Гарри Поттер и эффект бабочки

Одним из китов, на которых зиждилось умение защищать свои собственные мысли, а следовательно, основным требование оклеменции, было хорошенько покопаться в собственных мозгах, чётко понять, что ты хочешь на самом деле и намерен ли ты этого добиваться. В конце концов, прежде, чем волшебник мог бы разложить собственные мысли и чувства по чётким полочкам – основа процесса компартментализации – нужно было определиться, что и куда раскладывать. Категоризация требовала чётко сформулированных названий, ведь невозможно скрыть то, в чем ты боишься признаться самому себе. Обычно тайные мысли и желания практически всегда находились на поверхности. И если задуматься, то подобное было логично: любой, кто когда-либо пытался отмахнуться от навязчивой идеи или поглощающего сознание желания, может подтвердить один простой факт. Сколько ни отрицай собственные эмоции, они всё равно вылезут на поверхность. А если в этот момент в твоем сознании копается инородная сущность, чьей единственной целью является стремление уличить тебя в чем-то крамольным, эти тайные желания и станут первым, на что наткнется искатель. – Кто ищет, тот всегда найдёт, – любила повторять тётушка Беллатрикс, в очередной раз направляя свою палочку с излюбленным заклинанием пытки на несчастную жертву. А ведь старшая из сестёр Блэк при этом ещё и использовала легилименцию. – Сколько верёвочке не виться, я всё равно найду её кончик. Самое основное, это как узелок, а пытаться скрыть его от меня игнором невозможно. И это было совершенно верно. Игнорируя собственные мысли и чувства, её в жертвы, пытавшиеся скрыть свои секреты подобным образом, терпели полный крах. Впоследствии, когда Драко узнал всю правду о Северусе Снейпе, он догадался, как мрачному зельевару удавалось так долго скрывать истину. Северус с детства обрекал свои чувства и эмоции в слова, он прекрасно знал, что испытывал к каждому из людей в своей жизни, и поэтому ему было совершенно несложно запереть их по разным коробкам. Он не обманывался сам и не пытался самому себе казаться лучше. Признавался сам себе не только в светлых, но и самых темных мыслях и побуждениях. Знал о себе правду и не скрывал ее хотя бы перед собой. Любовь к Лиле Эванс, в каком-то смысле – квинтэссенция его судьбы и характера – получила свое название довольно рано и никогда его не теряла. А самое смешное, что Малфой сейчас подозревал, что Тёмный Лорд знал об этих чувствах. Вряд ли в ранней молодости Снейп был достаточно умелым оклюментом, чтобы подобное скрыть. Более того, он ведь самолично просил за Лили, и Волан-де-Морт практически пообещал ему сохранить её жизнь. Конечно, это обещание он не сдержал, вряд-ли до конца понимая всю силу эмоций и чувств своего юного сподвижника. А потом заменил в собственном сознании название этого всепоглощающего, определяющего всю судьбу Северуса чувства с любви на одержимость. Тёмному Лорду подобные эмоции понять было легче, чем ту самую любовь, чувствовать которую он был элементарно не способен. Немногим отличаясь в этом от Снейпа, Малфой тоже довольно рано определился для самого себя, что именно он чувствует к Гермионе Грейнджер. Конечно, не на первых курсах – глупый, самоуверенный сопляк, выращенный на идеях превосходства чистоты крови, до определённого возраста он просто не мог признаться сперва в восхищении, а потом намного более опасных в его ситуации чувствах к магглорождённой волшебнице. Называя их ненавистью, пока на четвёртом курсе именно Северус Снейп не намекнул ему, притом, довольно настойчиво, что Драко нужно разобраться в себе и научиться называть вещи своими именами. После чего Северус объяснил, что признаться самому себе в определённых эмоциях – отнюдь не значит, что ты начнёшь принимать какие-то действия в направлении их объекта. Всего лишь, что ты честен с самим собой и при необходимости сможешь скрыть свои мысли от другого. Практически в то же время отец начал настаивать, чтобы Драко приступил к изучению науки защищать собственное сознание. Теперь Драко вполне резонно подозревал, что Люциус тоже видел его насквозь. А в год, когда ожившие