За счёт заведения

      Антон приезжает домой эмоционально вымотанный, но с легким сердцем и удивительно чистой головой.       Он осознал то, что мешало ему дышать вторую неделю, и эта осознанность становится по-настоящему решающей и переворачивающей все вверх дном, но расстраиваться даже не хочется. Шастун просто садится на диван, включая телевизор без звука, и цвета с экрана создают подобие северного сияния в полной темноте комнаты.       Ему двадцать шесть, и он влюбляется в мужчину. Бывает.       Хочется вскочить и позвонить Диме, но этого не происходит, и Антон просто шарится рукой по карманам в поисках сигарет, а потом закуривает прямо в комнате, пододвигая к себе с пола чашку с остатками чая. Сегодня позволительно быть свиньей.       Телефон начинает оповещать о входящих сообщениях, и Шасту приходится снова рыскать, но уже по дивану, в поисках. Гаджет обнаруживается между двумя частями — спинкой и сиденьем, и на экране горят чуть ли не синим пламенем три буквы, вынуждая открыть диалог.       Арсений пишет кучу сообщений.       В одном он благодарит Антона за компанию, в другом задаёт вопросы про ресторан, в третьем спрашивает как последний добрался. Вопросы-вопросы-вопросы. Про дорогу, про самочувствие, про настроение, про планы на завтра. Шастуну кричать в телефон хочется от того внимания, что проявляет океановый. И ещё больше ему хочется просто заказать такси до Арсения. Чтобы посидеть в комфорте. У него дома.       Мысль о появляющихся чувствах по какой-то причине не оставляет моральной травмы, а просто лежит тёмным гладким камнем в сознании со стикером «поделиться».       Антону хотелось бы испугаться из-за того, что ему нравится мужчина, но такое осознание кажется логичным после последних нескольких дней, когда голова раскалывалась на кучу частей и отчаянно пыталась собрать пазл. Он влюблён. Эта влюблённость неожиданная и странная. И у него все ещё отдаётся болью в сердце при воспоминании о том, что он однажды увидел в родных стенах квартиры.       Но Арсений просто есть. Он сейчас, вероятно, ходит по квартире с каким-нибудь коктейлем в руках, либо уже лежит в кровати, зависая в социальных сетях под инди или фолк, и это успокаивает Шастуна.       Потому что существование Попова в быту Антона неожиданно быстро стало одним из важнейших аспектов нынешней жизни, и хочется, чтобы так было всегда, вне зависимости от каких-либо социальных статусов и ролей.       Хочется взять океанового за руку и чувствовать чужое тепло.       Арсений — контактная сука, заставил Антона что-то чувствовать в том числе своей тактильностью, а без неё в квартире теперь холодно и одиноко. Чертов бармен за четыре встречи и несколько переписок стал большим, чем обычный знакомый, большим, чем друг и большим, чем что-то нужное.       Попов был прав, сказав, что Антон предначертан ему судьбой, но он даже не догадывается, что Шастун и сам так думает. Он иначе объяснить причину такой резкой привязанности не может, это просто появилось в один момент и уходить не собирается. Да, даже если и соберётся, Антон не даст, будет до последнего держаться своими руками-клешнями за руку океанового, пусть и только в собственной голове.       В половину третьего Шастун обнаруживает самого себя на балконе и выносит обвинительный приговор, главным наказанием которого будет завтрашняя трагическая смерть организма из-за накопившейся усталости. День и правда обещает быть сложным, но вернуться в комнату — непосильная задача для забитого мыслями мозга. И свежий воздух чертовски оказывается нужным.       Антону двадцать шесть, и ему хочется заснуть с Арсением.       Без какой-то пошлости в контексте этих мыслей, просто заснуть, как засыпал раньше, чтобы начать новый день вдвоём — вместе — и ни о чем в будущем не переживать.       Попов в голове прописался, регистрацию временную сменил на постоянную, и фантомные ароматы чужого парфюма проскальзывают в ноздри Шастуна, ещё сильнее оголяя нервы и заставляя мечтать.       