История одного дома

      Я помню, что просыпался медленно и находился будто в полусне. Помню ощущение покалывания, словно во мне что-то меняли, а потом приходило теплое чувство, ради которого и неприятный стук можно было вытерпеть. Помню, что кто-то ходил рядом со мной и изредка говорил бархатным голосом, который я любил слушать.       Голос всегда был мягким, иногда хриплым, но это не убавляло его глубины. Иногда к знакомому мне голосу примешивались и другие, которые казались мне ужасно громкими, ломкими и визгливым, а еще вдобавок перекрывали любимый мне. В такие моменты я глубже уходил в себя, желая больше не слышать их.       Часто я старался уловить теплый тон этого кого-то, а желание слушать его чаще становилось сильнее. Однако мои просьбы так и остались неуслышанными — этот кто-то мало говорил. Чем дольше я прислушивался, тем быстрее мне хотелось проснуться полностью и увидеть обладателя этого голоса.       Прошло довольно продолжительное количество времени прежде чем я начал полностью осознавать себя. Я узнал, что меня называли домом. Архитектурным строением, но мне это не нравилось. Я не был просто безликим и бездушным домом. Я жил. И у меня было имя, которое я лелеял в своих стенах.       Увидеть своего хозяина я смог только, пробудившись до конца. Это был человек, о возрасте которого я не мог судить, с короткими растрепанными черными волосами, бледным цветом кожи, глубокой морщинкой между бровями и темными скрытыми за стеклами очков с простой оправой глазами, под которыми частенько залегали тени и темные круги. Приходящие чужаки в количестве двух человек даже называли его за это пандой. Мой хозяин только отмахивался от них, а иногда просто выгонял, в чем я с радостью ему помогал, распахивая настежь двери и захлопывая их перед их носом. Непонимающие лица тех двоих всегда показывали новые выражения.       Моя разумность пугала всех приходящих, но хозяин никогда не слушал эти злые языки, проводя длинными бледными пальцами по стенам. Его это не волновало, потому что дом — его крепость и оплот спокойствия. Моей радости не было предела, когда я это услышал. Со временем все примирились со мной и моим упрямым хозяином.       Я знал, что был небольшим и аккуратным. «Прекрасным для жизни», как говорили иногда возникающие чужие голоса. Я не понимал, что это означает, что всегда испытывал гордость и безудержную радость, когда слышал его согласное мычание.       Я знал, что на моей крыше и вокруг меня на земле растет множество прекрасных цветов и лекарственных трав, ненавязчивый запах которых всегда наполняет меня через открытые окна. Ему тоже нравилось подобное. Хозяин жил один и предпочитал тишину в компании с книгой. Большую часть своего времени он проводил со мной, изредка выходя к своему саду, чтобы поухаживать за ним, отчего я привык всегда наблюдать за ним. Через некоторое время я понял, что он часто работает с этими растениями в подвале, а на мансарде они висят и сушатся.       Во время работы он всегда был сосредоточенным, а морщинка между его бровями становилась заметнее. Темные глаза быстро двигались по тексту, а руки одновременно с этим делали заметки. Стол хозяина в его рабочем кабинете всегда был завален большим количеством вещей от карандаша до металлической шестеренки от какого-то механизма. Приходящие чужаки всегда жаловались, что его кабинет — самое захламленное место в доме, которое нуждается в уборке, но что хозяин безразлично пожимал плечами и игнорировал надоедливых друзей, как я потом узнал.       «Вселенная стремится к хаосу и саморазрушению, а я просто выполняю ее замысел», — отвечал он, кидая в них шарик из металла.       Чужаки на это только фыркали и протягивали ему коробочки с едой. При всей своей серьезности хозяин абсолютно не умел готовить, поэтому нахождение чужаков стало для меня обыденным, и они больше не вызывали желание вышвырнуть их вон из-за слишком громких голосов.       Редко когда я видел полностью расслабленного хозяина, даже во сне он иногда хмурился, обнимая подушку. Однако момент, когда морщинка на его лбу разглаживалась, глаза прикрывались, а на губах появлялась редкая легкая улыбка, наступал в музыкальной комнате, где стоял довольно старый инструмент с черно-белыми клавишами. Из-под тонких пальцев, порхающих над ними, вырывалась мелодия иногда громкая, отчаянная, иногда легкая словно перо. Я всегда замирал в такие моменты, прислушиваясь к душе хозяина, которая вырывалась с этими звуками. И с уверенностью мог сказать, что ощущал называемое человечеством счастье. Искреннее и незамутненное.       У хозяина было много вредных для людей привычек. Это показало мое тихое наблюдение за ним. Он всегда серьезно относился к своей работе. Иногда он просто забывал поесть за очередным порывом вдохновения и не выходил из подвала днями, утопая в расчетах. Я буквально запирал дверь в подвал, когда хозяин все-таки выходил, и не пускал пока он нормально не отдохнет. Он ворчал на мое поведение и уходил на крышу, отчего я шелестел легкими занавесками, довольный своей работой. Часто хозяин забывал закрывать окна и засыпал под вечер в кресле у камина с книгой в руках и пледом на коленях. Я всегда закрывал их сам и поддерживал ярко-рыжий огонь. На утро хозяин легко смеялся и проводил длинными белыми пальцами по перилам лестницы, молчаливо благодаря меня.       