***
"Ну и зачем ты мне без своих способностей?" - кричал отец, сжимая руки на её тонкой шее. На шее, как казалось любимой дочери. "Никчёмная, бесполезная, глупая девчонка. Кому ты теперь нужна?". Действительно, никому. Ей тоже ныне не к кому стремиться. Единственный кто у неё был - самолично от неё отказался, не оставив за собой ни средств к существованию, ни какой-либо, пусть даже самой мимолётной, надежды на лучшее. Всю жизнь чувствовать себя важной, нужной, имея не мало значимое влияние на других, пусть даже косвеное. Когда ты могла ткнув пальцем в небо решать судьбы людей. Когда ты с самого рождения знала, что у судьбы на тебя точно великие планы и в один миг становишься будто подкидышем в суровой реальност, где будучи по меркам современного мира - малолетней и без каких-то теперь уже выдающихся способностей, оказываешься словно за гранью нормального для тебя общества. Общества - к которому ты привыкла. Они презирают её. Её. Ту, что лишь выполняла свою работу, честно получая взамен потакания каждой своей прихоти. Она не сделала ничего такого, за что в отместку могла получить столько боли. Она была мила с каждым из своих подчинённых, с одним даже пожалуй через чур.***
- Курапика, - говорила она, всей грудью вдыхая сигаретный дым, кой запах не выносила, но рядом с ним могла стерпеть даже это, - перестань курить, прошу тебя, это угробит твоё здоровье. - У меня и так его нет, - отвечает он, делая очередную затяжку. - всё равно перестань, - злится девушка, пальцами выхватывая сигарету прям из его губ. Он вовсе не сердится за вынужденное лишение своей единственной отдушины, лишь слегка посмеиваясь над её наигранной обидой, забирает тлеющий окурок из её рук и окончательно потушив о мусоропровод, выбрасывает в урну. Касаясь губами тыльной стороны её ладони, прядка за прядкой перебирая длинные волосы, пальцами гладя её костяшки, он понимал, что точно делает что-то не так. Так быть не должно. Он не должен привязаваться к людям. Привязываться - плохо, больно и явно не входило в его планы. Слишком тяжко наполнять своё чёрное сердце, в коем и так практически не осталось ничего святого. Ему это не нужно. Не нужно искать с ней мимолётной встречи в каждом потаённом углу, ждать и надеяться на хотя бы один незначительный знак внимания с её стороны, в каждой прохожей видеть лишь её силуэт. - Я не хочу пускать вас в своё сердце и вы меня тоже в своё не пускайте, хорошо? - спрашивал он, в глубине души надеясь получить отрицательный ответ. Она лишь опускала взгляд, на пол роняя солёную слезу и еле слышными шагами уходила в свою обитель детской боли и отчаяния, кое тогда ей казались не меньше чем концом света. Курапике же оставалось только сидеть под её дверью, пытаясь вслушиваться в тихие всхлипы, пока его собственная совесть за причинённую ей боль съедада его всё больше и больше.***
Всеоблеймоющее одиночество нельзя заполнить воспоминаниями. Ты можешь прокручивать в голове каждый осколок давно прошедших мимо чувств, событий, эмоций, но ничто из них никогда не сможет заменить ту безнадёжность, что поглащает тебя изнутри каждый день. Каждый грёбаный день, что ты проводишь в бессмысленных скитаниях по городу, обшарпанными старыми туфлями пиная мелкий щебень и взглядом в толпе ищешь лишь один облик. Она с расширенными зрачками смотрит на высокие здания, разрывающие небо, вновь и вновь пытаясь забыться в воспоминаниях. Поместить на глаза пелену, скрыающую ныне собственную ничтожность по сравнению с собой прошлой. Переменясь с одной работы низшего класса на другую в жалких попытках как-то нести бремя своего бессмысленного существования, она хватается за любую возможность получить хотя бы те копейки, на заработок которых вообще могу способны её белоснежные, с самого детства не привыкавшие к труду руки. Живя лишь грёзами о том, что когда-то всё снова станется как раньше, но даже не в глубине, скорее уж на поверхности души понимая, что "как раньше" уже не будет. Всё о чём она может сейчас мечтать - лишь крыша над головой и кусок хлеба хотя бы пару раз в день.***
Она как в бреду ходит по тратуарам и мощёным площадям, пытаясь мутными глазами разглядеть хоть что-то сквозь пелену собственного помунетневшего рассудка. Спотыкаясь о щебень, падает. Падает, в кровь разбивая колени, и каждый раз поднимается только для того, чтобы снова упасть. Она перестала считать свои неудачи где-то около тысячи неудач назад. Она знает, что никто её не поймает. Никто не протянет ей ладонь, приглашая за собой следовать. А Неон бы пошла. Пошла бы куда угодно и за кем угодно, лишь бы спрятаться хоть там от собственной всепоглощающей боли. Она падает снова, ожидая лишь вновь о дорогу разбить лицо. Самолично изрезать свою кожу тонким бутылочным стеклом, только бы перестать чувствовать хоть что-то. Но она не падает на землю, колени её не раскрашены свежими синяками, а лицо впервые заплакано не от горечи. Тёплая ладонь держит её за плечо, пока другая гладит по макушке и едва слышимый голос, но всё равно от неверы отдающий звоном в ушах, говорит: - наконец-то я нашёл вас, госпожа.