог сравниться с Виктором в прыжках, то, по крайней мере, мог учиться у него.              Он тренировался и на льду с Юко, и в студии с Минако-сэнсэй, и в уединении собственной спальни поздним вечером. На льду он практиковался в катании на коньках и оттачивал шаги и повороты, драматические бауэры, гидроспирали и кораблики. Вне льда он учился эмоциональности, контролируя выражение лица и жесты, взмахи рук и наклон головы.              Он упражнялся, упражнялся и упражнялся, пока не научился катать хореографические дорожки «Феи сирени» так же красиво, как и сам Виктор. Жаль только, что Виктор больше не повторял эту программу. Если бы повторял, то Юри мог бы слышать его, мог бы проникнуть в его разум и различить чувства, значения, стоящие за каждым шагом, поворотом, каждым малейшим движением. Но Виктор уже двигался дальше, и Юри мог только изо всех сил пытаться его догнать.       ________________________________________              Виктор думал о родственных душах. Часто.              Однажды, всего через несколько дней после того, как Юри впервые увидел Виктора по телевизору, ему пришло в голову, что он может просто сказать Виктору. Контактная информация Виктора едва ли была достоянием общественности, но у него был тренер, агент, домашний каток; должна была быть возможность отправить электронное сообщение или письмо одному из них по официальным адресам. Юри мог связаться с ними, сказать, что он видел Виктора по телевизору и теперь слышит его, а они бы передали. Юри даже мог бы это доказать, если бы Виктору понадобились доказательства. Они могли бы договориться о дне и времени, и заставить Виктора думать о чём-то конкретном, о чём могла бы догадаться только родственная душа Виктора, и Юри сказал бы, о чём он думает. А потом... ну, Юри не знал, что будет потом, но, по крайней мере, тогда Виктор будет знать, и они смогут общаться, и, может быть, Юри сможет навестить его, и…              Юри думал об этом, даже вышел в интернет, чтобы узнать, сможет ли он найти контактную информацию тех, кто работал с Виктором. Но потом Виктор заговорил с другим фигуристом, товарищем по катку, и хотя Юри не мог слышать точное содержание разговора, все фоновые мысли Виктора были ему доступны. Он слышал, как Виктор подумал: «Ты не можешь так легко поверить, когда кто-то говорит, что он твоя родственная душа. Как раз на прошлой неделе очередной человек сказал, что слышит меня, и он тоже солгал».              Первой реакцией Юри было полное недоумение, потому что он был родственной душой Виктора, и Виктор никак не мог знать о нём. Его второй реакцией было цунами слепого негодования. Другой человек сказал, что он родственная душа Виктора. Это означало, что кто-то лжёт, и более того, такое случалось раньше, и как смеют эти люди пытаться обмануть Виктора, украсть его, присвоить...              Кости в руках Юри затрещали, и он понял, что от ярости сжал руки в кулаки. Он вдохнул, закрыл глаза, выдохнул, разжал пальцы.              Виктор, конечно, понятия не имел, что Юри всё это слышал. «Я понимаю надежду», — подумал Виктор. — «Трудно не надеяться. Но кто бы это ни был, скорее всего, он лжёт».              В мыслях Виктора был странный меланхоличный оттенок — не трагический, не скорбный, просто... смиренный. Как будто это было несчастье, но вполне ожидаемое. Виктор привык к людям, называющим себя его родственной душой. Виктор привык, что люди лгут.              «Интересно, найдет ли меня когда-нибудь моя родственная душа?» — подумал Виктор.              Юри сглотнул.              «Я нашёл тебя», — подумал Юри, хотя Виктор его не слышал. — «Я нашёл. Когда-нибудь я приду».              Но если Юри пошлёт Виктору сообщение, что он его родственная душа, поверят ли ему? Нет. Конечно, нет. Они подумают, что он просто очередной ненормальный, погнавшийся за восходящей звездой, человек, готовый лгать, обманывать и предавать свою родственную душу, ради того, чтобы отхватить кусочек славы. Единственный способ проявить себя — пойти прямо к Виктору, посмотреть ему в глаза и повторить вслух его мысли. Тогда Виктор узнает, и ему никогда больше не придется смиряться.              