Обратный хват

Глеб не ожидал, что Лебедев с таким энтузиазмом воспримет предложение попробовать себя на педагогической стезе. И в сентябре отчаянно радовался, что он уже второкурсник. Валентина Юрьевича конечно же взяли преподавать, дали, для пробы, первый курс. Глеб про себя усмехнулся — ну да, некоторые новобранцы от одного упоминания о генерал-лейтенанте Лебедеве замирали как суслики и даже уставное приветствие выговорить не могли. Глеб, впрочем, тоже не мог, но далеко не по причине восхищения бравым спасителем всея Москвы. Стоило им столкнуться взглядами, как Глеб невольно краснел и мешкался буквально секунду, прежде чем поздороваться. Конечно, Лебедев это видел. У них теперь стало гораздо меньше возможностей встречаться — Глеб всё время проводил за учёбой, а Валентин Юрьевич — за подготовкой к своим занятиям. Но иногда Глеб брал с собой учебники, тетради, ноут и добирался до Чертаново, чтобы засесть за заданиями уже там. Лебедев относился понимающе и особо ценил, что Глеб не обращался к нему за помощью — да и вряд ли бы он что-то мог подсказать по психологии. Разве что самого себя предоставить. В такие выходные Глеб мог себе позволить лечь спать гораздо раньше, чем за полночь. Просто потому, что Лебедев его в кровать буквально выгонял, причём не гнушался напомнить, что звание всё ещё при нём, хотя фактически он был на пенсии. Глеб не сопротивлялся, да и какой в этом был смысл? Даже если бы он упёрся, как баран, Валентин Юрьевич просто закинул бы Глеба на плечо и отнёс спать. Силовой метод всё ещё решал проблемы, и в этом Глеб проигрывал по всем фронтам. Утро после такой ночи наступало максимально поздно. Глеб, который привык к ранней побудке, на автоматизме просыпался в районе семи утра, но раньше двенадцати выбраться из постели надолго не было никакой возможности: при себе его держали крепко. Если признаться самому себе, то Глеб всё ещё жутко стеснялся всего того, что у них с Лебедевым получилось. Он даже не пытался обдумать это, принял как данность, но стыдливость от этого никуда не исчезла. Он с готовностью отвечал и с удовольствием подчинялся, как в той присказке, загорался, словно спичка. Хватало одного слова, одного прикосновения, одного предложения. Глеб отказать не мог и не хотел. Валентин Юрьевич с ним как-то пытался начать разговор на эту тему. Цивильно, за чаем, после того, как оба расправились с делами, незадолго до возвращения Глеба в казарму. Закончился этот разговор для Глеба на коленях у Лебедева. Поэтому Валентин Юрьевич попытки эти бросил, вытребовал у Глеба только честное клятвенное заверение, что всё между ними происходящее добровольное и не имеет под собой внеуставной основы. А Глеб был уверен, что их отношения очевидны для всего университета. Слишком часто они встречались в коридоре. Слишком часто Глеб оказывался у начальства в тот же момент, что и Лебедев. Слишком часто они даже в библиотеке оказывались вместе, и Глеб чувствовал на себе взгляд генерал-лейтенанта постоянно. Отключать голову и невольный стыд получалось на занятиях и тренировках. Особенно тренировках: Глеб очень рассчитывал к концу курса получить первый разряд по нырянию в длину. Благо, что его тренировки шли в общий зачёт по физической подготовке. Глеб, в общем-то, и в остальном был относительно неплох… Не считая упражнений на силу. Никто не ждал от него поразительных результатов в этой области (всё же конституцию тела и общие возможности организма представляли), но не сдать норматив по подтягиваниям было просто стыдно. Дважды стыдно Глебу