***
Гермиона сидела в коридоре, пока не выплакала все слезы. Почему сознание того, что она не могла понять причину застывшего в его глазах страдания, причиняло ей такую сильную боль? Почему она все еще сидит здесь ночью и плачет, как будто в ожидании, что он выйдет наконец из класса. Какое ей дело? В последний раз шмыгнув носом, Гермиона при помощи волшебной палочки привела свое лицо в порядок. Из класса не доносилось ни звука, при том что Риддл совершенно точно еще не выходил. Медленно поднявшись на ноги, она побрела в гриффиндорскую башню. Спина ее болела после долгого, должно быть, многочасового соприкосновения с каменной стеной. На следующее утро Гермиона проснулась поздно. Очень поздно. В спальне уже никого не было. Медленно она спустилась в Большой зал. Никого из ее друзей за гриффиндорским столом не обнаружилось. Среди слизеринцев же сильно бросалось в глаза отсутствие Тома Риддла и Абраксаса. С хмурым лицом Гермиона вышла на улицу, щурясь от слепящей белизны свежевыпавшего снега. Машинально скользнув рукой в карман за палочкой, чтобы наложить на ботинки Импервиус, она с досадой обнаружила, что палочки при ней нет. Вероятно, она забыла ее под подушкой. Ну вот, теперь придется тащиться обратно в спальню. Гермиона свернула направо. Здесь неподалеку имелся проход, по которому до гриффиндорской гостиной можно было добраться значительно быстрее. Однако, приблизившись к нужной башне, она заметила нечто, что заставило ее нахмуриться. Это что, человек там на крыше? Гермиона пригляделась получше, и сердце ее забилось быстрее. Смутно она различила алую отделку на мантии — значит, кто-то с Гриффиндора. Но кто? В любом случае этот кто-то стоял слишком близко к краю, а высота башни была по меньшей мере двадцать-двадцать пять метров. — Эй! — неуверенно окликнула Гермиона. Фигура повернула к ней лицо. Ветер слегка взъерошил светло-каштановые волосы. — Гермиона! — донесся до нее радостный голос. У Гермионы перехватило дыхание. — Миранда? Что ты делаешь там наверху? — Просто хочу кое-что проверить, — ответила Миранда и в следующую секунду без какого-либо предупреждения сделала шаг вперед. Гермиона закричала так отчаянно, что сорвала голос. Она судорожно попыталась применить беспалочковую магию, но ее попытки ни к чему не привели. Застыв на месте, она беспомощно наблюдала, как хрупкое тело Миранды устремилось к земле. Казалось, эти мгновения растянулись на год. Гермиона до последнего надеялась, что спасение придет, что какое-нибудь силовое поле не даст Миранде упасть. Но этого не случилось. С отвратительным глухим звуком, сопровождающимся тошнотворным хрустом, тело Миранды упало на снег у подножия башни. — О, Боже. Гермиона сорвалась с места. Подбежав, она упала возле подруги на колени. Руки и ноги Миранды были вывернуты под ужасно неестественными углами. О, господи боже мой. Гермиона перевернула Миранду. Та не дышала. От столкновения с землей ее лицо провалилось внутрь, являя собой отвратительное кровавое месиво. Повсюду была кровь, сочащаяся из многочисленных ран. Гермиона невольно вскрикнула и отчаянно начала оглядываться вокруг в поисках помощи. Голова у нее резко закружилась, а к горлу подступила тошнота. Она наклонилась в сторону, и ее вырвало, а потом еще и еще раз. Судорожно хватая ртом воздух, Гермиона попыталась взять себя в руки. Что ей нужно было сделать? Как она могла помочь? Она зажмурилась, надеясь, что сейчас проснется, что все это окажется не более, чем страшный сон. Порывисто притянув Миранду к себе, она спрятала лицо у нее на груди, не обращая внимания на кровь… и вдруг замерла. На Земле падение с такой высоты было бы, вне всякого сомнения, смертельно. По идее, оно было смертельно где угодно. Но тогда почему сердце Миранды продолжало биться? Гермиона в изумлении уставилась на подругу. Она вся была в крови и на первый взгляд не подавала никаких признаков жизни, однако этот еле слышный