Флейта и дождь

К эпизоду на мосту Саймон готовится несколько вечеров. После съемок он запирается в номере отеля, утащив с собой раскадровку одинокой сцены и не выходит до утра. Чжэхань волнуется. Гун Цзюнь равнодушно воспринимает его безобидный троллинг, отмахиваться от помощи ассистентов, все больше молчит и который день уходит сразу после финальной отмашки режиссёра. Его глаза оживают только при команде «мотор!», но Чжэханю как никому другому видно, что этот «оптимизм» стоит Саймону больших усилий. Он упрямо накапливает в себе всю боль Вень Кэсина, замуровывает ее под кожу, чтобы выплеснуть в один-два максимум три отчаянных дубля. Большего едва ли выдержит его искреннее, любящее сердце. В день Х Саймон еще раз сверяется с раскадровкой сцен и показывает Чжэханю на ночные съемки. — Лао Чжан…ты мог бы не приходить? — тихо просит он и Чжэхань понимающе кивает. — Я буду где — нибудь поблизости…просто чтобы ты знал, но на площадке ты меня не увидишь, обещаю, — он похлопывает партнера по плечу, но Саймон уже смотрит куда — сквозь него. На мосту, кажется, собирается весь стафф. Гун Цзюнь, закованный в лед, словно манекен следует за гримером, поднимает руки для помощника по костюмам, ждет, пока его верхнее ханьфу пропитают водой, сжимает рацию, внимая наставлениям режиссера. Последний замолкает на полуслове и дает команду снимать, увеличив количество камер вдвое. Саймон берет в руки флейту. И падает. Боль течет из него потоком, скользит по длинным пальцам и полураскрытым губам. Техники нещадно льют воду и первый дубль выходит смазанным. Гун Цзюнь заставляет себя держаться. Медленно крутит в руках нефритовую флейту. Смахивает слезы. Вторая попытка выглядит лучше, но бледность Саймона пугает. Он продолжает «играть» и после остановки камер, застыв в маленьком персональным аду. С третьего дубля создается впечатление, что свет покидает съемочную площадку, оставляя лишь монотонный, равнодушный, искусственный дождь. Гун Цзюнь, мокрый и потерянный, опускает дрожащие руки и качает головой. Он выглядит совершенно разбитым и абсолютно прекрасным одновременно, словно безнадежно сломанная фарфоровая кукла. Эмоции поглощают его целиком и глубина их бездонна. Несколько сотрудников оглядывается в поисках Чжэханя. Оператор тихо матерится. После восьмого дубля режиссер чувствует себя садистом и командует «снято». Слой за слоем, Саймон избавляется от одежды, набрасывает на плечи сухую, мягкую рубашку и, кажется, возвращается к жизни. Ассистентка приносит стаканчик горячего чая. Губы Саймона трогает признательная улыбка. Чжэхань заключает его в объятья неожиданно, возникает из воздуха как заправский фокусник, когда Гун Цзюнь уже идет к машине, чтобы вернуться в гостиницу. Сопровождающие деликатно отходят от пары, кто-то поднимает телефон для съемки, но чужая рука закрывает глазок камеры. Лао Чжан что-то шепчет Саймону в шею, медленно поглаживает по спине, прижимается всем телом, словно только так можно поделиться драгоценной ци. Плечи Саймона подрагивают. К счастью длится это недолго, и вот уже благодарные ладони касаются волос Чжэханя, а Гун Цзюнь поднимает голову с его плеча. Они идут к машине вместе и выглядят так, будто бы знакомы тысячи лет. Тяжелые съемочные часы подходят к концу и звезды над миром ярко сияют.