Но пока этот день не настал, Юри должен был слушать мысли Виктора и чувствовать его эмоции. И Виктор много думал о родственных душах. Пожалуй, даже слишком.              «Должен ли я получать сообщения, когда кто-то говорит, что он моя родственная душа? Может быть, один из них говорит правду».              «Они, наверное, все врут».              «Интересно, любит ли моя родственная душа фигурное катание? Интересно, видел ли он, как я катаюсь на коньках?»              «Может быть, вместо этого я найду свою родственную душу. Интересно, каково это — слышать чужие мысли?»              «Интересно, где он? Жив ли вообще».              «...Привет? Ты меня слышишь?»       ________________________________________              Если и было какое-то преимущество в том, чтобы постоянно находиться в голове Виктора Никифорова, так это то, что он был гением фигурного катания.              Был ли он сосредоточен на нынешнем золотом призёре Финала Гран-при, перспективном фигуристе среди юниоров или на самом себе, Виктор изучал фигурное катание острым, критическим взглядом. Он рассчитывал углы входа и высоту прыжка, десятками сравнивал бильманы, чтобы точно определить идеальную каплевидную форму, просматривал сотни и сотни прыжков, чтобы увидеть самое правильное положение ног и наиболее сбалансированное распределение веса. Он хранил в своём черепе почти энциклопедические знания, и Юри имел доступ практически ко всем.              Не имело значения, в школе Юри, на льду или дома: в тот момент, когда Виктор начинал оценивать и анализировать, Юри отключал всё остальное и сосредотачивался на сознании Виктора, сравнивая анализ с сопровождающим мысленным образом. Юри стал просить Юко записывать видео на тренировках, чтобы он мог сравнить то, что узнал от Виктора, с собственным катанием.              «Я не получаю хорошие баллы за ритбергер, потому что перекручиваю его», — понял Юри. — «Хороший лутц заглубляет внешний край. Мне нужно немного больше наклоняться в гидроспирали, чтобы сохранять равновесие».              Виктор иногда нацеливался на что-то конкретное — на определенный прыжок, определенное вращение, даже на одно-единственное движение. Когда он так делал, Юри было трудно сосредоточиться на чём-то еще. Учителя всё больше расстраивались из-за его невнимательности в классе. Тренеры ругали его и велели сосредоточиться.              — Как будто твой разум находится за полмира отсюда, — однажды сказала Минако, не понимая, насколько она права.              Когда Юри переехал в Детройт, чтобы работать с новым тренером, он выбрал другой подход.              — Селестино, — сказал Юри, — иногда я предпочитаю сосредоточиться на чём-то одном и отбрасываю всё остальное. Это нормально? Вы можете с таким работать?              Селестино моргнул, явно удивлённый.              — Я твой тренер, Юри, а не начальник, — ответил он. — Я скажу тебе, если мне покажется, что это мешает тебе тренироваться, но я не собираюсь диктовать тебе каждую мелочь.              Так что если Виктор тратил месяц на совершенствование тройного акселя, то и Юри тоже. Если Виктор отрабатывал тройной флип с поднятыми руками, то и Юри тоже. Если Виктор менял дорожку шагов, то и Юри тоже.              «Я тебя слышу», — говорило катание Юри. — «Я слышу тебя, я слышу тебя, так что, пожалуйста, просто посмотри на меня...»       ________________________________________       В день наступления двадцатилетия Юри Пхичит решил отпраздновать это событие алкоголем.              — В Японии совершеннолетие наступает в двадцать, верно? — спросил он, махнув банкой пива в сторону Юри.              — Мы в Америке, — напомнил ему Юри. — Я всё ещё не могу пить.              — Ты не можешь пить законно, — сказал Пхичит, бесстыдно поигрывая бровями. — А теперь говори правду. Если бы ты был в Японии на свой двадцатый день рождения, что бы ты делал?              — Не пил бы, — ответил Юри, хотя, честно говоря, не был в этом так уверен. — У нас завтра тренировка.              — Ну же, — вкрадчиво уговоривал Пхичит, — одна банка тебе не повредит.              И вот они выпили по пиву, которое превратилось в два, а потом и в три.              — А если серьезно, — сказал Пхичит, его лицо было немного красным, но глаза были почти ясными, — что бы ты сделал на свой двадцатый день рождения? У вас в Японии есть какой-то обычай?              — Что же, не прямо в день рождения, но у нас проводится церемония совершеннолетия,— ответил Юри. — Все идут в местное отделение администрации, а потом празднуют.              — В администрации?              — Это правительственное учреждение, — объяснил Юри. — Там ты меняешь адрес, получаешь медицинскую страховку и всё такое.              — И у вас там церемония? — голос Пхичита стал скептическим. — Звучит скучно.              — Это довольно скучно, — признался Юри. — Я ездил к сестре. Думаю, некоторые люди любят наряжаться, но кроме этого, нет ничего слишком захватывающего в самой церемонии. Люди больше не находят там своих родственных душ.              Пхичит по-совиному моргнул и уставился на банку пива.              — Может быть я пьянее, чем думал, но я совершенно не понял, как ты попал из пункта А в пункт Б.              Юри вздохнул.              — Изначально целью было найти свою родственную душу, — объяснил Юри. — Церемония совершеннолетия. Раньше все наряжались в праздничную одежду и собирались вместе, чтобы родственная душа могла тебя найти. Такая же церемония проводится для маленьких детей. Идея заключается в том, что если все соберутся в одном месте, ты с большей вероятностью найдёшь свою родственную душу, но если ты просто видишь толпу людей, ты можешь услышать его, но не знаешь, кто это, верно? Итак, все носят действительно уникальную одежду, и когда ты идёшь, то просто много думаешь о том, что носишь. Таким образом, твоя родственная душа услышит, как ты думаешь: «Я ношу голубое кимоно с розовыми бабочками», и сможет найти тебя по одежде. — Юри вздохнул. — Ну, теперь это просто традиция. Почти никто больше не находит свою родственную душу вот так, так что теперь речь идёт в основном о праздновании совершеннолетия. Все носят красивые наряды, устраивают вечеринки, напиваются.              Пхичит смотрел на Юри сияющими глазами.              — Церемония поиска родственных душ! — мечтательно произнес Пхичит. Затем его лицо помрачнело. — И ты её пропускаешь? Юри!              Юри вертел в руках пустую банку из-под пива.              — Это не имеет значения, — пробормотал он. — Как я уже сказал, больше никто не находит так родственную душу. Особенно, когда твоя родственная душа, вероятно, даже не в Японии.              — Возможно, — неохотно согласился Пхичит, хотя его брови всё ещё были неодобрительно нахмурены. — Ну, кажется, что гораздо вероятнее, что кто-то найдёт тебя, увидев, как ты катаешься. Ведь телевизор смотрят гораздо больше людей, чем пришли бы на твою церемонию, верно?              Юри закрыл глаза. У него закружилась голова. Где-то в глубине сознания мысли Виктора были тихими, туманными и нечеткими во сне. Сейчас в Санкт-Петербурге стоял безбожный утренний час, и Виктор проснётся намного позже.              — Юри? — неуверенно позвал Пхичит.              — Ничего, — ответил Юри и допил оставшееся пиво.       ________________________________________              Виктор тренировался с целеустремленным напором, который просачивался и в мысли Юри, и единственное, что Юри мог сделать, это кататься вместе с ним. Все это заметили.              — Юри, — позвал Селестино, — можно с тобой поговорить?              Тревога пронзила Юри.              — Конечно, тренер, — ответил Юри, нервно постукивая лезвием по льду.              — Сойди ненадолго со льда, — попросил Селестино, протягивая Юри чехлы, и внезапно онемевший Юри взял их, надел на лезвия и позволил Селестино усадить себя на скамейку.              — Юри, — сказал Селестино и замолчал. — Ты хороший фигурист. Очень хороший.              — Спасибо, — машинально ответил Юри.              — Виктор Никифоров — твой кумир, не так ли? — спросил Селестино.              Юри кивнул.              Селестино медленно выдохнул.              — Я вижу, — сказал он. — Я вижу это по тому, как ты катаешься. Ты катаешься так, словно пытаешься стать Виктором Никифоровым.              Юри непонимающе моргнул.              — Все хотят быть Виктором Никифоровым, — ответил он безучастно. — Виктор лучший фигурист в мире.              — Ты не можешь быть Виктором Никифоровым, — сказал Селестино. — Он только один, и никто другой не может быть им. Ты можешь кататься как он всю оставшуюся жизнь, но никогда им не станешь.              Юри уставился на тренера.              Селестино вздохнул.              — Я хочу сказать, что тебе нужно перестать кататься как он. Ты должен кататься как ты, Юри. Единственный человек, который может достичь уровня Виктора Никифорова — это Виктор Никифоров. На мировой арене есть место только для одного такого. Если ты хочешь достичь его уровня, тебе придётся сделать это самостоятельно. Тебе нужно найти свой собственный путь в фигурном катании. Повторяя за ним, ты обрёл мастерство, но теперь ты должен сделать катание своим.              Юри продолжал молча смотреть на тренера.              — Я... — пробормотал он, запинаясь, и потёр лицо. — Я не знаю, что это значит, — признался Юри.              Юри катался на коньках из-за Виктора. Так было с того момента, как он увидел Виктора подростком, выигравшим золото на юниорских, с того момента, как он впервые почувствовал разум Виктора. Виктор был единственной причиной, по которой Юри смог подняться так высоко, единственной причиной, по которой Юри умел кататься так, как катался.              Селестино кивнул.              — Попробуем что-нибудь новенькое, — сказал он. — На этот сезон. Мы поставим тебе что-нибудь другое. Мы найдем стиль катания, который подходит тебе.              Юри уставился в пол, его мысли лихорадочно метались. За тысячи миль отсюда Виктор ломал голову над хореографией для новой произвольной программы, переставляя различные элементы, снова и снова прокручивая в уме музыку. «Мне нужно всех удивить», — подумал Виктор, прикидывая прыжок в волчок. — «Что-то другое, что-то новое, что-то, чего никогда раньше не видели».              К такому ходу мыслей Юри уже успел привыкнуть. Мысли Виктора всегда были заняты фигурным катанием, но со временем эти мысли становились всё более монотонными. В голове почему-то стало серо, дождливо-серо и холодно. Виктор думал о катании, о своей собаке и... и почти ничего больше. Серо.              «Это съедает его заживо», — вдруг осознал Юри, и сердце ушло в пятки, потому что Виктор так зациклился на катании, на том, чтобы удивить всех, на том, чтобы быть Виктором Никифоровым, что для всего остального почти не осталось места.              «Когда он в последний раз думал о родственных душах?» — задался вопросом Юри и понял, что не знает.              Юри закрыл глаза. «Я удивлю тебя», — думал он. — «Я покажу тебе что-то новое, чего ты никогда раньше не видел».              Юри посмотрел на Селестино.              — Хорошо, — сказал он и кивнул.       ________________________________________              Всё сложилось совсем не так.              Как только Юрий Плисецкий сказал своё слово и вышел из уборной, Юри наклонил голову и вцепился в край раковины, пока руки не перестали дрожать. Когда он, наконец, успокоился настолько, что смог терпеть своё отражение в зеркале, Юри плеснул водой в лицо и подождал, пока красные глаза и щёки придут в норму, а затем вытащил свое жалкое «я» из уборной.              Селестино уже ждал. Увидев Юри, он неловко улыбнулся.              — Пойдем, Юри, — мягко сказал он. — Давай вернёмся.              Юри убрал коньки в сумку, натянул через голову шнурок с пропуском на арену и выдавил дрожащую улыбку.              — Пойдёмте, — согласился он.              Юри последовал за Селестино, опустив голову и путаясь в мыслях. «Викчан», — мрачно подумал Юри, а потом: «я провалился». Сознание было свинцовым. Ноги будто вязли в бетоне. Его шаги замедлились, потом остановились.              Селестино заметил.              — Юри, — позвал он.              — Кацуки-кун! — крикнул другой голос.              Юри обернулся и увидел Морооку, диктора и комментатора, который уже несколько раз брал у Юри интервью.              — Мороока-сан, — вежливо поприветствовал Юри.              — Ты ведь не уходишь из спорта? — спросил Мороока, почти задыхаясь. — Пожалуйста, скажи, что ты не уходишь из спорта!              Уйти из спорта. Сейчас он не мог думать об этом. Он слишком устал, слишком измучен, чтобы вообще о чём-то думать. Он дал неопределенный ответ, наполовину успокаивающий банальностью и наполовину уклоняющийся от вопроса. Уйти из спорта? Может и стоит? Но если он уйдет…              — Юри, — позвал другой голос, и Юри застыл, широко распахнув глаза.              Он знал этот голос. Больше десяти лет он почти постоянно слышал этот голос в своей голове. Он знал этот голос. Он знал его так же хорошо, как собственное имя.              Юри обернулся и увидел Виктора Никифорова.              У Юри пересохло во рту. «Виктор», — подумал он, чувствуя, как внутри всё переворачивается, а сердце сжимается. Но это было лишь мгновение, всего лишь мгновение, а затем все его ожидания и надежды исчезли.              «Юрию нужно сосредоточиться», — сказал разум Виктора. — «Если он доволен тем, что сделал, это юниорское золото будет самым большим успехом, который он увидит...»              И Юри не нужно было больше ничего слышать, потому что фокус внимания Виктора был кристально ясен, рядом с ним шёл Юрий Плисецкий, засунув руки в карманы и нахмурившись.              Не Юри. Виктор разговаривал не с ним. Виктор разговаривал с Юрием Плисецким и даже не заметил присутствия Юри…              А потом Виктор повернулся, и их взгляды встретились.              Юри уставился на Виктора, его сердце билось в два раза чаще. «Виктор», — подумал он. «Виктор». Он должен был что-то сказать. Что-нибудь. «Я тебя слышу». «Ты моя родственная душа». Что угодно. Но разум Виктора был совершенно пуст, и Юри только что унизил себя на льду, на котором царил Виктор, и…              Лицо Виктора расплылось в широкой дружелюбной улыбке.              — Фото на память?              «А потом я вернусь в отель», — подумал Виктор, — «и позвоню собачьей няне, узнаю как там Маккачин. Проверю костюм для завтрашнего показательного выступления. Положу медаль в сейф. Поем, приму душ, лягу спать».              Ничего о Юри. Ни малейшего признака. В голове Виктора не было ни единой мысли о Юри, даже когда он улыбнулся Юри и предложил сделать селфи.              Юри не ждал, что Виктор поймет, что Юри его родственная душа. Виктор никак не мог этого знать; он не мог слышать мысли Юри и понятия не имел, что Юри может читать его. Но он думал, что Виктор может узнать в нем фигуриста, соперника, кого угодно.              Но вместо этого ничего не было.              Стиснув зубы, Юри развернулся на каблуках и зашагал прочь, волоча за собой чемодан. В голове Виктора промелькнуло смятение, но тут Юрий Плисецкий отвлёк его жалобой, и даже самое слабое осознание существования Юри исчезло, так же легко исчезнувшее, как струйка дыма на ветру.       ________________________________________              Юри мог уйти, но это не меняло того факта, что Виктор всегда был рядом. Виктор рассеянно смотрел в окно, пока машина везла его обратно в отель. Виктор щедро улыбался фанатам, толпившимся в вестибюле отеля. Виктор помедлил мгновение, прежде чем вспомнил, что остановился в номере 1438. Виктор положил золотую медаль в сейф, рассеянно поправил ленту, чтобы не замялась. Виктор пролистал меню обслуживания номеров и заказал ужин. Виктор поговорил с тренером Яковом, который раскритиковал его прокат произвольной, а затем напомнил, чтобы Виктор обращал внимание на своих соперников, потому что…              «О», — подумал Виктор, удивление смешалось с лёгкой робостью. — «Он был соперником».              