стало, когда об этом узнал Лебедев. Как, зачем и с какой целью — осталось загадкой. После очередной тренировки, которая закончилась поздно вечером, он, с мокрыми ещё волосами, с ворохом замечаний от тренера («Спешишь, Караханов, спешишь. Выносливости тебе хватает, а вот с техникой ещё поработаем. Выкинь из головы лишнее, отвлекаешься!») буквально врезался в Валентина Юрьевича на выходе из спортивного комплекса, и обязательно упал бы, если бы не сильный хват за грудки. У стенки Лебедев его зажал осторожно, но крепко, навис, опираясь согнутой в локте рукой на стену над его головой. Оглянулся через плечо и улыбнулся — как дома, не как на службе. И свободной ладонью провёл по влажным волосам, взъерошивая чуть отросший Глебов бедлам на голове. — Ну и? — З-здравия желаю… — Виделись уже, — рука с головы медленно сместилась к лицу, Лебедев кончиками пальцев сперва провёл по щеке, а затем горлу и подбородку, вынуждая Глеба задрать голову и смотреть прямо в глаза. — Долго молчать собирался, что у тебя недопуск по физподготовке? От генерал-лейтенанта веяло одновременно скрытым, но вполне ощутимым недовольством, толикой любопытства и при этом одному Глебу различимой заботой. Сил хватило, только чтобы кивнуть. Валентина Юрьевича это удовлетворило: он отошёл, давая Глебу возможность сползти и усесться на пол (но взглянул осуждающе, и в этом взгляде читалось назидательное «задницу отморозишь»). А потом подошёл и протянул руку, помог подняться и… не выпустил. — Поехали. Разберёмся. Меньше всего Глеб хотел, чтобы Лебедев за него впрягался по учёбе (потому что это было прямым нарушением их договорённости о внеуставных отношениях), но Валентин Юрьевич не был тем человеком, кто пошёл бы просить за «любимчика». Значит, тот придумал что-то более серьёзное и правильное. Куда его собирались везти в пятницу вечером, Глеб не подозревал, но подчинился беспрекословно. Удивительно, но Лебедев всего лишь привёз его домой. Всё происходило как обычно: Глеб сразу же переоделся в нормальную одежду, форма отправилась в стирку, Валентин Юрьевич щёлкнул кнопкой чайника и остался на кухне, задумавшись о чём-то своём. Но отреагировал, когда Глеб нагловато залез под руку, в ответ приобнял и уставился ему прямо в макушку. Глебу стало максимально стыдно и неловко. Не зная, что с собой сделать, он попытался отойти (не дали) и невольно шмыгнул носом: расплакаться было в его списке позорных дел едва ли не на пьедестале. — Я… я исправлюсь, правда, — и ладонями сжал футболку Лебедева на поясе. — Вы… вы вообще правы были… тогда… не надо было мне и-идти в Военный… можно было просто на психологию. В МГУ там… В пед. — Обязательно. Вот только туда, — Валентин Юрьевич вдруг поднял Глеба на руки, усадил на стол (сколько раз Глеб уже на нём побывал… посчитать страшно), чтобы оказаться примерно на одном уровне взглядами. — Мне лично всё равно, как ты сдашь физподготовку, — Глеб понуро опустил голову и закусил щеку, — мне, конечно, нравится, что ты хорошо учишься, но учиться лучше всех совершенно необязательно в ущерб себе, — и на его губах на миг появилась улыбка с хитринкой. — И в ущерб мне в какой-то степени. Глеб, уловив изменение в голосе, уже почти был готов осторожно лечь, когда его остановили прикосновением к плечу. — Погоди ты. Будет у тебя ещё возможность устать, — Глеб покраснел ушами тут же. — Расскажи мне, что у тебя не получается. Возможно, я смогу тебе помочь. Глеб кивнул и обиженно фыркнул. — Ага, обязательно. За меня сдадите подтягивания, подъём переворотом и упор на