Шипы и мед

Макс коснулся рук Дэвида, привязанных к ручкам кресла. — Не туго? Дэвид пошевелил пальцами. — Нет. Макс еще раз провел когтями по его запястьям, обвитым тонкой серебряной веревкой, и слегка поддел ее, чтобы самостоятельно убедиться в его словах. Он не хотел, чтобы его смертный навредил себе. Жизнь Дэвида пересеклась со смертью Макса благодаря случайности. Первый долго обманывался внешностью второго, а второй долго злоупотреблял доверием первого. Прошло много времени прежде, чем Дэвид осознал, кто же перед ним на самом деле, а Макс понял, чего может лишиться, если продолжит пользоваться и опустошать, ничего не давая взамен. Желание беречь, раньше хмурое и словно неохотное, теперь распустилось, расцвело и не позволяло Максу оставить ни одного лишнего следа, не позволяло сказать ни одного лишнего слова. Макс поставил колени на кресло по обе стороны от бедер Дэвида и навис над ним, проверяя, все ли его устраивает: застегнутая на все пуговицы белая рубашка с воротником под горло, черный галстук в узкую серую полоску — идеальная сервировка. Привкус слюны во рту Макса изменился; это было предчувствие пиршества, эхо которого всегда оставалось на его языке. Дэвид смотрел на него со спокойным ожиданием. Его пульс не участился, и Макса не первый раз переполнила темная, жадная гордость за то, как он ему доверяет. Он опустился чуть ниже и отодвинул прядь волос со лба Дэвида, внимательно глядя в его глаза. Ему не нужно было ничего уточнять вслух: он обладал высшей привилегией задавать невесомые, словно листок на спокойной воде озера, вопросы без слов, и читать ответ по тому, как эта вода еле заметно рябится от его слабого дуновения. Он обладал силой уничтожить это спокойствие, разбив его на брызги и всплески, но никогда бы этого не сделал. Он никогда бы не уничтожил поверхность этого озера, в которое мог смотреться и видеть себя — единственное зеркало, которое его отражало. Макс вытаскивает из заднего кармана джинс узкий нож, и при его виде пульс Дэвида наконец-то учащается. Макс сам затачивал лезвие, до миллиметра рассчитывая его остроту. Он кладет одну ладонь на грудь Дэвида и крепко сжимает рукоять из слоновой кости в другой руке: сердце Дэвида бьется так, что, кажется, давно мертвое сердце Макса тоже вот-вот заколотится. Макс не стал бы врать — он не раз представлял себе, как вырезает это сердце ножом, вырывает его собственными когтями. Он никак не мог решить, что слаще: желания или власть над ними. Макс отодвигается. Сегодня он будет много чего делать, но сначала он будет наблюдать, и то, за чем он будет наблюдать, заслуживает лучшего угла. Дэвид завороженно смотрит на нож; сейчас его взгляд легко принять за контролируемый. Макс чуть отклоняется назад, держась одной рукой за спинку кресла, и медленно подносит нож к лицу Дэвида. Дэвид приоткрывает рот, и Макс разворачивает нож лезвием к его губам. Дэвид облизывает их, и от нетерпения Макс прикусывает клыками свои собственные губы. Дэвид медленно проводит языком по лезвию снизу вверх. Он чуть отодвигается от ножа, не закрывая рта: по его розовому языку тонкой алой струей растекается кровь. Макс держит нож прямо перед его губами, и Дэвид покорно прикрывает глаза, чтобы снова его лизнуть. Тщательность, с которой Макс чуть отодвигает лезвие от его языка, чтобы не травмировать его больше необходимого, на секунду отвлекает его от вида крови — именно на секунду, даже на ее долю. Дэвид проводит языком по ножу еще раз; он облизывается, и кровь остается снаружи мелкими мазками, попавшими в крохотные трещинки его губ. Макс чуть разворачивает подбородок Дэвида к себе, разглядывая их. Весь его опыт, вся сила воли, выращенная за более, чем столетие, сошлись в этом