Братские узы

К тому времени, когда Дино и Тсуна находят Занзаса, развалившегося на диване и пьяного, похороны только-только подходят к концу. Обменявшись взглядами, оба брата осторожно перетаскивают мужчину с дивана в машину и после уже в самолёт. Что удивительно, тот ни разу не дёргается. Занзас просыпается от ощущения прохладных — благословение — рук на лбу. — Хорошо, что ты проснулся. Я приготовил тебе завтрак. Послать бы, хочется, но есть нужно, пусть даже если его желудок при одной только мысли о еде начинает скручивать. Для Занзаса завтрак проходит в молчании, Дино и Тсунаёши тихо беседуют. После завтрака также молча все вместе выпивают. По крайней мере, до тех пор, пока Дино в очередной раз не глотнёт из бутылки. — Скатертью дорога. Тсунаёши фыркает, а Занзас смеётся, правда, вскоре смех сменяется рыданиями. На мгновение, на долю секунды, его разум затмевает злость. Он мог бы напиваться в одиночку, нежели в компании этих двоих придурков. Теперь же он летит неизвестно куда, без возможности сбежать. Рука Дино обнимает его за плечи, а Тсунаёши — за талию, отчего в Занзасе, поддавшемуся на миг чувству тепла, ярость вскипает с новой силой. К тому времени, как они добираются до Японии — на что уходит приличное время, — Занзас уже готов встретить солнечный свет. Что теперь делать? Он не знает. По итогу всё сводится к тому, что он начинает кидаться в сторону его двоих «сопровождающих» оскорблениями, бутылками, пулями и лезть на них с кулаками. И они всё принимают, если нужно ответить ударом — пожалуйста, предложить утешение — когда Занзас в новом приступе горя останавливается, они его утешают. Сколько он плакал перед этими двумя — вспомнить стыдно… возможно, было бы, не плачь они вместе с ним. Занзас никогда не признается, как яростно он цеплялся за них обоих. Потому что Занзас может возненавидеть одного конкретного человека, возненавидеть его всем своим нутром, до самых костей. Но он всё ещё любит его, любит так, как маленький мальчик может любить своего отца, сколько бы Занзас не отрицал это. Большая часть его деяний вращалась вокруг него. Поэтому, как бы ему ни хотелось радоваться смерти этого человека, он не может не горевать по нему и ненавидеть его ещё больше за то, что он осмелился умереть раньше, чем Занзас был готов к его смерти. К чёрту Тимотео, гореть бы ему в аду. И Тсунаёши… Тсунаёши, может, и не до конца понимает его горе, Иемицу ещё жив, но кое-что — прекрасно, — и как-то на душе становится легче. Дино, о, Дино понимает. Потому что дон Каваллоне, возможно, и любил своего сына, свою Семью он любил больше. Дино на него за это всегда обижался, но сделать ни с собой, ни с происходящим ничего не мог. Занзас понимает. И как же временами ненавидит за это себя же. Занзас не знает, как с этим бороться, со своего рода товариществом, в которое он каким-то образом был втянут. Но… Но всё не так уж плохо, признается он себе, когда на третий день просыпается с похмелья в тепле в клубке из двух других тел. И даже воздух кажется тёплым. И кажется, что странно, не хочется ругаться, в его душе царит покой. И мало-помалу, даже когда его гордость уязвлена, Занзас признаётся себе, что благодарен им двоим. Иллюзорно ли это чувство, он не уверен, однако ему хочется верить, что оно продлится. Он видел, какие они друг с другом, и, может быть, только может быть, Занзас тоже сможет им соответствовать. Их Хранители как будто только и ждали, когда же Занзас начнёт размышлять о своей жизни. Они, наконец, появляются. — Вот почему я никогда не хотел детей, — говорит Реборн, когда они пьют в Такесуши. В кои-то веки Вария и Десятое Поколение вместе и молчат. Тсуна знает, почему, никто из них не ожидал, что именно он похитит Занзаса после похорон Девятого и потащит его в Японию. Сам Занзас сбит с толку больше всех, но, хорошо… он не забился в комнату и не напился до беспамятства. И, вишенкой, Тсуна похитил его. Возможно, сам Занзас сделал бы то самое, хотя без компании. Возможно, Реборн исказил у Тсуны представление об адекватности. Комментарий Реборна заставляет Тсуну рассмеяться. — Ты дурак, — хихикает он, уверенный, что боль неизбежна, что он выживет и в своём небольшом опьянении, — у тебя их девять! Может быть, восемь. Ламбо считается? Скорее всего, нет. Фуута знает. Такеши, весёлый и счастливый, смеётся вместе с ним. Тсуна прижимается к Занзасу крепче, теперь, когда Тимотео мёртв, у Тсуны больше свободы показать другому Небу, что значит быть семьёй. Гнев уходит, сменяется неуверенностью в уголках его губ, и хочется искривить их, он сдерживается. Однако тянется к нему, облокотившись плечом к плечу, своим пламенем, и Тсуна, отвечая, радушно его принимает. Дино обнимает его за плечи и ерошит волосы Тсуны. Реборн не просит разъяснений, он оглядывается по сторонам и что-то напевает. Как будто знал всё это время, и лишь приятно удивлён, что Тсуна тоже догадался. А ежели не знал, ну, когда речь заходит о киллере, лучше предположить, что он знает всё и всегда. Тсуна поднимает Нацу с пола и, недолго поласкав его, кладёт своего маленького льва на колени Занзаса. — Мой кузен, — говорит он небрежно, но с серьёзностью, которую редко показывает, не отрывая глаз от Реборна. Его наставник напевает, принимая его слова, Девятый может быть мертв, но его Хранители живы. И Тсуна, и остальные могли бы бороться со всем без него, но они семья, и останься Реборн в стороне, было бы неправильно. Кроме того, Тсуна всё ещё ищет у него одобрения. Киллер щёлкает языком, голос его полон напускного высокомерия. — Мне решать, с кем будут играть мои дети. Тсуна прячет улыбку за чашкой саке и снова наполняет чашу Занзаса, когда тот к ней тянется.