in gentle winds may you cry

      1.       Приятные потоки ветра, ласкающие объятиями сбежавшего от своего народа Архонта, принесли на своих кончиках беду - горечь, не сравнимую ни с чем в Мондштадте - инородную, впитанную в кровь, отпечатанную на задворках сознания.       Барбатос неосознанно напрягся, готовясь к худшему - как бы он не хотел провести вечность среди бриза и в тени огромного дерева, если его земле будет угрожать опасность, он не медля заступиться за неё.       Шорохи кустов становились всё громче, пока какой-то мальчик, споткнувшись об торчащий корень, не свалился на землю, царапая коленки и руки.       Но даже не смотря на то, что мальчишка упал, он всё равно истерически пытался продолжить свой путь, цеплялся ладоням красными от крови за корни и подтягивал себя; будто если не убежит поскорее куда-нибудь, то умрет, погибнет.       Барбатосу больше не нужно было доказательств, чтобы понять откуда это... существо. Смрад, свойственный безбожникам и грешникам, якшавшимся с бездной, исходил от маленького тельца. Архонтам было запрещено иметь дела с такими, поскольку люди эти были изгнаны и опорочены за свои деяния на многие поколения вперед, лишенные покровительства и их наставлений.       И всё же, увидев содрогающиеся маленькие плечики в тишине уютного шороха травы, Барбатос не мог не вмешаться: его сердце разрывалось от любой боли, что испытывали на его земле.       Когда Бог Ветра материализовался из потоков, его взгляд зацепился за пугающе торчащие кости тощего тельца из-под рукавов слишком большой рубашки и шорт. Он присел на корточки и, поняв, что запуганный ребенок никак не обращал на него внимание, погруженный в своё горе, Архонт нежно окликнул его:        - Малыш.       В тот же миг мальчик дернулся в противоположную сторону, цепляясь ногтями за землю, словно загнанное в угол животное.       На Барбатоса смотрела одинокая звезда, одна из тех которую он не видел слишком давно - одна из тех, которую он предпочел бы не увидеть никогда. Она была прекрасной и светлой, как будто вовсе не несла в себе клеймо проклятья. Её лазурь идентично отражала безоблачное небо, карамелью подчёркивая смуглую кожу.       Покровитель Ветра резко выдохнул - перед ним был не просто Хаенриец, он был совершенно особенным, хотя наверняка, сам этого не хотел, судя по несмываемому испугу из взгляда.       И все же, несмотря на то, что именно знаменовало появление этого мальчика на его землях, Барбатос не мог не отметить, как же прекрасно было то, что могло послужить его погибелью.       Скопившиеся слезы в уголках глаза отражали и рождали мириады звёздочек-близняшек; в беззвёздных землях, звёзды находили пристанище в глазах.        - Я не причиню тебе вреда, - тихо сказал Бог, показывая пустые ладони мальчику, даже и не надеясь, что тот поверит.       Потерянная наивность слишком рано было очевидна, когда мальчик начал рукой рыскать рядом что-нибудь тяжелое, чтобы при опасности атаковать.        - Разве ты не ушёл слишком далеко от дома?       Эта фраза заставляет мальчика замереть, а испуг - перемешаться со смертной тоской и печалью. Барбатос думает, что детям нельзя испытывать такие эмоции и так рано, это непременно сломает их.       По остекленевшему взгляду напротив, Архонт может лишь догадаться, что тот думает о пустынных фьордах и бесконечных подземных залах, усыпанных светящимися кристаллами. Он действительно так далеко от дома.       Чувствуя свежесть раны, Барбатос мягко тормошит из грустного забытья:        - Проводить тебя до дома? Не следует таким малышам гулять в одиночку.       Мальчик отвечает, тихо и просто, перебарывая комок страха в горле:        - Там меня н-не ждут, - икота прерывает грамотно поставленную речь; отголосок истерики красит щеки в алый, - Дилюк сказал, что ему не нужен такой брат, как я...        - Такой как ты?       