Разбитые вдребезги

-Ник! Никлаус, чёрт тебя побери, где ты? Забавно. Элайджа начал ругаться. Будь всё как раньше, и он бы язвил по этому поводу ещё лет сто. Будь всё как раньше, он бы вышел. Теперь же Клаус, гроза вампиров, ведьм, оборотней, гибридов и, как кажется многим, всего сущего на Земле, скрывался в лесу. Спасался бегством. В волчьем обличии. Сбегал, поджав хвост, от собственного старшего брата. Как будто все слова, сказанные его «отцом», были правдой. Как будто он слаб и ничтожен. Как будто ему действительно стоило умереть не родившись. Он кое что потерял. Помимо самоуважения. Способность говорить неправду. Лгать. Обманывать. Даже просто увиливать от вопросов, сохранять таинственное молчание. Даже это- нет. Чёртовы ведьмы! Он и раньше говорил, что все они: молодые и старые, злые и добрые, — занозы в заднице. Но никогда раньше он не думал, что, забрав всего одну его частичку, они смогут разрушить всю его жизнь. Что же… И великий Клаус Майклсон может ошибаться. Вслух он это не произнесёт, уже делал так пару раз, хватит. Удивительно, что в этот раз проблемы на их семью навлекла Ребекка. Не удивительно то, что всё дело в (очередной) неудавшейся любви. В этот раз в ведьмака. Запереть бы её в гробу лет на сто! Да, только, кажется, после этого она становится ещё более отчаянной. Нахер всё. Просто нахер. Они в Новом Орлеане. Он. Элайджа. Бекка. Они найдут способ снять заклятие. Или проклятие. Плевать. В этом сомнений нет. И всё же, ему следует вернуться к брату. Домой. Ему наскучит лесная жизнь через несколько дней. Ни общения, ни разнообразия, ни книг, ни фильмов, ни холста и красок. Конечно, если он сейчас вернётся, это всё тоже будет не в полной мере-в человека он не превратится ни за что, у каждого есть секреты, которые следует оберегать… Даже если цена этого- твой комфорт. За тысячу с лишним лет его багаж стал невероятных размеров. Семья знает многие из них, Никлаус не видел смысла скрывать от них всё, однако, есть секреты, которые не дают им, разбитым кусочкам вазы, распасться окончательно. Такие секреты он будет хранить до последнего вздоха. И всё же, даже так, «с ограниченными возможностями», лучше быть с семьёй. Быть с Элайджей. Так он хотя бы узнает, что заклинание снято. Так он будет не один. Элайджа на месте. Там же. На поляне в лесу. Не ушёл, ждёт его. Хотя прошло уже… Чёрт его знает, Клаус нечасто носил часы и в облике «человека», в волчьем же, их, естественно, не могло быть на нём, возможно брату стоило уйти. Не ушёл. Старший Майклсон отшатывается лишь в первое мгновение, когда огромный волк появляется на поляне, впрочем, тут же приходя в себя. Зверь замирает в некотором отдалении от него. Может, шагов пять? Ничтожное расстояние, как для вампира, так и для гибрида, сейчас оно кажется чёртовой пропастью. -Ник. Набегался? Может обернёшься «человеком» и поедем, наконец, домой? Голос вампира спокойный, подчёркнуто нейтральный. Ни злости, ни раздражения, ничего, что могло бы спровоцировать мятежного брата. И гибрид, о, чудо, оборачивается. Вот только, не человеком, а мордой в противоположную от брата сторону, нет никакого чуда. Клаусу, в общем-то, всё равно, что именно сейчас скажет Элайджа, он не обернётся. Не даст ответы на вопросы, которые тот мог копить тысячелетие, ведь любой из них может оказаться «тем самым». Ведь, Элайджа, простая душа, и понятия не имеет, на сколько глубоко опустился гибрид. Он просто захочет узнать однажды, задаст обычный вопрос между делом, в порыве гнева или как простую подначку, и Клаус ответит, выложит всё о своих неправильных грязных чувствах. Эл просто разрушит