Антон лежит в кровати на спине, чувствуя, как левая рука немеет под тяжестью кота, и думает о том, что будь в кровати ещё один человек, Люк бы лёг посередине, никого не доставал и тихо сопел в одеяло. Привык спать так с детства между ним и Кузнецовой, а теперь выкручивается с помощью бока и руки хозяина. Неудобно.       Арсений в голове возникает после каждой, даже самой бытовой, мысли. Теперь Антону почему-то совсем не нравится внешний вид его квартиры, и он не знает, связано ли это с недавней изменой, а может с дизайном одного конкретного места, но поменять все хочется кардинально.       Попов — ебаная бурмашина, просверлил себе тоннель в сердце Шаста и сверлит дальше, будто хочет выбраться с другой стороны. Антон этого сделать не даёт, и просто раз за разом оттягивает этот фантомный транспорт поближе к груди, чтобы финала не произошло.       Он лежит в темноте, и даже улица смолкает для того, чтобы и так кричащие мысли стали громче.       Утро оказывается действительно дерьмовым, но выбирать не приходится, и Шастун встаёт с кровати, ни разу за ночь не прикорнув. Лежал до победного, крутился-вертелся, но уснуть так и не смог, поэтому выбрал меньшее зло (или самый оптимальный вариант?), вставая в самый последний момент.       Родное приложение такси, две точки — супермаркет и работа, досыпать корма до верха в кормушку, кинуть запечатанную пачку сигарет и телефон в карман, а потом нацепить очки. Те самые.       Антон, по какой-то причине, очки так и не вернул океановому, хотя мог сделать это в ресторане или после него. Ему нравится сама мысль о том, что он носит что-то, что принадлежит его любимому человеку. И почему-то становится смешно от того, что вещи Кузнецовой он бы носить никогда не смог. По очевидным причинам.       В супермаркете Шастун покупает минимальный набор выживающего: шесть банок энергетика и три шоколадки. Сахар заполонит его сознание, напитает собой до краев, спать не захочется.       Про сердце Антон не вспоминает.       Дима обнаруживается все в той же покоцанной курилке у входа, и он, сука, слишком лучезарный и одухотворенный для Шастуна. — Ненавижу тебя, понял? — вместо приветствия шипит Антон, — просто, блять, зачем так жестоко? — И тебе доброе утро, змея, — Позов в ответ просто смеётся, протягивая собственный стакан кофе. — Я даже боюсь спрашивать, говори сам.       Антон почему-то несколько секунд молчит, а только потом вертит головой по сторонам. Людей нигде не наблюдается (и это неудивительно), но он повторяет это действие ещё раз, а потом отхлёбывает чужой кофе. — Вчера я думал, что влюбляюсь в Арсения. — Что? — Но, находясь дома, я понял, что уже влюблён.       Антон тем что поделился рад, но прямо сейчас продолжать разговор не хочется.       Произнести вслух то, что перевариваешь в желудке всю ночь оказывается сложнее, чем могло бы быть. И сознание требует ещё хотя бы пару часов. Но Шастун знает — оно всегда будет требовать. Это требование надо разломать. — Так, значит…       У Димы как будто не находится на все это ответных слов, и лучшее, что может сделать в такой ситуации Антон — протянуть другу обратно его же кофе.       Позов с радостью его берет. Делает несколько крупных глотков, будто собирая мысли в одну кучу, а потом продолжает говорить. — Хочешь, после первого мотора нормально обсудим? Курилка не самое подходящее место, но мы можем забраться в гримерку и закрыться изнутри, как вариант? Нас никто не потревожит.       Антону почему-то от такого отношения хочется плакать. Дима для него — самое понимающее и самое близкое, что есть в этом мире. Шастун чувствует себя виноватым просто потому, что после произошедшего с Кузнецовой взял дистанцию и убежал в другие руки, пока здесь его ждали куда более знакомые и родные. — Я не спал всю ночь, если честно, — на выдохе произносит, будто боится расстроить, — давай я в первые два перерыва посплю, а уже потом поговорим? Сил совсем нет, я не знаю, как пережить первого гостя.       Позов глаза закатывает, но кивает, выражая согласие.       Они стоят ещё несколько минут, пока курят, а потом Антон отправляется на грим и первый мотор.       Сегодня в планах Горозия, Кока, Нюша, Родригез и Белорусских. Шастуну от такого количества исполнителей плохо становится на физическом уровне — на каждого выделено по два часа чистого съемочного процесса, а ещё настройка микрофонов и света под героев. Ему начинает казаться, что нихуя они к началу нового дня не закончат.       