моменте, и, если ради этого он должен был столько сдерживаться и терпеть, он ни о чем не жалеет. Кровь течет по лезвию и капает на его руку, и Макс снова отстраняет нож от лица Дэвида. На спинке кресла наверняка останутся следы от его когтей. В этот раз Дэвид задевает лезвие нижней губой. Он произносит слабый невнятный звук, глядя на Макса с ожиданием, похожим на мольбу, и Макс слышит грустное: «Ты не хочешь?» в его уме. Он резко убирает нож. Он обхватывает лицо Дэвида обеими руками, разворачивая его голову так, чтобы он упирался затылком в мягкое кресло, наклоняется над ним и соединяет их рты. Проклятье бывает благословением, и от его уродливого тела таким является его длинный язык. Он держит Дэвида и лакает его кровь, смешанную с рваным дыханием. Он держит Дэвида, как кубок, и пьет его, как эликсир. Дэвид шевелится под ним, его ум робко беспокоится вопросом, нравится ли Максу. Услышав подтверждение, он расслабляется; Макс чувствует, как он улыбается. Он слышит, как скрипят ручки кресла, когда Дэвид непроизвольно пытается оторвать от них свои руки; его ладони беспомощно трепещут и снова опускаются. Макс быстро вылизывает его язык и губы, заживляя и останавливая кровотечение. Этого недостаточно. Макс давно не живет впроголодь, но сейчас он голоден. Он отодвигается от лица Дэвида и резкими, уверенными движениями развязывает его галстук. Он, не комкая, сворачивает его; на несколько секунд он останавливается, чтобы успокоиться. Он поворачивает лицо Дэвида к себе, и Дэвид послушно открывает рот, позволяя Максу затолкнуть галстук внутрь. Все. Теперь они могут общаться только мысленно. Макс снова берет нож. Он ловко вспарывает застегнутую на Дэвиде рубашку, срезая с нее пуговицы; они падают на пол. Макс не обращает на них внимания — он занят, он распаковывает свой подарок. Он отбрасывает ненужный теперь нож в сторону и быстро приспускает тонкий хлопок с плеч Дэвида; белая ткань трещит под его длинными когтями. Макс вылизывает шею для укуса и чувствует, как Дэвид брыкается под ним, как реагирует его тело, и довольно улыбается. — Шшш… Он садится на бедра Дэвида, проводит по ним своими и приподнимается снова, не допуская слишком тесного контакта. Ему нравится дразнить. Человеческий организм забавен в своих реакциях, но они интересуют его во вторую очередь. Он обхватывает Дэвида со спины и крепко держит за волосы другой рукой. Он замирает на несколько секунд и слушает их обоих. Сердце Дэвида колотится с неимоверной скоростью, он наклоняет голову, подставляя себя под рот Макса, и, когда теплая кожа задевает его клыки, Макс не выдерживает и впивается ими в основание его шеи. Дэвид чуть вскрикивает. Смертные так мило вздрагивают при укусе — такие живые и уязвимые, они всегда были верным утолением его жажды и голода. Но Дэвид другой. Дэвид — его родник в глухом лесу, тропа к которому известна только ему, его источник чистейшего меда. И боли. Если бы он только мог передать Дэвиду, каков он на вкус, если бы он только мог дать ему ощутить собственную сладость… Макс впивается в него сильнее и, наконец, обхватывает не только руками, но и тем, что внутри него. Они переплетаются, словно виноградная лоза и колючая проволока. Макс сосредотачивается, и по ясному сознанию проносятся крохотные, невесомые вихри. Благодарность. Забота. Доверие. Нежность. Это не слова Макса, он не говорит о таком — над таким он только смеется, но теперь он знает, что находится за этими словами, каково их значение, и сейчас он может воплотить их для Дэвида — точнее, поделиться тем, что давно проросло внутри него и дало обильный урожай. Дэвид выгибается под ним, Макс убирает руку от его спины и гладит его сквозь одежду, улыбаясь в укус. Никто не умеет ласкать его