брусьях. Валентин Юрьевич рассмеялся — он делал это настолько редко, что Глеб каждый раз невольно любовался, настолько Лебедев менялся, — и сжал ладонь Глеба. — Нет, за тебя не сдам, ко мне другие требования, но помочь научиться смогу. Думаешь, ты первый, у кого с этим проблемы? — Лебедев вдруг повёл ладонью с плеча вниз, задержал её у Глеба на пояснице и окончательно оставил на коленке. — Я тоже не с первого раза сдавал всё. Как видишь, жив. А умение плавать в обмундировании особенно пригодилось, — фыркнул недовольно, и Глеб двинул ногой вбок, надеясь отвлечь внимание от неприятных воспоминаний. — Важна техника и регулярная тренировка, сам понимаешь. Завтра покажешь, как получается. Глеб сглотнул, пытаясь представить, как это будет выглядеть: он, который пытается не упасть с брусьев, и Лебедев, пристально за этим следящий. И однокурсники. И остальные… — Расслабься, Глеб, — Валентин Юрьевич направление его мыслей понял и собой тут же сбил. — За кого ты меня принимаешь? Я не намерен на весь университет объявлять о своей благосклонности, тебя мои студенты заревнуют, — и отошёл, чтобы залить чай и бросить Глебу в кружку два кубика сахара. — Не будет никого в зале. Уж в этом точно можешь на меня положиться. — Да я и так могу, — Глеб не сдержал смех, принял горячую кружку с благодарным кивком и поднял взгляд. — Только зачем я сегодня тут? Я мог бы просто прийти завтра во сколько вы скажете. — Потому что так я захотел, — Лебедев хмыкнул. — Представь себе, соскучился. Встречи раз в неделю меня как-то не устраивают. Видишь, как я старомоден? И, кстати, перестань «выкать» дома. Я просил. — Д-да, — Глеб запнулся, понимая, что в очередной раз внутренние запреты не позволяют ему выполнить простую просьбу. — Но я не могу. — Не можешь что? Назвать меня по имени? — Я боюсь, что я это… в универе как-то… Ну, что узнают. Валентин Юрьевич снова оказался рядом, уложил ладони на бёдра Глебу и улыбнулся. — Так я ведь не прошу как-то сложно. Меня вполне устраивает полная форма имени. С ней не ошибёшься. Глеб отчаянно замотал головой. — Я… я имя не могу. Ну вот совсем. Даже просто на «ты» могу ещё… сложно, но можно. А по имени не могу. Лебедев вздохнул, отступил, давая Глебу место, чтобы слезть со стола, и в тишине допил свой чай. Невозмутимо забрал вторую кружку, помыл и поставил на место, на робкую попытку Глеба в очередной раз извиниться махнул рукой и ушёл в комнату, оставляя Глеба в замешательстве. Глеб зачем-то постучал в дверной косяк перед тем, как войти, и сел на кровать у изножья. Лебедев читал (или делал вид, что читает), и лишь чуть-чуть сдвинулся для удобства. — Прости… — Глеб буквально прикусил язык, чтобы не выдать предательское «-те», и Валентин Юрьевич даже взгляд поднял. — Я всё делаю не так, да? Лебедев вздохнул, убрал книгу на тумбочку рядом и похлопал по одеялу возле себя, чтобы Глеб придвинулся. — Ты всё делаешь так, просто я от тебя прошу слишком многого, наверно, — Лебедев склонился, лбом прижимаясь к макушке. — Тебе ведь тяжело. Куда тяжелее, чем мне, я же понимаю. Ты всё пытаешься делать сам и самостоятельно. Пытаешься, может быть, даже ради меня. А ведь не надо, — Глеб сдвинулся, взял Валентина Юрьевича за руку, но это его не прервало. — Я вообще не должен был всё это допускать. То, что я с тобой сделал — неправильно. Всё, что между нами — это всё плохо, а я позволил себе это сделать. — Нет, эй, стоп, — Глеб, даже если бы и не изучал психологию, понял бы, что Лебедева надо остановить, пока тот не вернулся в бездну самоистязания. Тем более, что