Юри съёжился и натянул одеяло на голову. Он не хотел этого слышать. Он не хотел знать, что Виктор думает о несчастном, неумелом Кацуки Юри, фигуристе, который занял последнее место, отстав более чем на сто баллов, человеке, который был слишком жалок, чтобы подойти к Виктору Никифорову и признаться: «Я твоя родственная душа».              «Наверное, это было невежливо с моей стороны, но я не понимаю, с чего это Юра меня не предупредил», — подумал Виктор, и вспышка юмора промелькнула у него в голове. — «Что ж, полагаю, я увижу его завтра на гала или, по крайней мере, на банкете. Тогда и извинюсь».              Ход мыслей Виктора оборвался, он отвлёкся на... телефон, да. Виктор давал телефонное интервью. Но лишь часть его внимания была направлена на то, чтобы отвечать на вопросы подобающими банальностями; остальная часть его сознания была в сером тумане. «Я, конечно, очень горжусь тем, что выиграл пятое золото подряд в Финале Гран-при, особенно при таких талантливых конкурентах», — сказал Виктор. Тихий шёпот: «Я победил». Его мысли были подавленными, а эмоции безразличными. «Снова». Ни малейшего проблеска золота.              «Я так устал», — шептал голос Виктора. Не было ни победы, ни славы. Ничего, кроме ощущения пустоты.              Юри зажмурился и уткнулся лицом в подушку. «Виктор», — с тоской подумал он и пожалел, что не знает, кто из них несчастнее.       ________________________________________              Хотя боль унизительного поражения несколько отступила к следующему дню, она сменилась тревогой от перспективы показать лицо перед всеми спортсменами, тренерами, спонсорами и персоналом, которые стали свидетелями его полного краха.              — Мне обязательно идти на банкет? — спросил Юри.              Селестино вздохнул.              — Да, Юри, — сказал он, каким-то образом всё ещё умудряясь отвечать терпеливо. — Ты должен пойти на банкет.              Поэтому Юри надел костюм и последовал за Селестино в банкетный зал, не сказав никому ни слова. Где-то в глубине сознания он всё ещё ощущал Виктора, которому уже наскучила эта процедура.              Что, если Виктор его увидит? Что, если Виктор помнит его со вчерашнего дня? Что, если Виктор попытается извиниться? Сама мысль об этом заставила Юри замереть на месте. И как он должен на это реагировать? Что он должен сказать, если мысли Виктора будут противоречить его словам? А что если…              — Мистер Кацуки! — раздался голос по-английски. Высокий крепкий мужчина подошёл к Юри, выдернув его из панической задумчивости. Он протянул руку, и Юри пожал её, действуя на автопилоте. Он понятия не имел, кто этот человек. — Поздравляю с первым Финалом Гран-при, — прогудел мужчина. — Хотя я уверен, что это не тот результат, которого вы ожидали. И все же, какой опыт! Вы, должно быть, очень гордитесь тем, что зашли так далеко.              «Я унизился на мировой арене», — безучастно подумал Юри. — «Я разочаровал свою страну, моя собака умерла, и моя родственная душа совершенно не знает, кто я». И что он должен был сказать?              — Это был значительный опыт, — ответил Юри. — Это напомнило мне о том, как много в мире талантов, и как далеко вперёд мне ещё предстоит двигаться.              Мужчина громко расхохотался.              — Вот так на это и нужно смотреть! — воскликнул он, хлопнув Юри по спине. — Дальновидность — это то качество, которым должен обладать любой спортсмен.              Мужчина был таким хриплым и раскованным, что все вокруг повернулись, чтобы посмотреть на него... и, соответственно, на Юри. Юри почувствовал, как щёки запылали.              — Было приятно поговорить с вами, — выпалил он, — а теперь, если позволите, я, пожалуй, пойду чего-нибудь выпью. — И, не дожидаясь ответа, нырнул прочь, направляясь к столу, где стояли ряды бокалов с шампанским, ожидающих, когда их возьмут в руки.              «Вот он», — прошептал голос Виктора. — «Я должен извиниться за вчерашнее».              Юри схватил бокал шампанского и выпил залпом. Поставил бокал, схватил другой и тоже выпил. И третий, на всякий случай. «Жидкая храбрость», — подумал Юри, немного ошеломленный.              «Ух ты, он и вправду насел на шампанское».              Ещё один бокал. Ещё. Ещё.              «С ним всё в порядке?»              Ещё.              Ещё.              И ещё один.       ________________________________________              Он помнил шипение шампанского на языке. Горькое послевкусие, скрытый намёк на фруктовость. Как оно скользило по горлу, бокал за бокалом.              Он помнил смех, аплодисменты, топот ног по полу.              Он помнил тёплую руку в своей, вспышку радостного удивления, поднимающийся поток чистого восторга.              Он помнил...       ________________________________________              «Юри. Юри. Юри».              Юри застонал. От звуков собственного имени череп пронзила агония. Он снова застонал. Конечности не хотели ему подчиняться, но он сумел прижать руку к виску. В голове стучало. Желудок скрутило, как будто он пытался переварить себя. Солнечный свет, льющийся в окно, почти ослеплял даже сквозь закрытые веки.              «Юри».              — Встаю, — пробормотал Юри по-английски. — Я встал.              Его голос был невнятным, язык — неповоротливым и сухим. Юри перекатился на другой бок и рухнул от напряжения. Он низко застонал. «У меня похмелье», — понял он. — «Сколько же я вчера выпил?»              Он пытался думать, но одно это усилие заставляло его голову пульсировать, а желудок сжиматься. Как бы он не копался в своей памяти, он не нашел ничего, кроме нескольких бокалов шампанского, затем ещё нескольких, а затем…              «Юри».              — Я уже встал, — сказал Юри. Он выпрямился, потёр лицо и с трудом разлепил глаза. Он вернулся в свой гостиничный номер, хотя и не помнил как. На нём была рубашка, брюки и лишь один носок. На полу валялся скомканный пиджак, и…              ...и в номере больше никого не было.              Юри сонно моргнул, вытягивая шею, чтобы оглядеть всю комнату. Он был один. Разве кто-то не звал его по имени? Он думал, что это Селестино, который, возможно, будил его, чтобы успеть на обратный рейс в Детройт, но... нет, подождите, у Селестино не было копии ключа от номера, и…              «Юри».              Глаза Юри широко распахнулись, потому что он узнал этот голос. Он узнал бы этот голос где угодно.              «Виктор», — ошеломленно подумал он. На какую-то долю секунды ему показалось, что у него разыгралось воображение, или что Виктор снова думает о Юрии Плисецком. Но даже с похмелья и уставший как собака, Юри знал разум Виктора изнутри и снаружи, вдоль и поперёк, и Виктор думал о нём.              О нём.              Юри сглотнул. Из головы Виктора потекли обрывочные образы, разрозненные кадры были слишком реальны. Юри осушил шампанское. Юри танцевал брейк-данс. Юри разделся до трусов-боксеров и забрался на пилон.              Юри закрыл лицо руками и издал тихий, жалобный стон, звук чистого унижения. Он ничего не помнил об этом, ни малейшего клочка, но образы в сознании Виктора были слишком цельными, слишком опредёленными, чтобы быть чем-то, кроме правды. Прошлой ночью Юри напился до чёртиков и, верный наследию Кацуки, выставил себя абсолютным идиотом. Баттл с Юрием Плисецким? Танцы на пилоне с Кристофом Джакометти?              Юри рухнул обратно в постель, всхлипывая. «Никогда больше», — пробормотал он, — «я никогда больше не притронусь к алкоголю...»              