Тем не менее, первые гости снимаются даже быстрее, и запланированные полчаса перерыва превращаются в два по часу, так что Антону удаётся поспать хотя бы немного.       Он думает о том, что его команда — самая лучшая. Визажисты и стилисты без каких-либо претензий поправляют его внешний вид после пробуждения, думая о том, что он тоже человек со своими проблемами и волнениями, а не современный навороченный робот.       Мысли действительно никуда не деваются.       Антону снится Арсений в эти часы, и каждый раз во сне Попов улыбается, смешно откинув и наклонив влево голову, щурит взгляд и говорит что-то доброе. У Шастуна от таких снов сердце начинает биться медленнее (или от энергетиков перед мотором?), а чувство радости после открытия глаз заставляет что-то делать дальше, помня, что мир не крутится только вокруг него.       Съемка с Нюшей становится первым серьёзным грузом за день, и Антон не понимает конкретно из-за чего: они не сходятся с ней характерами и взглядами, разговор не получается тянуть, как жвачку; он скорее стальной провод в пластиковой оболочке. Операторам приходится объявлять несколько минутных перерывов: Шаст потеет, и из-за этого лицо сильно блестит в кадре.       Завершение третьего мотора становится долгожданным глотком свежего воздуха после долгого нахождения под водой, но впереди придётся снова окунуться, а значит прямо сейчас воздуха нужно набрать как можно больше. Чтобы не захлебнуться.       В гримерку Антон и Дима входят как на иголках — причём оба — и боятся начать диалог по какой-то неясной причине. — Дим, скажешь что-нибудь? — начинает первым Шастун. — Я не знаю, Тох. — Дим. — Нет, ты не понял, — Позов руку протягивает вперёд и кладёт на чужое колено, слегка сжимая, — я не планирую отворачиваться от тебя, если ты вдруг допустил мысли об этом. Я люблю тебя, Антон, и я твой друг. Я всегда буду рядом. — Тут должно быть «но», — истерично хихикает Шастун, — я его жду. — «Но» действительно есть. Я просто не понимаю. Не понимаю, как так получилось, что ты вышел из одних чувств и сразу вляпался в другие, будто так и положено.       Дима берет секундную передышку, выставляя указательный палец перед Антоном, будто просит не перебивать. — Я ничего не скажу по поводу, который тебя, вероятно, больше всего волнует — по поводу пола. Мне все равно. Ты вырос, как и я, в Воронеже, и это далеко не Москва, но ни разу в своей жизни не оскорбил кого-то за ориентацию и ничего плохого в целом не говорил. Это могло уже тогда что-то значить. — Блять, Поз? — Я о том, что Арсений парень — и это ок. Это попадает под мои рамки дозволенности, и Катя тоже поймёт. Но все остальное. Это странно.       Антон задумывается над словами друга, хотя для себя в этом вопросе разобрался ещё тогда — в самом начале истории. — Дим, да нихуя я Иру не любил, — вот так легко вылетает второе признание за день, — это были соблазн, страсть, комфорт и привычка, но не любовь. Я и про Арса не могу сказать, что это любовь. Слишком громко. Но, блять, клянусь, я такой хуйни никогда раньше не чувствовал.       Они продолжают говорить, разворачивая эту ситуативную «коробку» со всех сторон, чтобы обнаружить самые скрытые моменты. Позов ещё несколько раз говорит Антону о том, что испытывать чувства к своему полу — нормально; что ориентация делится не только на гомо и гетеро; что он будет рад пригласить ИХ на ужин, если все сложится.       Шастун под таким натиском правды не сдерживается и все-таки ревет, поэтому Диме приходится начать нелепо шутить и вытирать слёзы друга. — Просто делай то, что считаешь нужным, Тох, — говорит он неожиданно серьезно, — Арсений бармен, так? — Да. — Тогда помни, что к каждому коктейлю обязательно есть самый правильный и верный рецепт, но никто не отменял «любительские» вариации на собственной кухне. От формы бокала до определённой марки сиропа — одно изменение, и ты получаешь что-то новое, уникальное, имеющее шанс стать безапелляционно лучшим вариантом. С любовью так же. Иногда необходимо принять поспешное решение, чтобы перевернуть себя и своё мироощущение с ног на голову. Никто не обещает, что тебе понравятся такие перевороты, но игра всегда стоит свеч. — Позов, блять, — Антон сидит в ступоре, не зная, что сказать после такой речи, — ты лучшее, что есть у меня. Я так сильно тебя люблю.       