всё, что генерал сейчас говорил, было для Глеба возмутительно обидным. Идеи лучше, чем навалиться всем собой, укладывая Лебедева на спину, не нашлось. Под его тихий голос, который продолжал рассказывать ужасные вещи — про возраст, субординацию, мораль и, кажется, даже Юлю, — Глеб удобно уселся на чужих бёдрах и, вытянувшись, целовал тому шею, касался лбом виска и гладил крепкие плечи. Между ними была пропасть — опыта, возраста, умений, — и Глеб остро понимал, что уж чем-чем, а своими постельными навыками удивить он вряд ли мог бы. Если только не желанием открыться и отдаться, позволить руководить собой даже в этом, становясь максимально гибким в вопросах рамок и ограничений. Лебедев ничего такого не просил, но должен же он был ощущать, что все эти эмоции, касания и движения искренние! Глеб в постели оставался собой: чуть заикающимся, немного неловким и отчаянно краснеющим по самые уши. И он отлично понимал, что вот таким вряд ли сможет достать Валентина Юрьевича, если он снова «провалится» в воспоминания. Но почему-то срабатывало. В конце концов, когда тебя целуют, говорить как минимум сложно. Если Лебедев того хотел, он мог не оставить ни следа от себя. Прикасался почти невесомо, не оставлял засосов, как любил летом, и при этом регулярно «забывал» о себе, доводя до крайности одного Глеба. В чём была причина такого альтруизма, Глеб так и не понял, но с упрямым упорством пытался перевести происходящее хотя бы во взаимную мастурбацию. Впервые пришлось проявить инициативу первым: по крайней мере, судя по странному сдавленному звуку, Лебедев явно не ожидал так скоро ощутить чужую ладонь у себя в паху. Не сразу, но даже получилось, хотя Глебу внезапно в голову ударило понимание: два члена сразу держать ему просто неудобно. Неравномерно получалось, потому не так приятно, как хотелось, но большая ладонь Лебедева поверх своей выбила остатки мыслей мгновенно. Валентин Юрьевич, как и всегда, поднялся почти сразу после, вытер с себя всё, что ещё не успело засохнуть, и одним движением уложил Глеба на спину, чтобы удобнее было стирать и с него. От этого было щекотно, и Глеб чуть выгнулся, вновь краснея и отводя взгляд. Чтобы почти сразу же вернуться, откровенно любуясь прямой спиной и ярко обозначенными лопатками. Ниже смотреть было неловко. — Иногда мне кажется, что по тебе ремнём бы пройтись, для надёжности, — от голоса Глеб невольно вздрогнул и тут же прижался к плечу, стоило Лебедеву лечь обратно в постель. — И тебе не повезло, что я не приемлю насилие над детьми. — Мне двадцать, здравствуйте, — Глеб вскинул голову. — Я не ребёнок и… И при чём тут это? — Да чтобы меня из головы твоей разумной выбить, — Валентин Юрьевич вздохнул и укрыл обоих лёгким одеялом: сам он, по всей видимости, любил прохладу, а Глеб успел привыкнуть, что в казарме жарко не бывает. — Может, одумался бы. — Обязательно. Вот завтра, после того, как научусь подтягиваться, так сразу можно, — Глеб улыбнулся. — Только если это будет ремень из ва… твоих брюк. Вот тех, в которых завтра будешь. Какими словами его называл Лебедев, Глеб уже не слышал, не прислушивался. Утро началось необычно рано. И в одиночестве: пришлось выбраться из-под одеяла, которым Глеб оказался накрыт с головой, чтобы увидеть, что Валентин Юрьевич собирал спортивную форму. На приветствие тот обернулся, присел на корточки у постели и погладил Глеба по голове (это было какой-то особой лаской, на которую Лебедев был щедр). Поймать руку и поцеловать запястье показалось хорошей идеей, пока генерал не поднялся, вынуждая