Объективно, Барбатос может сказать, какой "такой", но всё же, не зря Моракс его называл слишком слабохарактерным для Бога: у него не получается видеть в мальчике перед ним тварь бездны, грешника, проклятого. Всё, что он видит - это несчастную упавшую звездочку.       Мальчик опускает взгляд к помятым астрам у его ног и сжимает губы. Он сжимается сильнее в себя, обнимая руками колени - и это говорит громче слов.       Барбатос выдыхает: детям свойственно быть вредными без какой-либо причины. Он кладет аккуратно ладонь на макушку: та непозволительно мягкая и шелковистая. Поглаживает, утешая.        - Он не со зла, - уверяет он, - дай ему немного времени.       Одинокая звезда вновь освещает его своим светом - мальчишка слегка мотает головой отрицательно; так слабо и надрывно, что становится понятно, что его больше ничего не убедить. Кроме любви. Бог может лишь надеяться, что его новая семья подарит её ему - хотя бы на чуть-чуть.        - Но он прав, - перечит он чужому Богу, вторя судьбам первых грешников, но Барбатос не обижается.        - Нет, он не прав и сам это знает. На этой земле все достойны любви, кем бы они не были.       Мальчик моргает, а мягкий ветер открывает взору повязку на второй половине лица. Они немного молчат, а когда настает момент расстаться и пальцы Бога Ветра скользят по синим прядям, сжимая кончики, мальчик спрашивает:        - Сэр, как вас зовут?       Имена означали многое для людей в Тейвате - они ассоциировались с их жизнью, достижениями и пережитыми страданиями. Для Архонтов они были горсткой незначащих букв языка смертных.       Для безымянного мальчика перед ним, что нелепым образом представился искаженным именем своей родины - Кэйей, имя означало невероятно много.       Дом, которого он никогда не имел; тепло, которое никогда не получал; осознанность и свободу воли, на которую у него не было права.       Мальчик цепляется за его ладонь пальчиками, когда Бог пытается отстраниться, - он жмётся к ней лишь сильнее, боязливо, как щенок, что привык к побоям, но всё же так сильно хочет ласки.        - Можешь звать меня... Венти.       От усталости и пережитой истерики, у мальчика слипается сонливо глаз. Безбожное дитя ощущает впервые блаженное покровительство Бога, засыпает, убаюканный безопасностью, лирой и запахом яблок.       Бог зачаровывает ветра, чтобы те перенесли мальчишку обратно к поместью, откуда сбежал.       Бог проводит одинокий вечер на Утёсе Звездолова, высматривая звёзды на лживом небе и не находя ни одной такой же яркой, как у пробравшегося шпиона проклятой нации, которого он так и не смог убить.       2.       Звезда с чужого неба вновь ищет его отчего-то, он чувствует это - в шепоте мальчишеских мыслей; в нетвердой походке вокруг священного древа.       Он прижимает с себе ладошки, что-то в них надежно пряча.       То ли из интереса, то ли из легкой привязанности к иноземному мальчишке, Барбатос появляется спустя несколько минут, выступая из кроны дерева.       Завидев его, мальчик заметно ободряется - глаз звезды сверкает, а губы приподнимаются в подобии улыбки - так, словно он ещё не научился улыбаться до конца.       Звезда подбегает к нему, ныряя в покровительски распростертые объятья ветра. На нём - чистая и дорогая одежда, наверняка подшитая по его меркам у портного. Богу радостно, что тот наконец ощутил достаток в своей жизни.        - З-здравствуйте, - мальчик, слегка запыхавшись, давится воздухом; Барбатос терпеливо склоняет голову право, - я...       Костлявые ладошки открывают взору спрятанное прямо у сердца - там затихшая, умирающая птичка с переломанными крыльями.        - Вылечите её, - сглатывает отчаянно, неумело молит, как только может умолять Бога безбожник, - пожалуйста.        - С чего ты взял, что мне это под силу?       Птичка совсем обычная - песочной расцветки и без каких-либо интересных вкраплений. Наверняка сама же и застряла в каком-то колючем кусте, а попытавшись выбраться - поранила оба крыла об острые шипы.       Но что действительно показалось Богу Ветров интересным, так это интерес мальчика к ней - к созданию, не имевшему ничего общего с ним.       