тёмные метки недвусмысленно давали понять и Малфою старшему, и Снейпу, что их «Лорд» возвращается, Драко был ещё самоуверенным молокососом, возомнившим о себе невесть что. Быть может, именно поэтому он и не доверял Снейпу на собственном шестом году обучения, когда получил от Волан-де-Морта неисполнимое задание. Подозревал, что осведомленный о его самой сокровенной тайне, декан собственного факультета вполне может его выдать. Как же сильно он тогда ошибался! Впрочем, в той далёкой другой жизни, самокопание и пошаговое освоение науки защищать собственный мозг - среди других умений требовавшие чёткого понятия собственных мыслей и эмоций, их компартментализации, то есть, способности разложить по тем самым пресловутым полочкам, коробкам, комнатам, и здесь каждый использовал свою технику, и умение не подпускать рыщущего в твоем сознании именно к тому, что ему знать было не обязательно, взамен выставляя другие наименования, привело к определённому результату. Драко больше не скрывал от самого себя, какие именно мысли и желания вызывала в нём Гермиона Грейнджер. Фантазировал о ней, удовлетворяя потребности юношеского организма за плотно задёрнутыми шторками постели в спальне мальчиков Слизерина, а на каникулах делал практически то же самое в собственной постели Малфой-менора. Драко даже позволял себе закрывать глаза и представлять Грейнджер на месте очередной умело пользующейся собственным ротиком не для того, чтобы блистательно выдать преподавателю заученный урок, послушно стоявшей перед ним на коленях чистокровной ведьмы. Его тайные мечтания оставались за железными стенами той самой коробки, на которой любой незваный гость в его собственном сознании не только не увидел бы имя магглорождённой волшебницы, он бы не заметил и саму коробку. Зато Малфой находил довольно ироничным, когда Паркинсон, первой решившая выставить свою кандидатуру на роль его будущей спутницы жизни, беспрекословно отрастила волосы, едва парень вскользь упомянул, что длинные локоны ему намного больше по душе, чем то короткое каре, которые Паркинсон предпочитала на первых курсах. В нужный момент довольно жёстко сжимая длинные пряди в собственных пальцах, даже позволил себе отметить, что волнистые локоны подошли бы намного лучше. А к моменту их свадьбы Астория и сама уже красовалась с длинными, волнистыми локонами, а через несколько месяцев их осветлила. Когда-то в прошлом детстве маленький, злой мальчишка, невыносимый сноб, выдрессированный Люциусом в убеждениях превосходства чистоты крови, Драко буквально и фигурально мечтал поставить Гермиону на колени. Заставить её наподобие добровольно предоставляющих ему свои услуги чистокровных девок послушно ублажать его, чистокровного господина, используя свой дерзкий и никогда не нуждавшився в каком-нибудь остроумном ответе ротик, быть использованным «по назначению». Или во всяком случае, именно так он считал, раз за разом представляя на месте Паркинсон или одной из сестёр Гринграсс на самом деле Гермиону. А сейчас понимал, что как раз это ему не нужно. Взамен, Драко получал намного большее наслаждения, доставляя удовольствие Гермионе, словно самую сладкую музыку, известную миру, внимая её стонам. Впрочем, если какие-то из своих фантазий Драко элементарно отпустил, то воплощение в жизнь других ему очень хотелось бы увидеть. И одной из них для парня всегда была Грейнджер, встречающая его после победы в матче по квиддичу и вручающая «награду» совершенно иного плана. Точнее, сжимая в пальцах и поднимая высоко в воздух золотой снитч, Малфой всегда мечтал и о другой золотой птичке в своих руках. Матч между командами Рейвенкло и Слизерина в этом году стал официальным открытием сезона. Драко готовился к нему заранее, как и напутствовал свою команду перед игрой с особенным волнением, но отнюдь не потому, что беспокоился о результате исхода поединка. На самом деле Малфой зациклится на вопросе, за какую команду будет официально болеть Грейнджер. В пользу Слизерина, как ему мгновенно указали вновь ставшие лучшими друзьями Малфоя Теодор Нотт и Блейз Забини, естественно, главным аргументом был он сам. И