Объяснение

— Нам необходимо поговорить, — Яков Платонович закрыл дверь кабинета. Анна отступила на шаг назад и отвернулась: было невыносимо смотреть в эти глаза после всего, что произошло. Чувства смешивались: от невыносимой любви к этому человеку, любования каждой чертой, до такой же невыносимой боли и ненависти за его обман. — Мне не о чем с Вами говорить, — тихо, стараясь, чтобы голос не дрожал, ответила Анна. — Я должен с Вами объясниться. Повисло молчание. Анна ничего не ответила, лишь нервно перебирала пальцами оборку на платье. — У меня есть жена… — Я и так это знаю. Вы решили окончательно добить меня? — Да нет же, — обычно сдержанный Яков Платонович даже с досадой повысил голос — Анна обернулась, — этот брак фиктивен, он лишь на бумаге. — Да какой мужчина не скажет это женщине, которую не хочет потерять. По лицу Якова Платоновича пробежала тень, тонкие губы сжались в нитку, скулы обострились, но в следующее мгновение он овладел собой и лишь глаза выражали невыносимое страдание. Анне на секунду даже стало жаль его, ведь, кажется, ему было не менее больно, но тут же она напомнила себе о его предательстве, отвратительной лжи, которую он так неловко пытался оправдать сейчас. Да, как он… — Моя жена — Нина Нежинская. В ушах застучала кровь. Анна прикрыла глаза, чувствуя подкатившую тошноту, какую не ощущала с первых вскрытий во время учебы. — Что с Вами, — он было шагнул, подхватил под локоть, но она отступила на шаг, не желая соприкасаться хоть одним мизинцем. Тонкие губы снова сжались и Яков Платонович тоже отступил. Анна сжала кулак, разжала и посмотрела на него взглядом полным гнева, порожденного глубочайшим страданием. — Да как Вы смеете. У Вас была связь с Ниной! Вы убеждали меня пять лет назад, что между вами ничего нет! А теперь, она Ваша жена, и Вы снова говорите мне, что между вами ничего нет?! Яков Платоныч, да Вы совсем меня за дуру держите?! — Я у нее в долгу. — Что? — гневная речь Анны оборвалась на полуслове. — Я ей обязан. Однажды она спасла меня, а взамен попросила оберегать ее и… Ее сына. — Сына? — Не моего. Ему уже десять лет. Подумайте сами, мы… — Как раз могли! — Анне было противно говорить об этих подробностях, хотелось уйти, вымыть руки и не вспоминать этого ужасного человека, но надежда на то, что все-таки она в нем не ошиблась, заставляла остаться. — Не мог. Наша… Связь с Ниной возникла за год до того, как я прибыл в Затонск. Я когда-то ее любил. Анна резко сделала шаг к двери. Яков Платонович заступил ей дорогу, упрямо наклонил голову и тихо произнес: — Выслушайте меня, прошу Вас. — Вы решили причинить мне еще больше страданий? Хотите, чтобы я считала Вас совсем бесчестным человеком? — Да нет же! — он прикрыл глаза и быстро заговорил. — Я был обязан Нине своей жизнью. И должен был спасти жизнь ее сына. Это был мой долг. Долг жизни, Анна Викторовна. Для заботы о мальчике, мне пришлось на ней жениться в спешном порядке. А потом… Потом она сошла с ума оттого, что ей грозила смерть в любом случае. Ее или убили бы в тюрьме бывшие соратники, или бы казнили. Мне удалось уговорить охранное отделение на лечение в клинике доктора Ланге, чтобы она пришла в себя и смогла дать важные показания. Но, с каждым днем ей все хуже и она безнадежна. Или она умрет сама, или… Ее казнят. Анна обессиленно села на стул. Она не знала, что сказать. С одной стороны, его поступок был объясним законами чести и то, что он взял на себя труд заботиться о неизвестном мальчике… Он снова казался ей тем благородным человеком, которого она любила. Но, с другой. С другой стороны, чтобы быть счастливой с ним, она должна будет переступить через труп другого человека, дождаться, пока она умрет. Желать ей мысленно смерти, чтобы выйти за него замуж и стать честной женщиной. И почему он раньше не рассказал?! — Почему Вы говорите мне это только сейчас? — Я… — Яков Платонович неловко потер большим пальцем левой руки обшлаг правого рукава. — Смалодушничал, Анна Викторовна. Я так наслаждался Вашей любовью, что не хотел разрушать это счастье, ведь Вы бы не смогли так. Зная, что я женат и Вам придется ждать смерти моей супруги, чтобы Вы могли не