их семью его, Никлауса, руками. Но даже тогда не будет виновным. Нет, ведь это Клауса влечёт к собственному брату и именно его губы произнесут эту грязную речь, ведь именно он обернулся, позволил задать вопрос. Он не обернётся. -Поедем домой? Старший мужчина вновь задаёт вопрос, но только последний. Не нужно пытаться переупрямить Никлауса Майклсона, он знает, что это не возможно. Но также он знает, что брат склонен идти на уступки семье, когда никто из её членов не пытается решать за него, не предаёт его, слушается. Элайджа может быть очень терпеливым, когда дело касается младшего братишки, просто потому, что это работает. Ненавязчивая забота, спокойствие, преданность- работают. Ник остужает горячую голову, хоть немного, и воспринимает его речь, прислушиваться даже, но только если всё действительно так. Нельзя пытаться кричать на него или обвинять в чём-то. Так делал отец, который ненавидел Клауса просто за то, что он есть. В такие моменты первородный просто уходит в глухую оборону. Он уже не слушает тебя или кого-то ещё, нападает в ответ, ранит, причиняет боль, потому что сам её чувствует и действует самостоятельно, импульсивно. Секунда. Две. Пять. Волк встаёт. Подходит к вампиру. Позволяет руке брата опуститься на голову, после- на шею, задержаться там на какое-то время. Закрывает глаза и тяжело выдыхает, он не может закатывать глаза в волчьем обличии, поэтому выбрал это, как альтернативу. Эл, его Эл, знает его тысячу лет и, конечно, это сочетание действий тоже. Он закатывает глаза, будто бы вместо волка и начинает движение в сторону машины. Рука остаётся на загривке зверя, но не удерживает, касается едва-едва, скорее просто обозначает присутствие. Ни один из них никогда, наверное, не скажет, что оба чувствовали некоторую удволетворённость в этот момент. Оба нуждались в этой странной недоблизости. Они доходят до машины у Элайджи несколько раз звонит телефон, на что он, впрочем, предпочитает не обращать внимание. Раздражённый Клаус- это раздражённый Клаус, сейчас с этим ничего не поделаешь, он одним слитным движением прокусывает карман пиджака насквозь, телефон замолкает, теперь навсегда. Он кажется жалкой игрушкой в зубах огромного волка, как впрочем и «отвоёванная» часть пиджака. Первородный вампир терпеливо протягивает руку, не ту, что на загривке зверя, нельзя разрывать эту связь, не сейчас. И волк, о чудо, действительно опускает телефон на его ладонь. Снова достаёт телефон Элайджа только после того, как открывает заднюю дверцу машины для брата. Тот с ворчанием устраивается на сидении и старший аккуратно закрывает дверцу. Быстрыми движениями достаёт из телефона симкарту и карту памяти, убирает их, заводит автомобиль. Телефон одиноко остаётся лежать где-то на трассе. Никлаус не любит езду, когда он в этом обличье, но вести волка, голова которого находится на уровне плеча взрослого мужчины, идея более отвратительная.И так как они не в ситкоме, поездка проходит без происшествий. Хоть что-то. Дом. Милый дом. -Обратишься? Клаус предпочтёт пропускать подобные реплики Элайджи мимо своих волчьих ушей столько, сколько сможет. Но в этот раз вампир и не звучал особо обнадёженно, скорее слегка устало. Они все устали за эту неделю. Или за эту тысячу лет. Просто вопрос, дежурный вопрос. Способ ненавязчиво покапать Клаусу на мозг. -Ник! О, боги, Никки. Мне жаль. Мне так жаль. Ребекка влетела в гостиную на вампирской скорости. И, пожалуй, даже могла бы успеть добраться до брата, но её остановил внушительный волчий рык. К сожалению, или к счастью, потому что звук такой мощности едва не разбил окна. Особопрочные окна. В