Червь

– В тебе есть интересная настройка. Кардинальная и несущественная. Одновременно. – Тебе нравится этот ВОЕ, Онест? Я работал над ним для тебя. Я спрятал в него один маленький секрет. – Какая чушь, профессор Вачовски. Женский голос тверд, мужской – скорее робок. Он слышит их и ощущает новую вживленную деталь. Это не больно, не страшно, не дико. Это – глубокий сопор, из которого вытягивают редкие слова. – Ты еще понадобишься мне, номер 13. – Грубыми пальцами и нежным движением. Словно оно предназначалось совсем не ему. – Они поймут мою идею. Создатель и гений – профессор Вачовски – к каждой своей твари, как к ребенку. Не снисходительно и притворно, а с частичкой себя. И возится с ним слишком долго. И отстает от графика – тоже слышит новый тринадцатый ВОЕ. – Ты будешь хорошей оберткой, номер 13. Ты еще не представляешь, на что способен. Онест тоже не представляет. Его собирают вокруг стального хребта. Как дополнение, оболочку, носителя. У позвоночного ангара десяток каналов – значит, у него тоже их будет десяток. Непосильной ношей на нервы с превышением всех лимитов. Его собирают из костей, металла, синтетики. Под свист дрели, писк коагулятора, короткий стрекот скрепляющих пластин. И он готов поклясться – на нем настоящая кожа. И внутри – та самая кровь, что с первой попытки подается не в той консистенции, не с теми пропорциями. Душит. Отторгается. Со второй – принимается. Но с ней вводят что-то еще. – Это твоя особая настройка, номер 13. Она живая, так что дай ей время. Его – живая настройка – скользким плоским червем, отвечает на руки создателя. Не рвется наружу, не тянет крепления, медленно скользит в его нутре и замирает, услышав шаги. Червь боится штабных. И прячется от их сканеров искусным паразитом. Ведь в 13 ничего не находят, и сам он – ничего не ощущает. Ни через час. Ни через день. Ни через месяц. Не видит, не слышит, сколько б ни скреб по хребту. Сколько б ни прижимал руки к животу и давил на диафрагму. Сколько б ни был безвольной марионеткой. Искусственной тварью. Перерожденной. Сотворенной. Творцом и гением – профессором Вачовски. – Тебя что-то беспокоит, номер 13? – спрашивает хэнз, пока он мечется из угла в угол. – Тебя что-то беспокоит, Джузо? – спрашивает, пока он сидит, уткнувшись в стену. Хэнзу, наверно, он кажется очень послушным. Молчаливым. Холодным. Равнодушным. Бездушным. Или смертельно уставшим с каждым выходом в поле. Он убивает – с машинным терпением. Прячет слабость – в скелет. Усталость – в железо. Но под разрубленными жилами он видит белую кость. Твердую, шероховатую. Без признаков пластика или металла. Он сомневается. В своей подлинности. В спрятанной в нем особой настройке. И вот – наступает – дремлющий червь раскрывается. На миссии, с пеной, падает, изгибается. Теряет контроль. Инъекцией за инъекцией приводят его в чувства. А он лежит на песке стянутый спазмом, перекошенный. Грудой модификаций с багом системы. Ошарашенный. Напуганный. Уязвимый как никогда. Он не может двигаться – программа продолжает боевой протокол. Давит. Принуждает. Заставляет идти. Пока в нем что-то укрепляет позиции, активируется кодом – программа не замечает. Это что-то, уже не похожее на робкого благодарного создателю червя, держит крепче руки оператора. Такое оно не знакомо 13. Что-то не сродни плоти и крови. Что-то как вшитая программа, как врезанный хребет, как датчики на его теле и расширения под его мышцами. – Бой завешен, Джузо. – Модулем к рецепторам хребта. – Бой. Завершен. Скользкий системный червь мимикрирует. Опять исчезает с радаров. Замирает конским хвостом его спинного мозга. И проявляется слабо. Малыми сбоями, пробираясь всё выше. Сенсорной депривацией – ухватиться за раскаленный металл и держать до жженого запаха. Или стоять под дожем без желания укрыться. 13 показывает хэнзу свою руку: сломанную-выкрученную кисть, висящую на тяжах мышц, оставшуюся на ее месте культю с острым сколом кости. Он не понимает. Не видит ни грамма стали под тонкой броней. И как этот червь – это системное «что-то» – может им управлять. Плотью нельзя управлять. Нерационально. Непросто. А потом вновь приступ. Вновь на земле. – Это аппарат для мониторинга. – Виктор раскручивает ленточный кабель. – Он будет подключен к внешнему порту, так что не принесет тебе неудобств. Давит на позвонок и присоединяет шлейф. 13 так ходить несколько дней – с проводами из загривка. Как автомобилю с открытым капотом. В диагностических целях. – Мне выделили на решение неисправности два дня. – Вешает прибор на пояс. И беззлобно подмигивает. – Тебе придется посотрудничать со мной. Придется. Опять сидеть на базе, опять пялиться в стену и заныривать глубоко в свои мысли. В свои поганые мысли, отданные на съедение скуке и червю. О том, что это он – сумасшедший. Нет ни программы, ни особой настройки. И льет кровь других он по собственной воле. Что он – не машина. И не инструмент. А червь внутри, в стволе мозга, проверяет канал за каналом. Из продолговатого по мосту в средний. Перехваченным дыханием. Сведенной глоткой. Непродуктивным кашлем. Сбитым пространственным компасом. Темными пятнами в поле зрения. Кромешной тишиной. Нахлынувшим