стук в груди говорил об обратном. Краем глаза Гермиона уловила какое-то движение. Вдоль стены замка в ее сторону неторопливо шел Том Риддл. Гермиона закрыла глаза. Почему после вчерашнего он выглядел как ни в чем не бывало? Но это было неважно. Сейчас ничего не имело значения, кроме того, что Миранда каким-то чудом была все еще жива. — Том! — закричала она, отчаянно замахав руками и наблюдая, как он нерешительно и мучительно медленно приближается к ней. — Помоги мне. Миранда была ростом чуть повыше ее, и, не обладая особой физической силой, Гермиона не смогла бы в одиночку донести ее до больничного крыла. А Миранде нужно было во что бы то ни стало туда попасть, и быстро, а у Гермионы даже не было волшебной палочки… На лице Риддла отразился ужас. — Что…? — Она спрыгнула с башни! Послушай, времени нет… подними ее! У меня при себе нет палочки, а нам нужно доставить ее в больничное крыло немедленно. С усилием Гермиона приподняла разбитое тело подруги над землей, покачнувшись под его тяжестью, но внезапно ощутила, как руки Риддла тоже обхватили Миранду. Они побежали в больничное крыло так быстро, как только это было возможно. Риддл нёс Миранду на руках, а Гермиона поддерживала ей голову. Как при таких физических повреждениях она могла все еще быть жива? Ее голова была повернута набок. У нее была сломана шея. По полу за ними тянулся кровавый след. Попадавшиеся им навстречу студенты замирали на месте и провожали их удивленным взглядом. — Мерлин! — вскрикнул Джаред Пиппин при виде Гермионы и Риддла, которые, ворвавшись в больничное крыло, опустили Миранду на ближайшую койку. — Джаред, она все еще жива, — сказала Гермиона. — Она спрыгнула с башни, но выжила. В комнату вошел Мунго. От увиденного его лицо окаменело. — Господь всемогущий, — пробормотал он, тут же выхватывая свою палочку и начиная делать различные пассы над телом Миранды. Он медленно распрямил ее руки и ноги, и стало еще более очевидно, насколько все ее тело было изломано. Конечности гнулись во все стороны, оба плеча были вывихнуты, на груди и животе виднелись раны, словно после того, как тело коснулось земли, кровь стремилась продолжить падение, а потому пробила кожу насквозь, спина же вся была искорёжена, точно смятая консервная банка… Почти два часа ушло у Мунго на то, чтобы выявить и осторожно вылечить все переломы Миранды. Уцелели только пара рёбер, все остальные оказались раздроблены. В одной руке насчитали семь переломов, в другой – пять. Одна нога была сломана в четырех местах, другая – в шести. Лицевая сторона черепа Миранды ввалилась внутрь, и Мунго долго листал свою черную записную книжку, прежде чем смог это исправить. Обе плечевые кости выскочили из суставных впадин лопаток, а одна бедренная кость – из тазобедренного сустава. Мунго был особенно осторожен с шеей. Он сказал, что, несмотря на перелом позвоночника, спинной мозг был не повреждён. Он также прибавил, что ей невероятно повезло, что она упала в снег, а не на голую землю, иначе ее головной мозг не смог бы уцелеть. — На самом деле, — сказал Мунго, — я понятия не имею, как ее мозг смог избежать повреждений. Как и, собственно говоря, ее сердце. Они оба почти в норме, хотя тот отдел мозга, что располагается здесь, — он указал на шею Миранды, — немного вышел из строя из-за перелома… но в целом после удара о землю и проломленного черепа ее мозг должен был получить гораздо более серьезную травму… Гермиона наблюдала за тем, как к подруге постепенно возвращается ее нормальный внешний вид. Зачем ты это сделала, Миранда? Мунго нахмурился и сделал над телом Миранды взмах палочкой. — Это очень странно, — сказал он. — У нее совсем не наблюдается кислородного голодания. И это при том, что большинство кровеносных сосудов лопнули… как будто кислород попадает в ее тело, впитываясь через кожу, а затем самостоятельно циркулирует по организму. Эта новость не на шутку взволновала Гермиону. — Но