поместье Майклсонов, вообще, всё что не являлось антиквариатом было сверхъестественно прочным. Сестра не дошла до гибрида буквально несколько шагов. -Виновата. Я так виновата. Но он поплатится, слышишь? И я всё исправлю! Верну, как было. И когда ты вновь станешь собой привычным, мы, вероятно, поругаемся и я понесу наказание. Но, Ник! Ты должен знать, для меня нет ничего важнее семьи, важнее тебя и Элайджи. Кола… Верь мне, Никлаус, я не думала, что… Вампирша говорила сбивчиво, с чувством, едва не срываясь в лихорадочный шёпот или рыдания, но это означало только одно- она верила в каждое сказанное слово всей своей душой. Нику было по настоящему хреново. Он разрывался между желанием разорвать сестрёнку на части и желанием забиться в угол и пронзительно скулить там. Первое он себе позволить никак не мог, Эл и Бекка- семья, даже Кол, шляющийся чёрт-знает-где, семья; всё что у него есть. Для первородного гибрида семья была всем. «Всегда и навечно» — их клятва, их боль, их погибель и их жизнь. Их сердце. Второе он, к слову, тоже не мог допустить. Он же великий Клаус Майклсон… Проявить слабость казалось недопустимым. Хоть с кем. Его детство это… Да- боль, унижения и боль. Нельзя быть слабым, этот урок он усвоил навсегда. Совершенно недопустимой ценой, если бы кто-то решился задать подобный вопрос остальным Майклсонам. И всё же, это произошло. Клаус просто отправился прочь из гостиной. Он слышал тихий всхлип Бекки и успокаивающий голос брата, после- хлопок двери. Ребекка отправилась решать проблему. Значит старший братик остался ему за няньку. Либо это станет полнейшей катастрофой, либо одними из лучших дней в жизни Никлауса. Одно из двух. Чтож… Это катастрофа. И тем не менее, Клаус наслаждается происходящим с мазохистским удовольствием. Или с садистским, всё зависит от конкретного момента. Внутри дома открыты все двери. Потому, что если они закрыты, то волк вышибает их к чёрту, когда проходит. Элайджа спокоен. Ник заваливается спать к брату в постель, дыша на него запахом только съеденного сырого мяса, Элайджа спокоен. Гибрид укладывает лобастую башку на колени брата, прямо поверх его дорогущих штанов и Элайджа спокоен. Гладит его по голове, разговаривает с ним, ласково. Хотя обычно, Эл, привыкший выглядеть «всегда на высоте», готов убить за состояние своих шмоток, кажется Никлаус даже может припомнить парочку… десятков таких случаев; делая редкие исключения для спасения себя/семьи/очередной любви, но и тогда он не то чтобы выглядит умиротворённо. Сейчас первородный вампир выглядит так, как будто познал дзен. Обычно спокойствие большого брата напускное и рушится Ником за пару минут. Они уже неделю в доме. И ещё неделю до этого творился полный пиздец. И ничего. Элайджа спокоен и это раздражает Ника до красного марева перед глазами. В их отношениях никогда не было особой ласки. В человеческом понимании. Конечно, они любили друг друга, пусть Никлаус и «неправильно». Они заботились друг о друге, пусть и очень специфично. В основном их забота включала в себя «убью за тебя» и «открою глаза на…» вещи. И всё же, их взаимоотношения всегда были драматичными. Бурными, яркими, яростными, казалось, они ненавидят друг друга так же сильно, как и любят. Ненавидят так сильно, что готовы убить, но никогда, ещё раз, НИКОГДА не позволят другим причинить семье вред. А потому, это состояние брата выводило первородного из себя. И если первые три дня Никлаус Майклсон чувствовал только щемящую боль в груди от избытка «нежности» брата. Лёгкая тоска, Светлая грусть, то о чём он мечтал веками, ведь при их столкновениях они с Элайджей, скорее нападали друг на друга, выводили на эмоции, чем проявляли нежность. То после, Ник начал заводиться. Это не нежность, а безразличие. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы Новый Орлеан в крови не утонул. Он обуза. Он не нужен. Он слаб, слаб, как это ещё тысячу лет назад заметил «отец». И Элайджа нянчится с ним, как тысячу лет назад. И пусть в создавшейся ситуации виновен не Клаус, сейчас он помеха. Элайджа не рад с ним находиться, он терпит его, он устал от него, предпочитает не замечать его выходок, не усугублять. Он устал от него. Как только Ребекка разгребёт свой косяк, который Элайджа, конечно, не считает таким уж тяжёлым, ведь это чувства, ведь ни он, ни Ребекка не бракованные, он тут же сорвётся на другой конец страны. Или планеты. Пожалуй, только присмотрит, чтоб он, Ник, не уложил сестрёнку в гробик «из светлых (рациональных) побуждений» снова, снова, черти вас дери. И это отравляет сердце Ника больше, чем слюна оборотня отравляет вампира. Его сердце. Его старое, уродливое сердце, всё рваное, в ожогах и шрамах. Такое не отдашь никому, выбросят на помойку, как старый шерпотреб, добьют колом из белого дуба, чтобы не мучился. Сердце, которого, по мнению многих, у него и не было никогда. Это становится невыносимым. Его злость и раздражение на брата растут каждую минуту, как он его видит, потому что он делает это из жалости, из обязательства. Когда он не видит Элайджу, эти чувства растут в два раза быстрее, потому что он не с ним, не рядом, не хочет. Никлаус хотел бы винить заклинание в этих порывах, правда хотел бы, но если он чему то и научился за прожитую тысячу лет, так это не врать хотя бы самому себе. Этого достаточно для того чтобы признать, что это его блядский характер виноват в злости на брата. На переживающего брата. На брата, который вынужден нянчиться с младшим братишкой, которому тысяча с лишним годиков, вместо того, чтобы действовать. Элайджа, каким бы терпеливым он не казался окружающим, терпеть не мог неопределённость. Сидеть на месте. Зависеть от других, пусть в данном случае это и его маленькая Ребекка. Элайджа бы никогда не сказал при Никлаусе, что злится на сестру ничуть не меньше него, просто потому, что тот бы совершил что-то опрометчивое. Ну, более опрометчивое, чем обычно. Что-то непоправимое. Но это не значит, что он принял последствия очередной неудачной любви сестры благосклонно. В конце концов, теперь в опасности и она, вынужденная решать вопрос в одиночку, и Ник, чахнущий в доме, мучающий сам себя своими мыслями и выводами, мечущийся, словно зверь в клетке. Эл понимает, что такое личные тайны, и, хотя ему немного больно от того, что Никки, его Никки, не может не только доверить ему свои тайны, но и достаточно довериться, поверить, что старший брат не будет задавать вопросов, он сочувствует брату, не злится. Это бессмысленно. Злиться на Никлауса бессмысленно. Но и согласиться с ним он не может, даже когда очень сильно этого хочет. Отсюда и все их разногласия, все мысли окружающих о том, что он, старший из Майклсонов, совсем не такой, как король Нового Орлеана. Спокойнее, добрее, благороднее. Вздор, конечно. Но идти на поводу у желаний он не может, не имеет права. Ведь знает, прекрасно знает, что с самого раннего детства он единственный якорь для Клауса, единственное, что сдерживает всю его мощь, ярость и боль. Ник следует за ним. Не пойди вампир в лес, и гибрид бы оттуда не вышел, как бы сам того не хотел. Потому, что чувствовал бы себя ненужным, брошенный, отвергнутым. Обстановка в доме всё накалялась. Элайджа понимал, что Ника нервирует его не типичное