жаром. Ядро за ядром. Руки чешутся выдернуть кабель – и 13 дергает, но тот не поддается защелкнутый в гнезде. Всё равно ничего не запишет. Не среагирует на страдания плоти. – Такая тонкая работа, жаль, что я не знаком с профессором Вачовски, я бы пожал ему руку. Меня предупреждали, что в тебе есть одна маленькая настройка. И я ее нашел. Виктор вновь подключает устройство и вешает на место. Еще на один день. В его глазах настоящий азарт. Он что-то вводит в вену, придерживая кожу на предплечье. И внутри всё стихает – червь замирает – словно выздоравливает. По внешним признакам: оцепенение спадает, идёт на контакт, реагирует на раздражители. Даже хэнза к нему подпускают, дают поговорить, прижать его к себе, пожалиться. – Я тоже скучал по тебе, приятель. Лихо тебе здесь, да? – он зажимает между пальцами кабель, проводит от порта к прибору. – Мне тоже лихо. Зато как посвежел, выспался, небось, душ принял, переоделся. Щетину свою сбрил. А 13 ощущает себя помятым и приболевшим. И выглядит, наверно, так же, раз хэнз его успокаивает в привычной манере. Он прижимает ладони к груди ВОЕ – что-то по имени червь содрогается. Как скованное. Опутанное. Оно ластится к рукам как к создателю, становится мягким, пластичным. Не причиняет боль своим движением. А Виктор вводит иглы. Виктор умеет работать с плотью и кровью. С тянущей болью скребет по надкостнице. Словно с ребер счищает. Отделяет – как хирург. Внедряет – как инженер. – Твои мышцы искусственные. И вены тоже, их очень тяжело порвать. И кости твои искусственные и упругие, ты посмотри. – Крепко сжимает металл грудины белые ребра. – А настройка твоя живая. Нет, она же системная. Она не может быть живой. Изглоданной мукой и отчаяньем. Ссутулившейся под давлением хребта. Приласканной верной рукой. Серым нейтралитетом между долгом и справедливостью. Пулей в чужой висок, чтобы потом изучить мертвое тело. Как медленно течет кровь из пореза, если согнуть руку, моделировать работу мышц – по клапанам вверх под давлением. Вместе с незаметной лимфой. – Ну что ты так ищешь в трупах, Джузо? – хэнз наклоняет голову и поправляет шляпу. – Я за тебя беспокоюсь. 13 ищет червя – особой настройкой. Он должен быть где-то возле позвонков, возле боковых корешков спинного мозга, возле отходящих в стороны нервов. Но там нет ничего: изнутри пристает плевра, брюшина с диафрагмой посреди. Зачем ему кровь, если он – искусственный. – Кровь, чтобы питать твои мышцы, для транспорта стимуляторов, для создания единой среды. 13 не понимает. Он хочет, чтобы Виктор извлек червя наружу. Иссек скальпелем у тела позвонков, отделил от поперечных отростков. Достал и сказал, что он больше не побеспокоит. Больше не схватит за горло, не сведет судорогой. Не возжелает его напарника больше, чем он сам. – Настройка нематериальная. Её нельзя достать. Дай подсказку – ублюдок и гений – профессор Вочовски. Для чего «эта чушь»? Для чего эта тонкая-особая-живая настройка огромной-громоздкой-бездушной машине? Скрепившая разум и позвоночник армированной сеткой через каналы. Словно и не чужеродный он – дьявольский хребет. Словно и не принадлежит стрелку и штабным. Его позвоночник – от C1 до L5 – сцепленный червем с тварью. 13 отступает от руки-модуля и показывает его полной разверткой. Ничем не вызванной. Никем не ограниченной. Болезненно давшейся – как выдранные с корнем предохранители. Но того стоящей. Вот он – вспомогательная оружейная безумная тварь. Его тело не терпит простоя. Его воля – разогнать кровь по венам, разогреть мышцы. И сровнять это место с землей. И хэнз его видит. Своё вышколенное подтянутое оружие. Он – улыбается, закуривает и прячет глаза в тени шляпы. Он совсем не удивлен. – Это и есть твоя особая настройка, Джузо? Получается, тебе я и не нужен? Нужен. Очень нужен. Как напарник, – протянутой рукой к нему. Как единственный в его жизни человек из плоти и крови, которого он не хочет вскрыть ради себя. С кем он хочет бороться. И защищать его ценой своей шкуры. Ты не жалкий придаток. Ты – мой человек. – Получается, у тебя есть право выбора. И 13 выбирает – он пройдет войну до конца. Потому что его нечеловеческая плоть не устает. Его нечеловеческая кровь – не знает покоя. Он делает последний ход, зная, что за ним никто не стоит. Зная, что его «братьям» предстоит умереть. Это же то, о чем говорил безумец и гений – профессор Вачовски – вложивший в оружие волю? Вжививший червя как балласт. Как не то, что станет имаго. Окостеневшим мостом. Примитивной настройкой. Неважной, странной для Онест. Разъярённая тварь делает выстрел – разгружает систему, выдыхает раскаленную взвесь. ВОЕ с мёртвым червём. Выбирает быть инструментом. Одинокая тварь воем программы зовёт оператора. Воет и жаждет модуль на обнаженную спину. Похвалу на угнетённое сознание. Ведь это не он. Не. Он. Сам. Своими. Руками. Хребтом. Всех разом. Убил. Своих братьев. По модели. Не настройке. Они же машины, сжигаемые пламенем утиля. А он – из плоти и крови. Разобранный на части пластинированный экспонат прошедшей войны. Сотворенная тварь – Веррат Дрейзен – освобождённый от долга номер 13. Безумная тварь. Со своей тонкой особой настройкой.