И что хуже всего, он унизил себя перед Виктором. Перед родственной душой. Виктор увидел его в самые тяжелые моменты жизни, увидел, как Юри переживает не один, а два полных и тотальных нервных срыва. От одной этой мысли Юри захотелось, чтобы в земле разверзлась дыра и поглотила его целиком. Ему придётся всю оставшуюся жизнь знать, что он опозорился перед своей родственной душой, и знать что точно родственная душа думает о нём.              «Юри». Юри зажал уши, как будто это могло заглушить разум Виктора.              Но тут у него перехватило дыхание, и он замер, потому что мысли Виктора были кристально чисты. «Юри», — прошептал разум Виктора, полный тоски и головокружения, и... не этого Юри ожидал. Не было ни смущения, ни презрения, ни насмешки, ни раздражения. Не было ничего, кроме волнения и предвкушения, и теперь Виктор достал свой телефон и просматривал фотографии, и…              Они танцевали.              Прошлой ночью он танцевал с Виктором, ясноглазым, улыбающимся и полным безграничной радости. Виктор держал его за руку, смеялся и смотрел на него так, словно никогда не видел ничего подобного. Юри обнял Виктора, посмотрел на него и сказал: «Виктор, будь моим тренером». И Юри ничего этого не помнил, но Виктор помнил, и…              И в сознании Виктора это была прекрасная, драгоценная сцена, которая заставляла его повторять имя Юри с поющим сердцем.              Юри вскочил с кровати, принял самый быстрый душ в истории человечества, натянул вчерашний спортивный костюм, нацепил очки и схватил ключ. Он порылся в памяти Виктора о номере, где тот остановился, а затем выбежал из своей комнаты, забыв про головную боль и тошноту.              Он подбежал к лифтам и давил «вверх», пока лифт не зазвонил. Он нажал кнопку четырнадцатого этажа, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока лифт полз по этажам, и выскочил из дверей, как только они начали открываться. Он пробежал по коридору, завернул за угол, подошёл к двери номера 1438 и, прежде чем успел задуматься, постучал.              Пауза. В голове Виктора промелькнуло смятение: кто мог к нему прийти? «Может быть Яков» , — подумал он.              — Минутку, — крикнул Виктор по-английски, его голос был немного приглушен дверью. Шаги. Дверь распахнулась настежь.              Виктор Никифоров стоял в белом халате, челка падала на один глаз. Его брови сошлись на переносице — не Яков? — и тут его глаза распахнулись от узнавания.              — Юри, — выдохнул он. — Что ты здесь делаешь?              Но хотя его слова были спокойны, мысли были в смятении, возбуждении, волнении и надежде: «Ты пришёл», — думал он, — «ты пришёл за мной».              — Я должен был прийти, — ответил Юри.              Виктор моргнул. Удивление… «Как будто он услышал, о чём я думаю», — подумал он, а затем, среди поля скептицизма и недоверия, мелькнула крошечная вспышка надежды.              — Юри, ты…              — Я тебя слышу, — выпалил Юри. — Виктор, я тебя слышу.              Если такое было возможно, глаза Виктора распахнулась шире. «Этого не может быть», — подумал он. — «Так много людей говорили это раньше…»              — Я тебя слышу, — настаивал Юри. — Я не лгу. Подумай о чём-нибудь. О чём угодно. Я тебе докажу.              В тот же миг в сознании Виктора всплыл образ прошлой ночи. Они танцевали вдвоем: пасодобль, танго. Поддержка.              Юри сглотнул.              — Вчера вечером, — сказал он, — когда мы танцевали. Я наклонил тебя, и, — Юри замолчал, покраснев, — ты подумал, что, возможно, сможешь влюбиться в кого-то, кто заставит тебя чувствовать себя таким живым.              Виктор уставился на него широко раскрытыми глазами. Волна эмоций была подобна рассвету на горизонте — ошеломлённое неверие уступило место душераздирающему восторгу.              «Это он», — подумал Виктор, — «это действительно он, он действительно моя родственная душа…»              Юри протянул руку, схватил Виктора за ворот халата и прижался лбом к его плечу. Виктор обнял Юри в ответ, зарывшись носом в его волосы.              — Я тебя слышу, — пробормотал Юри.              — Юри, — прошептал Виктор срывающимся голосом. — Ты даже не представляешь, как долго я тебя ждал.