на этом парни, естественно, останавливались, а вот Малфой прекрасно помнил и аргументы к обратному. Драко никак не мог выбросить из сознания, что Грейнджер, в прошлой жизни – сотрудник Отдела Тайн в Министерстве магии, долгие годы работала бок о бок с выпускниками именно факультета умных. Да и если разобраться, Гермиона и в этой жизни довольно часто с ними контактировала, давно уже сблизившись и с Луной Лавгуд, и Энтони Гольдштейном, и многими другими. В каком-то смысле, Малфой привык думать о Грейнджер, как о «почётном члене факультета Рейвенкло». В конце концов, именно так о ней и говорили в Министерстве в прошлой жизни, а в этой Малфой знал наверняка: именно на факультете Ровенны Гермиона бы и обитала, если бы изначально послушалась совета Шляпы. И поэтому, когда команда Слизерина вылетела на поле, и Малфой привычно осмотрел трибуны перед тем, как начать раздавать последние указания, он с особым волнением высматривал именно Гермиону. Староста школы обнаружилась сидящей рядом с Поттером, факт совершенно не удивительный сам по себе. Малфой и сам не смог бы сказать, чего было больше в том громком вздохе, когда он позволил себе больше не затаивать дыхание - удивления, облегчения или радости, но на шее девушки был повязан его шарф, а в ушах безошибочно сверкнули изумрудные серьги. Подарок Нарциссы на день рождения, пропустить или не заметить которые, к слову, было элементарно невозможно не только благодаря их практически вызывающему размеру, но и тому факту, что волосы Грейнджер были затянуты в строгий хвост. А потом прозвучал свисток, игра началась, и Малфой лишь изредка позволял себе бросать взгляды на Грейнджер. Довольно часто при этом фиксируя ещё один изумрудный блеск, предназначенный ему самому: пронзительный взгляд Гарри Поттера. Похоже, избранный не просто наблюдал за игрой с особенным интересом, он ещё и периодически склонялся к уху Грейнджер, чтобы объяснить какие-то нюансы. Судя по выражению лица Гермионы, она вполне могла бы обойтись без именно этих сведений, но вместо того, чтобы возражать, лишь кивала в ответ. Словно пыталась зафиксировать информацию в собственной памяти для каких-то известных только ей одной целей. Матч предсказуемо закончился победой Слизерина, хотя Рейвенкло сдаваться без боя был не намерен. Команда Слизерина получила достаточное количество голов в собственные ворота, и несмотря на то, что змееныши в долгу не остались, исход матча был отнюдь не очевиден. Пока Малфой не поймал снитч. После чего трибуны его факультета разразились громкими овациями и криками восторга, а через какое-то время к ним присоединились вежливые представители Хаффлпаффа. Гриффиндор, по всем признакам довольно неохотно, тоже присоединился, но для Малфой все это уже не имело значения. Ухмыляясь от уха до уха, он мгновенно отметил самый важный для себя факт: Грейнджер аплодировала одной из первых. Впрочем, как и Поттер, хотя в случае избранного его поддержка могла предназначаться не Малфою, а Астории. В любом случае, Драко избрал вместо картинного и отработанного приземления со своей командой сделать небольшой круг над стадионом и зависнуть в воздухе возле того места на трибунах, где сидели Гарри Поттер и Гермиона Грейнджер. После чего он легко спрыгнул с метлы, опустился на одно колено движением, более уместным в далёком средневековье, и преподнёс своей «даме сердца» золотой снитч. Краем уха расслышал насмешливое: «Тоже мне, рыцарь хренов», от Поттера и подавленный смешок от Гермионы. Впрочем, в её глазах в этот момент светилось совершенно иное. Драко был готов поспорить на что угодно: Грейнджер его старомодный жест, слизанный из рыцарских романов или по крайней мере их иллюстраций, пришелся очень по душе. Как и, судя по довольно дружному вздоху восхищения как минимум половины факультета Хаффлпафф, и не только его женской части, не ей одной. Парни оценивающе кивали головами, вслух высказывая свою поддержку подобному выражению чувств. Впрочем, в отличие от средневековых дам, Грейнджер избрала отблагодарить его не холодным кивком головы, а довольно жарким поцелуем. Естественно, на глазах у всей школы.