Ни огонь, ни вода

      Под ногами у Дениса влажный мох и колючий лесной наст – шишки, иголки, сухие ветви. Наступать на них босой ногой больнее, чем на лего, но ему все равно. На языке горький привкус полыни, на губах пузырится кровь, а в голове разгорается пожарище боли, яркое и ослепляющее. Он не идет – он бежит, не от кого-то, от самого себя старается убежать. От плотного венца боли, ядовитой болезни, ее клыков и когтей. Ему не страшно попасть в болото, ему не страшно свалиться в овраг и сломать шею, ему страшно остановиться, попасться в капкан. Сгореть дотла, упасть на спину и вгрызаться в землю, чтобы хоть как-то. Тогда они встречаются в первый раз.       Кто-то ловит его, выскочившего на поляну, своими большими руками, не дает угодить босыми ногами в угли и огонь, но Денис все равно ощущает укусы пламени, они расползаются невидимыми поцелуями по коже, жалят после каждого прикосновения, отрезвляют. Но боль эта отступает, пятится, смотрит из темноты желтыми глазами, и ждет – не его.       Барбарис. Мята. Дюшес. Конфеты одна за другой опускаются в его ладонь, Денис молчит, загнанно дышит, и смотрит, как испачканные в саже пальцы выискивают по карманам желтой спецовки еще хоть что-нибудь. Ему и эти конфеты не нужны, ему бы закинуться обезболивающими или чем покрепче, впасть в трип, но вкус полыни и крови сменяется мятой, и неожиданно дышать становится легче.       У незнакомца перед ним влажные глаза, словно у преданного пса. И имя тоже какое-то песье. Максим. Макс. Макс. Макс. Позови и к ноге прижмется. Его он почему-то называет Ромой, его он почему-то спрашивает про деревню. Про детей. Глупости какие-то, будто в этом густом мраке леса есть хоть что-то еще кроме его желтой куртки, конфет и бомбы в голове, чье тиканье давит на затылок. «Ты ошибся» - хочет сказать Денис, но во рту вязко, ни слова не выдавить, только улыбка придурошная и взгляд такой же дикий. То, что он не какой-то Рома Максим понимает сам, присмотревшись. Но все равно гладит его по голове, приговаривая что-то теплое, будто убаюкивая и успокаивая ребенка, и от этой доброты хочется выть. Не бывает такого в мире, не бывает такого в Топях.       На поляне Титов просыпается в одиночестве. Испуганно чертыхается, когда обнаруживает насквозь прожженную землю под собой. Вокруг себя. По всей поляне, по всем поваленным и еще стоящим деревьям вокруг. Словно огонь широко лизнул, сбил краски с природного холста на черный и сухой. То, что его спутник не был сном, подтверждает лишь ворох цветастых фантиков, рассыпанных на земле. От густого запаха гари хочется бежать еще сильнее, чем от собственного демона. Там, где у него пожар, у Макса пепелище.       В следующий раз Максим приходит днем. Он, вышагивающий по пыльной дороге, кажется человеческим воплощением солнца. Так широко и открыто люди не улыбаются. Так не светятся насквозь теплотой и весельем. Денис думает, что он похож на солнечного зайца, которого какой-то шутник пустил скакать по дороге. Даже походка такая же – пружинистая. Только когда он подходит ближе от него пахнет гарью и чудится, будто трещит дерево, выпуская искры из костра.       Макс говорит, что у них погорел табор. Что нужна еда, лопаты, что им пожар еще сторожить очень и очень долго, а ничего нет. Денис наблюдает за тем, как суетятся девчонки, как они плавятся под невыносимым жаром чужого обаяния, и сам не понимает, как засовывает пару конфет в нагрудный карман спецовки. Леденцы мелкие, вроде яблочные и ужасно кислые, но пожарный улыбается так счастливо, будто ему подарили целый мир. Картошке и тушенке он так не радуется. Девчонкам он не играет на гитаре, забавно исковеркав классику бардовской песни, а ему – играет. И голова, тяжелая с самого утра, налитая свинцом, совершенно не болит. Денис улыбается, Денис старается не смотреть на густую гарь, налипшую на корпус гитары.       У разрушенной церкви пахнет дымом, а в голове звенит мерзкий колокольчик. Тонкий, тревожный, липкий звук. Денис смотрит на Элю, стоящую на коленях. Денис смотрит на топор в своих руках. Денис смотрит на желтую куртку спецовки, сменившую рыбацкий плащ Хозяина. На ней оторваны нашивки, она испачкана в пепле и резко-пахнущем топливе, выцветшая от времени и грязи, но Титов узнает эту куртку. Распоротая куртка пожарного. Денис отворачивается, хочет уйти, и уходит. И слышит за своей спиной влажный хруст, опущенного топора. «Пожары нынче не в лесах, а в головах, ни к чему она ему, а мне пригодится» - сипло шепчет голос Хозяина прямо в голову, прямо в больную-больную, но не болящую голову. На языке вновь расплывается пятно горькой полыни, но на этот раз вкус этот еще более затхлый. Денис бы сейчас все отдал за барбарис, мяту, дюшес.       Под ногами у Дениса густой ил, скользкое дно, а над головой мутная толща воды, расшитая тиной, множеством пузырьков воды, оставленной после упавшей в нее машины, выбравшейся из нее Сони. Совсем тусклые блики солнца не подталкивают, не возрождают мотивацию к борьбе, только раздражают уставшие глаза. Денис замирает всем своим существом в густой тишине, ощущении невесомости и легкости, ему кажется, что грудь жжет уже не от недостатка воздуха, а будто в ней тлеют раскалено-алые угли, щедрой рукой рассыпанные, щедрой рукой приласканные. Он хочет вдохнуть, захлебнуться этими чертовыми топями, но перед глазами стоит человек-солнце, и улыбается он намного ярче, так, что пробивается даже через озерную муть.       Денис отталкивается ото дна, загребает руками густую воду, борется с ней, и та – отпускает. Он выныривает, шумно отфыркиваясь, хаотично зачесывая налипшие на лицо волосы и ряску, и встречается взглядом с ласковыми глазами.       Макс сидит на мосту, беззаботно болтая ногами в воде. Кажется, даже покусывает какую-то травинку, наблюдая за смешными попытками Дениса сражаться и с водой, и с тяжелой мокрой шубой.       Солнце раскаляется и обжигает, но Денису, вечно мерзнущему и холодному, от этого совершенно не больно.       «В огне не горим, в воде не тонем» - Максим улыбается шире, заметив, как шуба тяжелой ношей уходит ко дну, а сам Титов широкими гребками подбирается к мосту, к нему.       Денис стаскивает его с деревянного настила за ногу и хохочет, давится водой, ему видятся отблески огненных искр, рассыпающихся на водной глади. Но ни огонь, ни вода их теперь не достанут. Только барбарис, мята, дюшес. И может быть, иногда кислые яблоки.