Мальчик держал её нежно в руках, будто простой воробей был самой редкой и прекрасной птицей на свете. Может быть, дело было в том, что на его родине не водилась больше никакая жизнь, кроме искусственно сотворенной?        - Вы управляете ветрами, - ответил мальчик, все также печально рассматривая слабо вздымающуюся грудку птички, - Джинн тоже, она.. может лечить.       Кажется, он говорит о дочке семьи Гуннхильдр. Весьма растянутый вывод, что все носители глаза анемо - лекари, однако, это прекрасная возможность прикрыть свои божественные возможности таким оправданием.       Барбатос вздыхает.        - Нет, - категорично отвечает он, - нельзя вмешиваться в судьбу тех, кому предписана погибель, звездочка.       Ласкательное слово слетает с его уст, и в последующую секунду Бог корит себя не только за него - а ещё за осознание того, что сам же схожим образом вмешался в судьбу брошенного мальчика в чужой стране.       Лазурь заливается капельками слёз - слёзы эти тяжелые и неестественные, какие бывают у того, кого заставляли держать всю боль внутри с пеленок. Барбатос неграциозно чертыхается и поднимает руку, прежде, чем отдает себе отчет в том, что вот-вот сделает.       Видела бы его сейчас Царица - вот бы она посмеялась.       Вылечив птичку, он рассматривает расцветающую хрупкую радость на юном лице, чувствуя себя самым ужасным существом на свете.       Боги благословлены - либо же прокляты - знанием многих вещей на свете, за пределом воображения смертных. И он знает, что эта минутная радость - ничто иное кроме как пустая надежда, иллюзия, перед тем как небо этого мальчика заполонит тьма, а родина вернется оковами на его руках.        - Спасибо! - шепчет мальчишка заплетающимся языком.       Барбатос может предложить лишь слабую улыбку в ответ.       3.       На третий раз Барбатос не показывается на глаза: он прячется среди веток невысоких сосен Мондштадта, когда мимо него проносится звёздочка - будто продолжая свой побег с тёмного неба.       Мальчишка прячется за толстыми стволами деревьев от кого-то и совершенно его не ищет; по-хорошему Барбатосу следовало бы улететь в другое место, не совать нос в дела смертных, но он не мог отрицать свою привязанность привязался к этому необычному мальчишке.       Тот в это время зажал рот ладонью и успешно притих в своём укрытии - ищущий его юноша пробежал мимо, раздосадовано пыхтя.       Барбатос узнает его. Дилюк - мальчик, что искал Кэйю - с волосами ярче огнива, что перебивала своей страстностью лишь его душа. Дальний родственник его старого друга и такой похожий...       На светлом лице - искреннее беспокойство за своего нового друга, а также решительность, что тот найдет сбежавшего. Эта упрямая решительность бросается Барбатосу в глаза так сильно, что Богу Песен и Вина становится ясно: он, рождённый в стране свободных ветров, не несет в себе свойственной легкомысленности и игривости.       Призрачные руки Мураты распростерлись над рыжей макушкой - маленькому Рагнвиндру не ведома свобода от медленно распаляющих его изнутри желаний и стремлений. Нет сомнений, что в скором времени он получит Пиро Глаз Бога.       Как иронично, думает Барбатос: мальчишку не только толкнули на землю, полную жизни, но и совсем уж близко к пылающему огню. Но зажжёт ли он в нём желание к жизнь или сожжёт его в нем окончательно? Этого не дано было знать даже Богам.       Убедившись, что его больше не преследуют, звёздочка сползла по стволу дерева и плюхнулась прямо на землю. Она вновь чем-то опечалена, замечает притаившийся Бог без какого-либо осуждения.       Но тысячелетний опыт, клятвы и уставы заставляют его отвернуться от тихих слёз, потому что нельзя злоупотреблять вмещением в их рок.       Он упорхает с быстрыми ласточками, но не может удержаться, как слишком слабый, слишком человечный Бог, насылает град прекрасных, белоснежных перьев, укутывающих мальчишку в объятиях, которыми ему не позволено одарить.       4.       