Шастун к другу лезет с объятиями, долго сжимая того в огромных лапах, будто душа. Прямо сейчас ему по-настоящему стало легко, и хочется просто двигаться дальше. Помазать заживляющей мазью старые ранки, а не заклеивать телесным пластырем. — Что ты будешь делать теперь, Тох? — говорит Дима после медвежьих объятий. — Знаешь, наверно, сделаю ремонт, — со смехом произносит Антон. — Меня теперь жутко бесит квартира, переделаю все с нуля, будто только въехал. — Расстаёшься с прошлым? — Да, в сторону будущего.       В гримерку стучат, говоря, что через десять минут новый мотор, и Шастуну приходится открыть дверь, впуская гримеров. Он поразительно громко выдыхает, понимая, что хотя бы немного, но отдохнул, а потом также громко открывает новую банку энергетика, пачкая рукав клетчатой рубашки брызгами из неё.       В гримерку входит Родригез, как вдруг у Антона звонит телефон.       Входящий вызов — Попов.       Он на несколько секунд зависает, будто раздумывая над тем, чтобы не отвечать на звонок. Правду для себя Шастун осознал, с Димой ею поделился и принял ее всецело. И услышать Арсения он жутко хочет, но вчерашние смс так и остались без ответа под грудой вопросов. — Ответь уже, а, — недовольно говорит Позов, протягивая одной рукой другу телефон, а второй здороваясь с гостем. — Да, Арс, привет.       Естественно, Антону проигнорировать звонок очень хочется ровно в тот момент, как он говорит первую фразу в телефон. — Привет, Тош. Ты чего не отвечаешь ничего?       Шастуну выходить из гримерки откровенно лень, хотя шум внутри неё заставляет его к голосу прислушиваться. — Я после возвращения вчера умудрился вляпаться в дела. Вообще не спал, извини. А сегодня много работы. — У тебя там на фоне Родригез? Забавно, передавай ему привет. — Ты его знаешь? — Антон сначала говорит, а потом думает, что это Арсений, и он уникальный. — Забавно. — Повторюшка. Я тебе не просто так звоню. Хотел спросить, не хочешь ли ты заскочить сегодня в гости, но по ходу. — Хочу. Я приеду. Но поздно буду, — слишком истеричным голосом перебивает Шастун. — Я сегодня в баре, напиши, как будешь выезжать, вернусь. — Хорошо, до вечера. — До вечера, Тош.       И последнее слово океанового бьет очень больно и очень глубоко, будто бы в нем спрятана вся ласка этого мира, которая когда-то давно ещё предназначалась Антону, а досталась лишь сейчас.       Шастун чувствует, что таким резким согласием добьёт свой организм до конца, но прямо сейчас его главное желание — живой Попов напротив, со своими отсутствующими границами и, может, Антону перепадёт даже пара объятий. — Тимур, привет, прости, отвлёкся, — Шаст наконец реагирует на гостя, протягивая руку вперёд, — в своё оправдание скажу, что моя причина этого передала тебе привет. Короче, привет тебе от Попова.       Родригез подозрительно хитро улыбается, услышав вторую часть предложения. — Дарова, Антон, — он пожимает руку крепко, практически тряся ее. — Ох, Место-Место, люблю Арсения и его. Приятное совпадение, что и вы знакомы.       Шастун такой формулировкой внутри себя оказывается жутко недоволен, но молчит. Он больше, чем знаком. Арсений говорил ему особенные вещи, а сам Антон думает так все свободное от каких-либо других мыслей и дел время, так что знакомыми их точно не назовёшь.       Оставшийся съёмочный день (вечер, если точнее) проходит для него на иголках. Антон на месте усидеть не может, постоянно вертится в кадре, задаёт вопросы быстрее обычного, ловко прыгает по темам, а в оставшиеся перерывы вырубается по щелчку, урывая хотя бы моментами сон максимально долгий.       В его голове бушует цунами, Шастун слышит, как волны бьются о стены черепа, разливаясь обратно, но поделать с этим ничего не может. Он ждёт конца. Сильно ждёт.       Антону двадцать шесть, но прямо сейчас он — влюблённый подросток.       