рисковать своей честью, встречаясь со мной. — Смалодушничали? — Анна задохнулась от возмущения. — Господи, Яков Платоныч, неужели Вы такого плохого обо мне мнения? Скажите мне, на милость! Боже, — она закрыла лицо руками. — Почему же Вы раньше не сказали. Мне все равно, что говорят люди. Но зачем? Яков Платоныч, как вы могли так со мной поступить? Он стремительно подошел к Анне, опустился на колено, взял ее руки в свои, прижал к щеке, потом к губам и посмотрел на нее: — Я виноват перед Вами. И не искуплю свою вину никакими словами. Но, прошу Вас, поймите… Я рассказал Вам о Крутине, поскольку это касалось напрямую Вашей жизни. Но рассказать о… — А это значит не касалось, Яков Платоныч, — с досадливой насмешкой ответила Анна, впрочем, не отнимая рук. Он снова прижал ее ладони к губам, глядя прямо в глаза. — Анна Викторовна, я Вас очень люблю, — она попыталась отстраниться, но он ее удержал, мягко погладил большими пальцами по ладоням. — И, я струсил, Анна Викторовна. Впервые в жизни струсил, думая, что потеряю Ваше расположение. Я очень хотел Вашего расположения и внимания, так хотел, что не сказал Вам всего. Это было, безусловно, очень… — Эгоистично с Вашей стороны, Яков Платоныч, — несмотря на резкость, настоящего гнева в голосе Анны не было, лишь какая-то неясная смесь из чувств. — Да, — он склонил голову, отводя глаза. — Эгоистично. И Вы пострадали из-за этого, — он поднялся. — Я не прошу Вашего прощения, поскольку такое простить невозможно. Но смею лишь надеяться, что смогу заслужить Ваше доверие вновь. Анна тоже встала, оправила платье и задумчиво-рассеянно оглядела кабинет. Она не знала, что делать. Гнева не было, как и болезненного разочарования, горького чувства своей ошибки, растоптанного доверия, впрочем, последнее было. Неужели она дала повод сомневаться в себе? И голос рациональности шептал: дала. Она все же была женщиной в их непростое для женщин время. И именно поэтому. Как он мог. Он же знал, понимал опасность, и… Все же, она знала насколько Яков Платоныч гордый человек, как дорога для него честь и как он высоко ставит свой долг, а сейчас, он стоял на коленях, держал ее за руки и признавался, что струсил. Это ли не было доказательством его любви? Или… Она бессильно опустила руки. Все как-то смешалось. Боль и гнев ушли, оставив после себя сомнения и что-то неясное. Отвращение, четко выверенная ненависть к его поступку исчезли. Ясные ориентиры пропали, и она снова плыла в неизвестности. — Яков Платоныч. Я ничего не могу сказать Вам сейчас. Ваш поступок не прекращает быть ужасным и отвратительным, но я более не гневаюсь на Вас так сильно. Мне нужно время, чтобы подумать и осмыслить все, что Вы мне сейчас открыли. Я не могу дать Вам четкого ответа. Но, знайте, — она слабо улыбнулась. — Мне гораздо легче. И второй раз за этот разговор, он не сдержался. Порывисто шагнул вперед, обнял, и Анна тоже поддалась слабости: прижалась лбом к изгибу шеи, провела ладонью по груди, слегка сжав пальцами сюртук, на секунду прикрыла глаза, наслаждаясь ощущением тяжелых широких ладоней на спине. И взяв себя в руки, отстранилась. — Яков Платоныч. Я не дала Вам ответа. И Вы по-прежнему женаты, — последнее, как бы ни хотелось, чтобы звучало сурово, получилось как-то насмешливо, но беззлобно. Яков Платонович опустил руки, отошел на шаг, глядя светлыми до прозрачности глазами, с нежным теплом, какое редко освещало его обычно суровое лицо. Анна отвернулась: еще мгновение и она бы поддалась. Но один раз она уже обожглась, нельзя принимать такие решения поспешно, поддавшись чувствам, забыв о его обмане, жене, и всей той боли, какая была. Сейчас она не будет так глупа. Необходимо все обдумать, взвесить. Понять как быть с этим и подумать насколько его поступок отвратителен в свете открывшихся событий. На сегодня, впрочем, разговор должен быть окончен. — Прощайте, Яков Платоныч. Анна резко развернулась и, не оглядываясь, вышла. — Прощайте, Анна Викторовна, — Яков Платонович задумчиво смотрел, как захлопнулась за ней дверь. Он опустился на стул, провел руками по лицу и встряхнулся: следовало приступать к работе. Где-то вдалеке забрезжила надежда.