Дни проходили за днями, сезон сменялся новым сезоном, а мы жили в мире и тишине, за исключением надоедливых гостей. Вскоре на моей черепице появились выведенные рукой хозяина рисунки, которые были призваны защищать меня. Немного иные появились на косяках дверей и окон, которые защищали не только меня, но и его. Они вспыхивали жемчужно-белым цветом и гасли, когда полностью занимали свое место. Я чувствовал, что они питали меня, и я уже окончательно стал защитником. Это был повод для моей гордости.       Однако ничто не могло длиться вечно.       Однажды хозяин основательно стал готовиться к чему-то. Его лицо было серьезнее и холоднее из виденных мной ранее, даже его надоедливые друзья не создавали привычного шума, а с напряжением следили за метаниями хозяина из одной комнаты в другую. Я не понимал, что происходит, и как мне на это реагировать. Зашумел занавесками, привлекая внимание, но получил только усталую улыбку и поглаживание по стенам.       «Я скоро вернусь, а пока сохрани здесь все, хорошо? Все это мне очень дорого. Я ведь могу на тебя надеяться?»       Хозяин на мгновение замер на пороге, а потом решительно шагнул за него. Почему-то в этот момент мне захотелось захлопнуть дверь и не выпускать его, но я подавил это желание и наблюдал за прямой уходящей спиной.       Опять дни сменялись днями, сезоны сменялись сезонами, но он не возвращался.       Прекрасные цветы на моей крыше превратились в засохшие почерневшие огрызки, которые доломал ветер. Горшки также потрескались и раскололись на крупные куски. Черепицу стал покрывать мох, и весь я снаружи пришел в упадок.       Только внутри я старался сохранять все в первозданном виде. Я ведь обещал, что сохраню. Пусть небольшую часть, но я сохраню.       Однако и этому обещанию не суждено было сбыться.       Вскоре пришли другие. Не мой хозяин. Не его друзья. Чужаки.       Они с криками и руганью пытались зайти, но я держал двери и окна закрытыми. Рисунки, оставленные хозяином, вспыхивали один за другим ярким светом и жгли им руки, заставляя отступать. Но потом они приходили еще и еще, пока не истощили меня полностью. Рисунки уже не вспыхивали, двери слетали с петель, а окна разбились, осколками усеевая деревянный пол, некогда нагретый солнцем.       Когда они вошли, то сметали все на своем пути, опасаясь еще партии ловушек. Некоторые несчастные в них все же попали. Все-таки мой хозяин — гений. Но этого было недостаточно. Личная библиотека хозяина была разграблена, как и его кабинет. Я, опустошенный из-за длительной битвы, наблюдал за этим с болью и скрипел деревянными половицами, создавая звук, похожий на вой. Так продолжалось до тех пор, пока они не добрались до музыкальной комнаты.       В тот момент мне стало ясно.       Они пришли разрушить меня и все воспоминания о моем хозяине.       Вспыхнула такая ярость, что мой внешний вид потерпел изменения, а люди завопили от страха и неожиданности. На мои стены покрывались порезами и копотью, половицы ломались, как и вся мебель, но я с гортанным ревом из самых глубин души разрывал их, окропляя кровью комнаты. Однако, ослепленный злостью и ненавистью, я не заметил ни дыма, ни треска огня. Когда я осознал это, то было поздно.       Я горел.       Долго и больно.       Огонь пожирал меня подобно голодному зверю и загонял в самую глубину сознания, откуда я с выжженной душой смотрел на происходящее.       Меня отстроили и превратили в общежитие. Без души. Просто по приказу. Однако я успел закрыть подвал и мансарду для посторонних, единственные места, где хоть что-то осталось от моего хозяина. Через долгое время я стал ветхим общежитием, которое стали населять вредные призраки, отпугивающие всех. Я пришел в упадок снова. Только теперь не только снаружи, но и внутри. Я уже забыл так нежно лелеемое мной имя.       С каждым последующим годом мне становилось все сложнее и сложнее оставаться в сознании. Глубокий сон манил в свои объятья, но я упорно сопротивлялся. Я все надеялся, что он вернется, как и обещал. Что он снова будет разговаривать со мной столь любимым бархатным голосом и из-под его пальцев снова польется музыка. Что на крыше снова зацветут прекрасные цветы, которые будут сопровождать меня своим легким ароматом. Что солнце снова будет нагревать деревянные полы, а окна опять всегда будут открыты.       Я так хочу увидеть тебя снова.       Когда я уже собирался окончательно сдаться и находился в полудреме, ко мне пришли два ребенка. Давно я не видел детей, поэтому решил посмотреть. И замер.       Мальчик с серыми серьезными глазами и длинными чернильно-черными волосами и девочка с яркими голубыми, которые со странным рвением принялись за уборку. Проводили тряпками по давно скрипящим половицам и смешно морщили нос, чихая из-за пыли.       И голоса такие чистые, что я растерялся, услышав довольно знакомые интонации. Пусть он и был немного детским и не имел привычной бархатности, но глубина осталась.       Хозяин…       Называемое человечеством счастье наполнило мою измученную долгими веками сущность, сгоняя остатки сна. Теперь я не мог привычно шелестеть занавесками, хлопать дверями или скрипеть половицами, но мог открыть себя всего.       Я сохранил, а мой дорогой хозяин вернулся.       Теперь все должно быть хорошо.