***
Держаться в сознании было невероятно трудно, когда тело, покачиваясь от каждого шага несущего, отзывалось болью давно за пределами порога точно в голову, после растекаясь по ветвям нервов, пронизывающих весь организм, старательно пытаясь отключить чувствительный мозг. Хаджиме шел достаточно быстро, сбив дыхание уже давно. Его потряхивало от напряжения и беспокойства за парня на руках, на лице которого судорожно дергались мышцы от немой истерики, что тот пытался сдержать. Темнота ночи, катастрофически быстро накрывающая бурный город, застала двоих уже у последнего светофора перед многоквартирным домом, в котором жил Хината на пару с одиночеством с недавних пор. Яркие вывески и фары проносившихся машин, шум и гул мегаполиса глушили биенье сердец его жителей, чьи заинтересованные взгляды, ищущие скорее повод для очередной шутки в сторону сексуальных меньшинств, то и дело мелькали на паре юношей. Это так странно.***
Каждый поворот ключа сопровождался скрежетом, разносившимся по лестничной клетке. Дверь наскоро распахнули, открыв приветствующую теплоту родной квартиры, позволяющую наконец почувствовать безопасность и родной сердцу уют. Но не в этом случае. — Нагито, не отключайся, пожалуйста. — Четко и громко. Если бы не всё это… он бы порадовался, что Хината вновь назвал его по имени. Наверное. Бросив студенческую сумку и наспех скинув обувь, Хаджиме понес его в ванну, усадив на стиральную машинку судорожно трясущееся тело. Управляясь с Комаэдой, как с несоразмерной куклой, юноша снял леденящую синеющую кожу одежду ловкими движениями и бросил в корзину для белья, надев на смену безразмерную футболку, сдернутую с сушилки. В то время как в пару небольших тазиков наливалась теплая вода, Хаджиме подхватил Нагито под бедра, стаскивая с машинки, поглаживая по спине парня, чье тело знобило крупной дрожью. Сильные руки, уставшие ещё на полпути домой, не чувствовали тяжести в панике за состояние дорогого человека. Не близкого. Но дорогого. Пока он чувствует, что нужен Нагито — он будет рядом. И не важно, как скоро наступит день, когда всё встанет на свои места. Через год, месяц или на следующий день? А сейчас нужно отнести Комаэду на кухню, обернуть в теплый плед, скорее для создания ощущения безопасности, обработать раны и… И? Наступит завтра. Уже без пятнадцати двенадцать. Белокурый юноша не заметил, как Хината вернулся с полотенцем, цветастыми ёмкостями с водой и какой-то коробкой — вероятно, импровизированной аптечкой. Наконец он смог сосредоточить взгляд, пусть эта потуга и принесла колкую головную боль. — Ты долго там лежал? — так же громко и чётко. Неприятно. — Сильно болит голова? Тошнит? Может, скорую? Комаэда лишь в отрицании помотал головой. Имело ли всё это значение? Хаджиме немного выжал ткань. Стекающие капли казались такими громкими по сравнению с дождем, бьющим где-то на фоне по стеклу окна. Сидят прямо друг перед другом. Как давно они не виделись? Лицо у Хинаты хмурое, и это заставляет Нагито поёжиться. Худому телу, которое едва справлялось с нормальным функционированием, тяжело давалось восстановление. Это было видно по долго сходившим синякам и выделяющимися даже на белёсой коже более светлым оттенком, рубцам. Только если бы его подпустили хоть на шаг, Хината просто встречал бы Комаэду с подработки, проводя время вместе в юношеской болтовне вместо ожидающих его людей, чья жизнь, по их словам, тонула в скуке. — Это же не в первый раз… А белокурый всё продолжает молчать. Со всей осторожностью, на которую только были способны подрагивающие руки, Хаджиме приподнял склонившуюся голову напротив, придерживая под подбородком. Убрав белёсую прядь за ухо, открывая пострадавший лоб, Хината провел грубой тканью по окровавленному и чуть опухшему от дождевой воды следу, рассекающему кожу от виска, по-видимому, оставшемуся от съехавшей по нему шпильки. Нагито остановил взгляд на