Портрет Пети Васечкина, написанный Васей Петровым летним днём в библиотеке. Холст, мысли.

      У Васечкина вообще были очень красивые глаза. Петров это не сразу заметил. Во многом потому, что Васечкин постоянно смеялся (или на крайний случай просто лыбился), и тогда глаза превращались в две лукавые щёлочки. Это тоже было красиво, конечно, но несколько привычно, поэтому глаза Васечкина стали для Петрова в некотором роде открытием.       Петров отложил в сторону книгу, заключив про себя, что судьба Петра Гринёва его в данный момент нисколечко не волнует, и посмотрел в сторону. Вообще хотел поглазеть в окно, но не вышло: занавески были опущены, чтобы лучи слишком яркого сегодня июльского солнца не мешали посетителям библиотеки поглощать знания (какого чёрта Петров и Васечкин припёрлись в читальный зал именно сегодня, когда погода самое то для футбола или роликов, Петров так и не выяснил). А больше смотреть было не на что. Кроме Пети Васечкина.       Васечкин не то сидел, не то полулежал на стуле в какой-то невообразимой позе, сдвинув кепку на затылок козырьком назад и вытянув ноги таким образом, что проходящий мимо стола в этот момент обязательно бы споткнулся о его кеды. Благо, никто по библиотеке не ходил, тем самым снижая риск получения травмы. Петров зевнул и как-то незаметно тоже съехал вниз, на один уровень с Петькиным лицом. Сначала ему захотелось потрепать Васечкина по плечу и вытащить наконец-то на улицу, в парк погулять или на пруд, лягушек руками ловить, но поистине одухотворённый, как картина эпохи Возрождения, вид Васечкина, заставил его передумать. Пусть читает. В конце концов, часто ли он просто вот так сидит? Такие моменты, по мнению Петрова, можно было по пальцам одной руки пересчитать и все их отметить красным цветом в календаре.       Да, Васечкин... Вот уж действительно неугомонная душа. А сейчас тихий такой, молчаливый, непривычно даже. Сидит, читает, словно отличник какой-нибудь. Он и на уроках-то никогда таким сосредоточенным не был. Интересно, Маша бы оценила? Жалко, что Петров не узнает: она на соревнованиях в Ленинграде до конца месяца. А может это и к лучшему. Петров вдруг ощутил острое желание ни с кем не делить этот маленький кусочек июльского полдня. Было бы здорово просто оставить его себе, запомнить и хранить где-нибудь далеко-далеко; иногда возвращаться, чтобы мимолётно улыбнуться воспоминаниям, мысленно очутиться в этой самой библиотеке и вдохнуть запах пыльных книг вперемешку с летней жарой, а потом снова уйти. Долго перебирать в памяти Петино лицо. Это по каким-то причинам успокаивает, и Петрову не очень хочется думать, почему так происходит. Оно просто есть и всё. Что-то в груди, когда на Васечкина смотришь. Непонятно, то ли просто ощущение красоты, то ли тихая радость от того, что он рядом. Им двоим ведь ужасно повезло: столько лет бок о бок и всё ещё не надоело. Даже обои вместе поклеили, а это о многом говорит — такое не все браки выдерживают. Впрочем, брак это что, эталон, что ли? Брак можно и по расчёту заключить. А в шесть утра подвиги совершать по расчёту разве поедешь? То-то же. Впрочем, жениться, наверное, не такая уж и плохая штука. Вон у Петрова родители женаты и ничего, живут двадцать лет счастливо. Так что если бы Васечкин был девчонкой, то на нём наверняка тоже можно было бы жениться. Только что ему предлагать, если у Петрова и рука (даже две), и сердце, и все остальные органы уже давно Васечкину принадлежат? Он же оруженосец всё-таки, а оруженосцам для своих рыцарей ничего не жалко.       Васечкин вообще-то неплохой рыцарь, если в целом. Намерения у него, по крайней мере, истинно благородные, хотя реализация хромает. Ему бы биологию подучить, чтобы корову с быком не путать, а волка с собакой, и только потом на подвиги отправляться, тогда всё получится. Он ведь хороший, жаль, что не все это замечают. Думают, мол, балабол и балабол, а что, достойный человек балаболом быть не может? Петров-то знает, что Васечкина надо в пол-уха слушать, чтобы действительно что-то важное услышать. Он ведь говорит иногда умные вещи и вообще не дурак (только если чуть-чуть). Васечкина немного жалко на самом деле: он всё время как будто лишний немного со своими улетевшими идеями и жаждой приключений. Всё мечтает, что здорово было бы рыцарем родиться или в древней Спарте воином, а Петров молчит и думает, что Васечкину бы ни в какой эпохе по-настоящему места не нашлось. Он же мечтатель, он где угодно будет жить, кроме как в настоящем. Вот сейчас, наверное, тоже читает и видит, как спасает из плена капитанскую дочку или сражается на дуэли. Нет, не нужно ему ни в какую Спарту, пусть лучше здесь будет: тут хотя бы книжки есть, кино всякое... и Петров. Он, конечно, поворчит-поворчит, но всё равно даже за самую дурацкую идею Васечкина вступится, потому что у Пети какой-то талант даже самые бесперспективные вещи так расписывать, чтобы Петров в итоге заинтересовался. Есть в нём что-то такое, помимо лёгкого флёра дурости, за чем хочется следовать хоть на край света, и не понятно, внешнее оно или внутреннее, потому что одно с другим накрепко переплетается. Петров пытался это изобразить (у него, по словам учителя рисования, талант портретиста, как-никак), но всё мимо. Да и Васечкин говорит, что не похоже. "Слишком красивый какой-то", — и носом ещё так дёргает недоверчиво. Да ну тебя, Васечкин, художникам, между прочим, свойственно приукрашивать действительность. Петров так видит, может быть, поэтому и малюет глаза на полпортрета (зря учился их рисовать, что ли?) и ресницы такие, что впору ими пыль подметать. Они у Васечкина ведь и в самом деле густые и длиннющие, даже длиннее, чем у Машки, поэтому Петров в своих художественных потугах не сильно преувеличивает. Ему нравится Петины глаза рисовать: взять и чёрным карандашом пройтись по бумаге, всю радужку закрасить, чтобы даже зрачков не было видно. Удовольствие. У Васечкина глаза ведь такие тёмные, что всё окружающее пространство теряется в них, как в чёрной дыре, на такие посмотришь и сам не заметишь, как пропадёшь. Просидишь десять минут, пялясь в одну точку, и ещё бы двадцать так сидел, если бы Васечкину вдруг не приспичило пощёлкать пальцами прямо перед твоим лицом. — Эй, Петров, — Вася почувствовал, как все его мысли медленно утекают из головы, словно дождевая вода в канализацию, — Петро-ов! Ты чего на меня пялишься? Первый раз видишь, что ли?       Петров с некоторым недовольством лениво проморгался и осмотрел окружавшее его пространство библиотеки так, будто только что здесь оказался, попутно отметив, что "Капитанская дочка" из рук Васечкина перекочевала на стол, а сам Васечкин сидит на стуле, подогнув под себя одну ногу, и смотрит на него в упор. — Ничего, — вздохнул Петров, окончательно возвращаясь к жизни. — У тебя, Васечкин, щёки красные.       Васечкин сдавленно кашлянул и что-то пробурчал, но Петров его не услышал. — Жара, наверное, — констатировал Васечкин уже громче и будто в подтверждение своих слов принялся обмахивать себя кепкой. — Ладно, пойдём, Петруччо, ещё на роликах покататься успеем.