и Глеба встать. Пришлось, чтобы не сгореть от стыда, хватать одеяло, прятаться и одеваться, пока Лебедев откровенно смеялся над этой неловкостью. Со служебной парковки Глеб в университет ещё никогда не заходил, но это было и хорошо: близилась сессия, назначались дополнительные занятия, многие усердно закрывали хвосты и потому никто не удивлялся очередному студенту и преподавателю, которые вне официальных занятий что-то делали в университете. И даже в спортзале. Вместе. Но Лебедев не соврал, когда сказал, что никого не будет. На занятие во внеучебное время требовалось отдельное разрешение, и, видимо, именно на этих выходных никто не захотел отвлекаться на спорт вместо учёбы. То, что всё это — плохая идея, Глеб понял ещё в раздевалке. Где Лебедев, и глазом не моргнув, положил свою сумку. — Смотреть будете? — это показалось Глебу забавным, но, когда генерал достал что-то, подозрительно напоминающее спортивный костюм, настроение его тут же сменилось. — Почему же? Позанимаюсь с тобой. Покажу как надо. На наглядном примере всегда ведь проще, — Валентин Юрьевич спланировал всё сам и не терпел возражений, и Глебу пришлось согласиться. Футболка от волнения внезапно начала натирать шею ярлычком, а в кроссовках было жарко. На разминку ушло минут десять, и с каждой минутой Глеб с ужасом ждал момента своего позора. Лебедев его никуда не торопил и вообще не особо напрягался, подбадривая и разговаривая о чём-то отстранённом в перерывах между упражнениями. Как только они оказались возле снарядов, Глеб зажмурился и вздрогнул, когда Валентин Юрьевич коснулся его плеча. — Смотри, обратный хват, — и Глеб, прекрасно знающий, как выглядит, собственно, обратный хват на перекладине, почему-то замер с широко раскрытыми глазами: Лебедев, кажется, вообще не напрягся, подтянулся, выпрямил руки, задержался на несколько секунд и опустился, спружинив на носках. — Понимаю, тебе сложнее с ростом, но должно быть проще из-за меньшего веса. Запомнил, как держаться? Глеб кивнул, обречённо подошёл ближе, взглянул на перекладину, выдохнул… Когда его вдруг внезапно сильно обняли чуть ниже пояса и подняли, Глеб резко вдохнул и растерялся. — Обратным хватом, подбородок над перекладиной, — Лебедев стоял уверенно и крепко, держа Глеба на нужной высоте. — Как только возьмёшься — я тебя отпускаю, а ты опускаешься на руках вниз, считая до пяти. Потом я снова тебя подниму — и так три раза. Запомнил? Глеб запомнил. Хотя кивать, пока твоя челюсть лежит на брусе, а чужие руки уже не поддерживают — сложно. Поэтому он ничего не ответил и осторожно, стараясь не сорваться, спустился, про себя считая, как и сказал генерал, до пяти. На пятом счёте руки предательски задрожали, не привыкшие к такой нагрузке, но опора появилась в самый нужный момент. — Молодец, — спины коснулось горячее дыхание, и Глеб покрылся мурашками. — И ещё раз. Три раза по три подхода оказалось для Глеба заданием выполнимым, но не самым простым: ладони всё намеревались соскользнуть и мышцы в самый неподходящий момент сводило судорогами от перенапряжения. Откровенно раздосадованный, Глеб сел на скамейку у стенки и не сразу заметил, куда исчез Лебедев. А когда поднял взгляд, то едва не ахнул — генерал подтягивался, кажется, себе в удовольствие, чередуя хваты и выпады. Ровно по позвоночнику у него ярко выделялась тёмная полоса — хлопковая футболка быстро промокла, а Глеб успел лишь удивиться, когда Лебедев успел так и чем заняться. Ответ появился очень быстро — спустя несколько подтягиваний Валентин Юрьевич отошёл