Праздник ветряных цветов пронзает счастьем его землю: и Барбатос вновь может вдохнуть полной грудью, впитывая единство его народа - их любовь, их надежды, их свободу.       Этот праздник совершенно какой-то особенный, думает весело Бог, когда мальчишка протягивает ему лилию.        - Когда я покину это место...       Его звёздочка кладет хрупкие цветы в внезапно онемевшие от беспомощности ладони. Лепестки лилии жёсткие, но одновременно хрупкие. Внутренней стороной ладони он чувствует шершавость стебля и нескольких листиков.        - Надеюсь, вы будете вспоминать меня по этим лилиям.       Что самое грустнее - этот ребенок даже не может обмануться, не может поверить в сладкую детскую иллюзию - где все вокруг добры, а дальше ждёт лишь счастье. Оба знают: любая звезда вернётся на своё небо, как бы не пыталась выжить на земле.       Слова вкованные его жестокой родной кровью до сих пор бьют набатом; Барбатос лишь надеется, что сквозь этот набат он слышит прекрасное пение птиц.       В этот момент, когда на лице маленького Кэйи разлилась хрупкая, как крылья Анемо-бабочки, улыбка, Барбатос бы всё отдал за замершее, как у Царицы сердце.       Все, за то, чтобы не продолжать быть так сочувственен к смертным, так мягок и привязчив.       Неосознанно, проклятый ребенок делает преподношение самому слабому Богу из семи в его самый сокровенный праздник. Неосознанно, он просит о спасении, что Бог этот не может ему даровать.       Барбатос мужественно находит силу улыбнуться в ответ, виновато рассматривая лазурь в зрачке напротив:        - У меня нет для тебя цветка, - признается он, - как насчет того, что я подарю тебе песню?       Улыбка на лице мальчика крепнет: он возбужденно кивает.       И Барбатос не поёт ему ни о свободе, ни о прекрасных странах за границами Мондштадта; он поёт ему о шелесте астр, полуденной жаре и линиях виноградников, что простираются до горизонта. О глупом пьянице, что однажды забрел на Ветрянный Пик. О загадочном магазинчике в Мондштадте, что появлялся лишь при обходе фонтана пять рад по часовой стрелке.       Он поёт ему лишь о том, что уже ведомо, но разукрашивает в более яркие краски. А не поёт он о том, что мальчику никогда и не удастся увидеть - потому что Бог Ветров слаб и немощен, чересчур человечен, чересчур жалостлив.       Его ладонь путается в шёлке тёмной бирюзы, когда песни кончаются - мальчик тихо сопит, положив голову ему на плечо.       Закат окрашивает небо в алый, а ветра холодеют - хотя на дворе разгар лета. Барбатос сильнее сжимает костлявое плечо мальчика. Не нужно было быть Богом, чтобы понять - движутся тёмные времена.       5       Он всё ещё тот же крошечный, худой мальчик для него. Даже когда подрос выше него на, практически, две головы.       Даже когда остатки желания жить покинули его душу, а лёд Царицы залатал осколки разбитого сердца в жестокой заботе. Нежный ветер не пробьётся чрез её ледяные объятья, но всё же. Барбатос открывает объятья и прижимает ближе к себе.       В его руках Кэйа чувствует себя вновь маленьким, как в первую их встречу. Ему не нужно было поднимать свой опустевший взгляд, чтобы понять кто это был - а сил на вопросы у него уж и не осталось. Хотя было ли вообще сил хотя бы на что-то? Ладони безвольно разжались, а сердце казалось перестало стучать совсем.       Бог над ним склонившийся гладил его по отросшим волосам и горевал, горевал за брошенного вновь мальчика. Грустил вместо него; дождь размывал слёзы слабого, никчемного Архонта.       Опечаленные глаза рассматривали помутневшую звезду - звезду, которая так полюбилась легкомысленному Богу, но за которую иные Архонты без раздумья бы убили.       На правой половине туловища - огромный и пугающий ожог; Барбатос прикладывает ладони и лечит своим мягким светом.       И вспоминает птичку, что однажды залечил по просьбе этой звёздочки. Которая свалилась с неба навзничь всё равно, на следующий день; и что ему так и не хватило духу об этом мальчику рассказать.