сосредоточенном лице напротив, который сразу был пойман Хаджиме, ответившего, вероятно, натянутой… но успокаивающей улыбкой. Комаэда отвернулся. Глаза до сих пор в мелкой сетке лопнувших капилляров, из-за чего отливают алым. Наверное, выглядит жутко. Отложив полотенце, шатен потянулся к аптечке, достал оттуда упаковку ватных дисков с пузырьком перекиси. Материал быстро начал пропитываться прозрачной жидкостью под недовольным взглядом Комаэды, стиснувшим зубы. — Так нужно, ты же знаешь, — более мягким тоном произнес Хаджиме, видя, что юноша приходит в себя. Влажная ватка коснулась содранной кожи лба, оставляя за собой пенящуюся линию. Щипется. Но следом он ощущает дуновение. Прохладное. Приятное. Чужое дыхание немного смягчило острую боль, которую Нагито уже устал терпеть. Слишком много в его жизни было этой самой боли. Большой палец мягко проходится по щеке, пока Хината продолжает отмывать лицо от грязи и обрабатывать мелкие ссадины, не успевшие затянуться корочкой, в отличие от уже старых багровых ранок. Хаджиме любил его тело. Он любил его — поэтому любил и его тело. Но от вида жутких увечий грудная клетка непроизвольно цепенела в страхе пережитой даже не самим Хинатой боли. Бледная кожа, так редко покрывающая румянцем, но часто на обширных частях переползающая в жёлтый и дальше в насыщенный фиолетовый, вызывала ком в горле, как и впалый живот, подчеркивающий выпирающие ребра. Зачем всё это? В очередной раз смочив ткань, Хината потянулся к укушенной ноге. Кровь до сих пор сочилась, медленно стекая к голеностопу, капая на пол. — Будет больно, — прервав осмотр следа зубов на отёкшей коже, вновь пытаясь поймать взгляд Нагито, шумно выдохнув, сказал парень. — Знаю, — кратко ответили осипшим голосом. У Хинаты был большой опыт в обработке ран, хотя бы потому, что Комаэда был его одноклассником в старшей школе. Рука пачкается кровью, когда парень приподнимает раненую ногу за пятку для удобства. Нагито лишь вцепился пальцами в сидушку, сильнее напрягаясь. Вода, раздражающая и так воспаленную кожу, смыла темные разводы грязи, смешавшиеся с алой жидкостью, утекая в подставленный тазик с мутной водой под хриплый скулёж белокурого юноши. В руках вновь был пузырёк перекиси. Хаджиме заглянул в глаза Нагито, наконец уловив замученный взгляд, в котором читался детский, бесконтрольный страх. Перед всем. Холодная струйка касается разгрызанной кожи, поджигая раскаленную нервную ткань, сразу же вспениваясь на поверхности раны. Хаджиме приклоняется, начиная задувать эту жгучую боль, но цепкие пальцы грубо впились в его плечи. Громкий вздох. Надрывный крик раздается у самого уха благодаря притянувшим Хинату рукам, сейчас обвивающим его шею невозможно крепко. Табуретка со скрежетом проехалась вперёд. Хаджиме оказался ближе, так что Нагито смог уткнуться в его плечо, хватась уже за спину парня, судорожно пытаясь дышать вперебивку с истошным плачем. Он оторопел. Хината просто упёрся взглядом в стенку, вспоминая их встречу пару лет назад. До невозможности хотелось расплакаться вместе с ним. Но Хаджиме не может. Именно сейчас он единственная опора и поддержка… …которую опять отталкивают. Дрожащая рука упёрлась в плечо, с силой отстраняя от своего тела, так что брюнет пошатнулся на табуретке, зажмурившись в страхе слететь на пол. Тут же. Он чувствует, как чужое тело дёргается к дверному проёму, и мгновенно распахивает глаза. Нога подводит, так что Нагито шипя валится на колени. Руки Хаджиме рефлекторно хватают юношу, с силой удерживая попытки вырваться. Хината, до боли в коленях от резкого падения, опускается на холодный кафель, всем телом прижимая плачущего парня к себе. Он неадекватен. Ему больно и плохо. И страшно. — Отпусти м-меня! — хрипит Нагито, захлебываясь слезами. — Нет. Если он отпустит сейчас… Если он отпустит сейчас, то навсегда потеряет надежду. Грубый удар плечом в челюсть. Но Хаджиме лишь продолжает