от брусьев, вытер ладони и принял упор лёжа. — Дыру во мне просмотришь, — заметил Лебедев, и Глеб невольно покраснел. — Чему ты так удивлён? Я могу и на кулаках, если надо. И… — он на миг задумался, — и даже с тобой могу. Садись. — К-куда?! — На плечи мне, куда же, — Глеб был уверен, что Валентин Юрьевич закатил глаза, — или лучше ложись на спину, — и хмыкнул со смешком. — Покатаю, пока отдыхаешь. — Не надо, — Глеб отчаянно замотал головой, — я тяжёлый! Надорвётесь или ещё что-нибудь повредите себе, я ведь… — Отставить, — Лебедев на руках выпрямился, голову повернул и смерил Глеба строгим взглядом, от которого тот почти сразу вытянулся по стойке смирно. — Это не просьба. Приказ. Ясно? — Так т-точно, — вот тут уже у Глеба не было никакой возможности отвертеться. Валентин Юрьевич редко прибегал к подобному, каждый раз объясняя, что это нарушение субординации. — А если нас… того… увидят? — Глеб от одной мысли о таком вдруг перешёл на шёпот. — Скажу, что использовал тебя в качестве усиления веса. Ты лёгкий, — как только Глеб расположился, Лебедев тут же опустился, и тем самым заставил Глеба ойкнуть от внезапной смены высоты. — Сам по себе лёгкий. К тому же ты считаешь, что я не знаю твоего веса? Я столько раз тебя носил на руках дома и отнюдь не в самой удобной позе. Думаешь, сейчас не справлюсь? Ответить Глебу не дали, снова опустившись и поднявшись, и для собственной безопасности проще было молчать и упираться ногами в пол для равновесия. — Я тоже так хочу, — сказал Глеб, когда Лебедев, выполнив какую-то свою норму, милостиво лёг, позволяя слезть с себя. — Ну, отжиматься так, — и взгляд спрятал на улыбку генерала. — Вас я, правда, не выдержу, даже если очень захочу… — Меня не надо, — Валентин Юрьевич длинно выдохнул, поднялся и сел рядом, — выдержи лучше подтягивания. Не желая напрягать Лебедева, Глеб первый подход выполнил сам, не так технично, но уверенно. На втором его пришлось всё-таки ловить. К третьему его просто не выпустили — Глеб даже не сопротивлялся, когда Лебедев зажал его между шведскими стенками. — Чтобы успеть к началу экзаменов, тебе придётся заниматься каждый день, — если бы не лебедевское колено между ног, Глеб наверняка рухнул бы от такого шёпота. — Я выбью тебе индивидуальное посещение. До конца семестра. Но обещай мне, — ладонь Валентин Юрьевич уложил Глебу на живот, и тот мгновенно почувствовал жар от руки, — обещай, что сдашь нормативы, чёрт бы с ними как, хоть на низший балл, но сдашь. Зато летом получишь первый разряд по нырянию. Обещаешь мне? Если сказать откровенно, Глеб сейчас согласен быть хоть в космос полететь, если Лебедев попросит. А тут генерал просил какие-то нормативы. И разряд, о котором Глеб и сам мечтал. В голове удалось наскрести только одну мысль. — Обещаю. Если обеща…ешь отжиматься только со мной, — и вместо ответа Глеб почувствовал сперва на шее, а затем и на щеке чужое горячее дыхание. Повернуться, чтобы поймать жадный, голодный поцелуй, было трудно, но возможно. — Кроме тебя у меня больше никого нет, — Лебедев отстранился, выпуская Глеба, оставляя после себя ощущение прохлады на контрасте от тёплого тела. — Так что не ревнуй зазря. Ради меня ещё подход осилишь? — Даже два, — и Глеб не врал, больше, чем две попытки по три раза сегодня он бы не выдержал, да и подготовку к другим занятиям никто не отменял. Зато вечером его ждал горячий сладкий чай и тёплый плед, в который можно было плотно завернуться, удобно устроиться головой на чужом плече и уснуть, зная, что с утра проснётся он уже в постели.