поведение, но его сердце разрывалось при взгляде на тысячелетнего мощного хищника, вынужденно го метаться по собственному дому, как по клетке. Не имеющего и шанса высказать привычные защитные колкости, чувствующего себя уязвимым в таком сильном теле. Это пытка. Истинная пытка. Для всех участников действа. Конечно, это не могло продолжаться вечно. Нервы, натянутые похлеще струны, лопнули. Вакуум. -О, боже, у маленького Никлауса горе! Ему скучно! Поиграйте с ним. Я не твоя нянька. Будь мужчиной, наконец. Взрыв. … Будь мужчиной, наконец… … Слабак… Девчонка… … Будь мужчиной, наконец… … Встань… Не реви… … Будь мужчиной, наконец… … Ничтожный… Бесполезный… … Будь мужчиной… Что-то из детства. Из далёкого мрачного времени, казалось, что всё давно в прошлом, на самом деле, надлом, есть надлом. Казалось, всё замерло, весь мир замер, чтобы после понестись с отчаянной скоростью. Вот, Элайджа срывается, сам тут же замирая в ужасе, понимая, что именно он сказал. А вот, Никлаус, разбираемый яростью, кусает брата за ладонь, но это тоже лишь миг. После он обессилено падает на пол, заходясь диким воем. Он скулит так громко, что стоящий рядом стеклянный столик даёт трещину, он падает на него в бессильном страдании, захлёбываясь чувством предательства. Оборачивается наконец. И вот уже, на полу гостиной, голый мужчина захлёбывается яростным криком. Никлаус Майклсон. Голый, разбитый в крови и осколках, по его, Элайджи, вине. Это не то, что он когда-то сможет вынести. Он оседает, на всё те же осколки, притягивает мечущегося брата к себе дрожащими руками. У Элайджи Майклсона, первородного вампира, никогда не трясутся руки. Никогда. Но сейчас его бьёт нервная дрожь. Ник затихает в его руках. Они сидят так какое-то время, молча вглядываясь в пустоту. В какой-то момент, абсолютно спонтанный, Клаус, всё так же молча, прокусывает своё запястье, протягивая его брату. И только в тот момент вампир вспоминает, что брат его укусил. Что яд уже циркулирует по его телу и что тот же брат сейчас протягивает ему лекарство. Без споров и привычных подначек. Просто, как будто слегка виновато. И Элайджу трясёт, от того, что всё неправильно, от того, что не заслужил. Но у него всё равно это есть. Он прижимается к запястью губами, мягко, даже не думая о том, чтобы выпустить клыки. По его щекам текут слёзы. Элайджа Майклсон не плачет! Однако, по его щекам текут слёзы, как и по щекам его младшего брата. В какой-то момент Никлаус понимает, что с него довольно. То, что он валялся в крови, было явным преувеличением. Большая часть ранок давно затянулась, из остальных нужно просто достать осколки. Ирония в том, что этот столик не был ни «сверхъестественно прочным», ни антикварным. Он просто приглянулся Никлаусу, на распродаже, ради всего святого! Шесть лет назад. Он просто был у него любимым. И близко не близко к Элайдже, но тот ему нравился. Почти единственный предмет мебели, за всю его долгую жизнь. Теперь он разбит. И Клаус тоже. И Элайджа. Где-то ходит разбитая Ребекка, разбитая любовью и грядущим ухудшением отношений с братом. Никлаус разбивает всё, что любит. Стоит лишь надеяться, что где-то далеко цел Кол, просто потому, что Клаусу до него не добраться. Так он думает, с остервенением растирая кожу в ванной. Снова. И снова. И снова. Местами он стёр её в кровь, но останавливает его не это, а лёгкий шум снизу. Он выходит из ванной, одевается и спускается вниз. Чего он только не думал по этому поводу. В глубине души он яростно надеялся, что это вернулась Ребекка, с хорошими новостями, для разнообразия, но такого он точно не ожидал. Элайджа, в своих дорогущих