стискивать его в объятиях. — Нагито… — Отпусти, я говорю! — Да послушай ты! — кричат белокурому почти в ухо. Хината больше не может. Его голос надрывается. — Хватит… Прошу… Рывки медленно сходят на нет. — Мне страшно за тебя. Давай же. — Я не могу нормально жить без тебя. Скажи это. — Я… Я люблю тебя. Люблю тебя. — Прошу… — Речь сбилась в сиплый шёпот. — Пожалуйста, не забирай у нас надежду на счастье. Комаэда не знает. Он не знал этих слов. Он до сих пор не верит, что слышит их. Судорожные всхлипы. Немое молчание. И надежда. Чужие трясущиеся руки неуверенно цепляются за рубашку в области лопаток, голова опускается на чужое плечо, и Хината чувствует, как тело в объятиях заходится в новом приступе плача. Не такого, как раньше. Тихого. Вымученного. Хаджиме даже не шевелится. Просто стоит на коленях, крепко прижимая Нагито к собственному теплу. Он не заслуживает всего, что с ним случилось. Хината хочет его любить и оберегать. И быть принятым он тоже хочет. Поэтому он вслушивается в каждое неразборчивое слово, произнесенное Комаэдой, с выжидающей тяжестью на сердце. — Я… — Пальцы белокурого сжимают ткань сильнее. — Я так боюсь… боюсь потерять тебя. Что даже не решался притронуться. — З-Знаешь, когда у тебя нет надежды, жить не так страшно. Хаджиме понимает. — И я думал, что действительно будет легче… Моя неудача, что ты заметил м-меня… — А может… — Шатен чувствует мелкую дрожь близко-близко прижатого тела. — Может, это моя удача? Нагито шумно вдыхает забитым носом, начиная дышать через рот. — Я не знаю, Хаджиме… Я не знаю… — заикаясь, произносит он. Удача Комаэды позволила ему выжить взамен жизни его питомца, а затем и семьи. Но Хината по-прежнему здесь. Здесь. Живой. Юноша поднимает свинцовую голову с плеча, жмурясь от стреляющей боли, и просто смотрит. В любимые глаза. Сквозь мутную пелену слёз. И глупое сердце заходится так же, как несколько лет назад, когда он только встретил нового одноклассника неловкой, смущенной улыбкой. Незабываемое чувство. Хаджиме не отрывает взгляда. Сглатывает ком в горле. И надеется, что… В наступившем несколько секунд назад сегодня всё будет хорошо. — Хаджиме? — Да? — Я ведь могу тебя так называть? Шатен несдержанно улыбается, поджимая губы. — Конечно. Маленькая тайна, о которой он никогда не скажет Хинате, была принята именно в этот момент. «Если когда-нибудь я стану бременем, я сразу уйду. Из жизни. И его, и своей. Достойная плата… за это время.» — Давай закончим с обработкой ран, — тихо предлагает Хината, заметив капельку крови, вновь бегущую по виску. — Давай, — порывается встать белокурый, но ногу резко сводит, так что юноша с коротким криком падает обратно на колени. — Осторожно! Шатен хватает его под руки. — Медленно, — Хаджиме встаёт, помогая ему приподняться, усаживая его обратно на стул, — и осторожно. — Спасибо… — шепчет Нагито, оглядывая кухню. Хаджиме ловит немую просьбу, протягивая рулон бумажных полотенец. Комаэда старается негромко отсморкаться, а Хината подхватывает тазики с кафельного пола, удаляясь в ванну. Хаджиме хочется кричать. Кричать в бездонное ночное небо на каком-нибудь пустыре до сорванного голоса. Он зарывается дрожащими ледяными ладонями во влажные волосы, пока вода вновь наполняет ёмкости. Нельзя надолго оставлять его одного. Больше нельзя.***
— Ужасно, не правда ли? — хрипло спрашивает Комаэда, разглядывая забинтованную голень. Удивительно безэмоционально. — Заживёт… — А рубцы? Останутся. Хаджиме склоняет голову к худому колену и едва касается губами места, где видеется блёклый шрам. Он не спешит подниматься, лоб утыкается в чужие бедра, Хината замирает. Ему тоже страшно. Только осознание этого пришло немного позже. Шатен хмурится, когда руки начинает тянуть болью после долгого напряжения, а голову забивает тяжёлая пустота. Так не хочется отстраняться. Он так устал. Касание. Лёгкое и боязливое. Холодные пальцы дотрагиваются