Когда Дима кричит, что съемки закончены, Шаст вскакивает как ужаленный, смазано прощаясь с гостем и уносясь переодеваться так быстро, будто бы мир вот-вот взорвется.       Внутри него мир и правда взрывается, но остальным это знать необязательно, а Позов понял все без каких-либо вопросов, поэтому просто улыбается вслед.       В 01:27 Антон отправляет смс океановому, и говорит, что уже ждёт такси до него. Он прыгает с ноги на ногу, жалея о том, что не вспомнил про холодные московские вечера, но все равно курит, скрашивая так длительность этого ебаного ожидания.       Ожидания чего именно — неясно. То ли хочется поскорее запрыгнуть в темный и тёплый салон автомобиля, чтобы запрокинуть голову на стекло и поспать ещё какое-то время, то ли хочется первым нарушить личные границы и впечататься в Арсения, как в бумагу впечатывается дырокол — до следов.       К Попову он приезжает чуть позже, чем возвращается сам хозяин квартиры, и в дверной звонок почему-то звонит слишком долго, будто боится, что его не услышат или забудут. — Ну чего ты такой шумный, Тох? — говорит по-настоящему желанный голос, как только распахивается вход. — Оглушил просто ебанешься.       Антон в него действительно впечатывается, как и планировал.       Крепко сжимает своими руками чужую спину, пытаясь зарыться в этом теле напротив, несколько раз удовлетворительно вздыхает и, наконец, заходит в квартиру, падая на пол задницей и снимая обувь прям так — сидя. — Ты же прям сильно устал, по тебе видно. Ехал бы спать домой, — ругается Арсений, стаскивая легкую джинсовку с Шаста, — да ещё небось и заебался на холоде. — Есть такое, да, — согласно кивает Антон. — Дома скучно и грустно, а ещё у Люка теперь все автоматическое, и если раньше я был хотя бы «эй урод покорми меня», то теперь он просто ходит по квартире с важным кошачьим видом и срать хотел на меня. — Вот почему собаки круче, Тош. — Но я хотел кота! — Ладно-ладно, — сдаётся Попов. — Я там в комнате тебе полотенце и одежду достал. Знаю, что ты мечтаешь о душе. Вино будешь? — Лучше водку, я выжрал шесть банок энергетоса, можно мешать коктейль прям во мне, — отшучивается очень глупо, — и да, я правда очень хочу в душ. Спасибо.       Оба сталкиваются взглядом и зависают. Антон в этих океанах впервые, за все время, замечает что-то ещё: что-то необъяснимое и непонятное, но кажущееся по-настоящему важным, а потому взгляд не отводит до победного. Хочет к Арсению руку протянуть, но его опережают. — Ты совсем идиот, я понять не могу? — Попов злится, и в процессе злости подходит к Шастуну максимально близко, обхватывая пальцами чужую голову с двух сторон. — Нихуя себе ты выход нашёл. Нет, тогда сегодня будем пить чай, я не собираюсь тебя откачивать от инфаркта, ясно?       Антону даже стыдно становится от такого тона голоса, но это чувство перекрывается другим — влюбленностью. Под руками Арсения кожа горит, как на пустынном солнце, и такую боль терпеть он готов. Она синоним удовольствия. — Я съел три шоколадки ещё. — Господи, ты реально идиот. Иди в душ, ладно? Я сделаю травяной успокаивающий чай, чтоб ты не сдох раньше времени, — выдыхает Попов, а потом неожиданно перекладывает руки на Антоновскую шею, упираясь своим лбом в его. — Придурок.       Шаст сообразить ничего не успевает, а бармен уже уходит в сторону кухни, оставляя его одного с безумно колотящимся сердцем. В спальню он идёт на ватных ногах, но в голове путь не откладывается: там один конкретный момент искрит, ослепляя сознание. Арсений сука. Антон так по-дурацки влюблён.       На кровати обнаруживается все необходимое, включая смешные пижамные штаны с бутылками пива (серьезно, Попов, даже так?), и Шастун осознаёт, что в квартире прохладнее, чем обычно. — А куда делось тепло? — кричит он, зная, что будет услышан. — Ты ушёл и забрал его с собой, — слышится голос со смехом в ответном крике.       Антон хихикает про себя, думая, что раз он здесь — то и тепло обязательно придёт. Ему хочется встать с кровати и пойти в ванну, но мягкий матрас утягивает в себя. Шастун просто откидывается, падая практически по диагонали, и в тот же момент засыпает.