штанах и рубашке, без пиджака, стоит на коленях и сгребает осколки в мусорное ведро. Элайджа, всегда элегантный Элайджа, сейчас решил поиграть в прислугу. Рядом стоит ещё одно ведро, в нём вода, вперемешку с кровью, которой, возможно, было больше, чем показалось Клаусу. Он не стремится помогать, наоборот, присваивается в любимое кресло Эла, оставшееся нетронутым в этой битве и внимательно следит за действиями брата. Любимое кресло брата. Возможно, будь он также любим им и тоже остался бы цел. Мысли глупые и гибрид гонит их из своей головы, как несущественный мусор, как осколки грёбанного столика. Вампир заканчивает уборку. Поднимается вверх, принимает душ, надевает чистый костюм и вновь спускается вниз. Клаус всё ещё на месте, даже не шевельнулся ни разу. И только боги ведают, почему опуститься на колени к брату, занявшему его кресло, кажется хорошей идеей. Как и последовавший за этим яростным поцелуй. Не то чтобы у Никлауса оставались ещё хоть какие-то ёбанные силы для осмысления происходящего, он оставит это на потом. Но когда Эл отстраняется от него, глядя в глаза, пытаясь найти подсказку, он дарит ему ответный поцелуй, не такой страстный, как поцелуй Элайджи. Наоборот. Мягкий, нежный, робкий. Первородный гибрид не должен целоваться так нежно. Но он делает это, и если уж на то пошло, он вовсе не должен целоваться с братом, но Эл начал, а значит можно. Он уже не остановит его, а никто другой не сможет, никогда не могли. Смешно. Он так боялся выдать грязную правду под воздействием заклинания, а в итоге они признались друг другу без слов. И это чувство больше не кажется Нику грязным, оно взаимно, взаимно у него и брата и оттого оно самое чистое и светлое на Земле. Элайджа делает его светлым, так же, как делает более светлым Ника. Ребекка возвращается через неделю после «инцидента» в гостиной. С хорошими новостями. Для разнообразия. И первое, что бросается ей в глаза, это отсутствие грёбанного столика. Столика Никлауса. Она прижимает ладонь к дрожащим губам. Боже, что здесь творилось? Гибрид выходит из комнаты и смотрит на сестру, молча. Та всхлипывает. -Всё закончилось, Никки. Заклинание снято, они мертвы, все мертвы. Всё снова хорошо… Договорить она не успевает, брат резко оказывается рядом с ней. Ребекка не дрогнула даже, и была вознаграждена. Руки брата крепко обвили её в объятии. И она, наконец, перестала сдерживаться. Слезы прокатились из её глаз. -О, Бекка. Я так скучал по тебе. Действительно скучал. И уже совсем шёпотом ей в макушку: -Я люблю тебя, сестрёнка. Слёзы счастья. Заставший эту картину Элайджа облегчённо выдыхает. Они не обсуждали с Клаусом его решение по Ребекке, но на то, что он созерцает сейчас, он и рассчитывать не мог. Это рассвет их эпохи. Старший из Майклсонов быстро оказывается рядом. Обнимает сестру и целует Ника. Блондинка смотрит на братьев заворожённо, совсем без осуждения. -Всегда и навечно? — тихо спрашивает она, затаив дыхание. -Всегда и навечно! — торжественно вторят ей два голоса. Разве может она быть счастливее, чем в этот момент. Вот она, та любовь, которую она всегда искала. Подтверждение существования чего-то чистого и светлого. Н-А-С-Т-О-Я-Щ-Е-Г-О. Теперь они, как единое целое. Семья. Один организм. Не хватает лишь одной детали. Она уговорит вернуться Кола и тогда они, наконец, станут непобедимы. Станут полностью целыми. Возможно, нет ничего такого в том, что они разбиты, возможно, они всегда были витражом. Картиной из миллиарда разномастных осколков. Ночь для них закончилась. Рассвет. И в свете солнца они обретут былое величие. Разве может быть что-то прекраснее?