так же, как он, ни у кого больше нет таких сил. И такого права. Дэвид со стоном расслабляется в его руках, и Макс касается его ума мягким: «Хорошо, да? Тебе ведь хорошо?» — «Да». Тихий ответ почти не слышно за собственной раскаленной жаждой. Ручки кресла скрипят — Дэвид снова пытается оторвать от них руки. Макс в беспокойстве хочет разрезать веревки когтями, но слышит строгое: «Нет». За всем этим прячется грустная, гадкая для Макса правда — чем лучше Дэвиду, тем лучше он на вкус. Вот для чего ему даны такие способности, вот что за ними скрывается. Нет, здесь должно быть что-то еще. Он сильнее этого, а они вместе — нечто большее, чем человек и паразит, живущий за его счет. Так? Старый спор и вечная битва с самим собой вспыхивают внутри, и Макс зажмуривается. Черное желание все закончить, все раз и навсегда для себя решить, опоздав на несколько роковых секунд, разевает свою пасть, и Макс начинает пить кровь Дэвида с рычанием, ненадолго позволяя своему зверству взять власть над собой. Над ними обоими. Сейчас их никто не спасет. Но Макс всегда успевает вернуть себе контроль — успевает выпустить руль из рук и схватить его снова. Наслаждение в сознании Дэвида постепенно тускнеет, и Макс открывает глаза и с трудом разжимает свои челюсти. Он тщательно вылизывает место укуса, заживляя его, как и язык с губой прежде — больше забота, чем поцелуй. Он отпускает волосы Дэвида и отодвигается. Он осторожно вытаскивает галстук из его рта и стирает дорожки слез с его щек. Взгляд Дэвида чуть затуманен — он ослабел от потери крови. Ничего, у Макса уже готов стакан свежевыжатого гранатового сока. Если Дэвид позволит, он напоит его сам. Дэвид смотрит на него, и Макс вспоминает, сколько раз он просил его не говорить о том, что его любит. Сейчас, чтобы заставить его молчать, придется выколоть ему глаза. Макс прислоняется лбом ко лбу Дэвида и приглаживает его волосы, успокаивая. Самое удивительное, самое чудное здесь то, что всё, что они делают, предложено Дэвидом. Самая любимая пытка Макса — ждать, когда Дэвид, запинаясь, вслух скажет о том, о чем уже давно думает, и что уже давно слышит Макс; как бы он ни старался, он улавливал шлейфы его мыслей и желаний. О некоторых он хотел бы навсегда забыть. Макс слушает, как Дэвид переводит дыхание; в такие моменты ему кажется, что он тоже жив и тоже дышит — жизни в Дэвиде хватит на них обоих. Он заправляет за его ухо прядь медных волос, проводит когтем по шее ниже укуса и тихо спрашивает: — Тебе понравилось? Дэвид шевелится, его кивок становится ответом раньше слов. — Да. Макс мог бы освободить его руки сейчас. Дэвиду наверняка не терпится его обнять, но есть еще кое-что, что Макс должен знать и обязан услышать. Он гладит его подбородок и еле слышно, почти шепотом произносит: — Кто-нибудь еще может это делать? Может так поступать с тобой? Вопрос, за властностью которого скрывается страх, что Дэвид ответит — да, может. Что Макс не единственный. Это глупо, очень глупо, и Макс зол на себя за то, что спрашивает о подобном. Дэвид просто, спокойно отвечает: — Нет. — Почему? Он звучит по-детски нетерпеливо. Он еле сдерживается, чтобы не подтолкнуть Дэвида к правильному, нужному ему ответу, и замирает, надеясь, почти молясь, что он произнесет его сам. — Потому что я принадлежу Максу. Теперь он точно сыт. Макс когтями разрезает веревки на его запястьях, и Дэвид тут же обвивает вокруг него руки, притягивая к себе в невыносимом, смертном объятии. Макс закрывает глаза, думая, что, когда его грудь однажды пробьет осиновый кол, это будет для него не так убийственно. Но ничего. Он вампир, он — часть древней тьмы. Он — сильный, и ради своего нечеловеческого наслаждения сможет выдержать человеческую нежность.