до темных волос, сразу же отстраняясь. — Пожалуйста, — тихо произносит Хаджиме, прикрывая веки. Чужая ладонь мягко ложится на затылок, бережно начиная приглаживать короткие прядки. Минуты текут в полной тишине, давя на сознание своим уходом. — Не хочешь есть? — медленно поднимается Хината, заглядывая в блеклые глаза. Комаэда вымученно улыбается. — Можно теплой воды? — Конечно. Звон прозрачного стекла стакана и чистой жидкости о его стенки. Тихое: «Спасибо». Аптечка возвращается на своё место, окровавленная ткань летит в мусорку. Домашняя одежда сменяет сырую форму. — Нагито… — полушепотом зовет Хаджиме задремавшего на стуле юношу. Тяжелые веки едва поддаются, но он расцепляет белесые ресницы. — Хватайся за шею, — наклоняясь ниже, тепло произносит шатен, стараясь скрыть собственную усталость. Получается плохо. И всё же руки касаются чужой напряжённой спины и прохладной кожи под коленями. — Не стоит, — жмурится Комаэда, — Я дойду. — Нагито, посмотри на меня. Такой спокойный голос. Что Комаэда невольно слушается. — Ты доверяешь мне? Зелёные глаза смотрят прямо на него, ожидая ответа. Он медленно кивает. Доверяет. Поэтому Нагито осторожно тянется к шее, крепко обвивая её худыми руками. Ничего. Всё будет хорошо. Хаджиме будет стараться изо всех сил, чтобы Комаэда не был таким болезненно худым. Он обещает. Подрагивающие плечи принимают чужой вес, поднимая искалеченное тело, и шатен несёт его в собственную комнату. Сквозь лёгкую ткань полупрозрачной занавески комната освещается лишь лунным светом в эту удивительно безоблачную ночь, что сменила бурю дождливого вечера. Пуховое одеяло тихо шуршит, пока Комаэда, что нехотя отпускает юношу, опускают на мягкую кровать. — Засыпай, — тихим шёпотом произносит Хаджиме, укрывая юношу. Нет. Широкая спина в черной футболке. Только не… В темноте комнаты. Не надо… Где он останется один. Не… — Не уходи! Нагито подрывается на постели, протягивая руку к чужому запястью. И осекается, пряча глаза за белыми прядками. — Я не… Не хочу… больше… Договаривать и не нужно. Хаджиме присаживается рядом и трепетно, совсем осторожно, тянется в обоюдные объятия, чувствуя сильные сокращение близкого сердца. — Не уходи, — едва слышно просит он. — Больше не уйду, — оглаживая напряжённую спину, также тихо отвечает Хината. — Нагито? — А? — Можно я посплю с тобой? — чуть отстранившись, отводит взгляд шатен. — Если ты не против. Комаэда отпускает его, укладываясь обратно на подушки, пока Хаджиме забирается под одеяло к холодным ногам. Черты лица кажутся ещё прекраснее в ночном свете. Наверное, глупо разглядывать друг друга вот так. Узловатые пальцы едва касаются невыраженной скулы, тут же отдергиваясь, но их бережно накрывает чужая ладонь, притягивая обратно к теплой коже. И Комаэда решается. — Хаджиме… Поцелуй меня… Даже в полумраке комнаты заметен яркий румянец, но он хочет этого. И Хаджиме тоже хочет. Поэтому медленно приподнимается на локте, почти нависая над белокурым юношей. Кадык дёргается, Хината тяжело сглатывает, Нагито лишь в спокойствии прикрывает пушистые ресницы. Всё в порядке, потому что это он. Лишь касание. Одно касание губ, но сердце уже ненормально заходится в груди. Комаэда зарывается в короткие волосы, снова притягивая парня в попытке продолжить неумелый поцелуй. Они просто вжимаются друг в друга в нерешительности продолжить… Пока Нагито не приоткрывает рот, едва дотрагиваясь кончиком языка до сомкнутых губ Хаджиме. Сразу же отстраняясь, в попытке спрятать заалевшее лицо в пуховой подушке. — Прости. Хочется ускользнуть от этого взгляда. Но ненавязчивая ладонь на груди не даёт ему отвернуться. — Всё хорошо. — Хаджиме ложится обратно, прикрывая глаза в сонном наваждении, и утыкается лбом в худое плечо. — Я люблю тебя. И перед тем как окончательно провалиться в сон, Хината чувствует прохладные пальцы на собственной теплой коже руки. — Я тоже люблю тебя.