это я так, к слову, — вздохнул Мунго, — потому что в остальном ее тело нуждается в почти полном восстановлении. Она не сможет прийти в себя еще по меньшей мере месяц. Сначала я займусь нервной системой, на это уйдет примерно неделя, а затем — легкими, как только Пиппин приготовит то кровоочищающее зелье… Джаред? Можно тебя попросить отыскать рецепт? Как только стало ясно, что Мунго более-менее держит ситуацию под контролем, Риддл, не привлекая к себе внимания, покинул больничное крыло. Его лицо было задумчиво. Перед тем как уйти, он перехватил устремленный на него взгляд Гермионы. Гермиона смотрела на Миранду. Ее лицо казалось таким умиротворенным, спокойным, невинным. Она всегда была немного странной… но чтобы совершить самоубийство? Она вроде говорила, что рада, что попала сюда. Так почему же она решила рискнуть, не побоявшись перехода в другой мир? Внезапно на Гермиону снизошло озарение. По всем законам мироздания, Миранда должна была уже быть мертва. Однако этого не случилось… потому что по той или иной причине это не могло здесь произойти. Здесь никто не мог умереть. Спустя час к ней в больничном крыле присоединились Годрик, Мина и Альбус. Первые двое выглядели глубоко шокированными, в отличие от Альбуса, не выказывавшего особых признаков удивления. — Вчера она спросила меня, — пояснил он, — можем ли мы, по моему мнению, здесь умереть. — Повисла долгая пауза. Гермиона повернулась и посмотрела на Дамблдора. — Я ответил, что нет, — тихо закончил он. Годрик шумно выдохнул. — Я до сих пор не могу поверить, что все обошлось, — пробормотал он. — Я не могу поверить, что она вообще решилась выкинуть нечто подобное. Просто хочу кое-что проверить… Мина в неверии покачала головой и ничего не сказала, лишь ласковым движением убрав упавшие на лоб Миранды волосы. Гермиона опустила глаза на свои колени, пытаясь подавить подступившие слезы. Остальные не видели ее рыданий во время осмотра Мунго, и ей не хотелось начинать плакать при них теперь. Посмотрев на нее, Годрик встретился взглядом с Миной. Несмотря на сильнейшее потрясение, вызванное поступком Миранды, он не сомневался, что в этот момент они оба думали об одном и том же. Если Гермиона могла сдерживать слезы после такого… то какого черта тогда с ней сотворил прошлой ночью Риддл?***
Риддл вышел из слизеринской гостиной, по-прежнему пребывая в некоторой растерянности. Тот факт, что та девушка была все еще жива, недвусмысленно означал, что в этом месте никто не мог умереть. Что произойдет, если он использует Аваду Кедавру? Никакой смерти… Но опять же, они были не вполне живы, чтобы умереть… Ужасно хотелось есть. Завтрак он пропустил, решив вместо этого подняться на Астрономическую башню, чтобы спокойно обо всем подумать, и вот теперь направлялся в Большой зал, чтобы чем-нибудь перекусить. Первый шок от утренних событий прошел, и Риддл смог проанализировать получавшийся расклад. Наверняка теперь из-за случившегося Дамблдор перестанет путаться у него под ногами, что уже можно было расценивать как самый настоящий подарок судьбы. Вдобавок сложившаяся ситуация значительно облегчала претворение в жизнь его плана касательно Грейнджер, создав для него практически идеальные условия. Все складывалось одно к одному, и сегодняшний вечер казался ему подходящим моментом, чтобы начать действовать. Риддл повернул налево. Он шел, бесконечно петляя по коридорам подземелья, что всегда его слегка раздражало… пока внезапно путь ему не преградили двое гриффиндорцев. Вид у них был решительный — так и не скажешь, что одна из их самых близких подруг сейчас лежала вся искалеченная в больничном крыле. — Привет, — сказал Риддл, вежливо кивая Годрику и Мине. На его приветствие они никак не среагировали. Прочитав на их лицах вызов и недоверие, Риддл еле удержался от того, чтобы не закатить глаза. У него сейчас не было времени на гриффиндорскую глупость, ну вот правда. Годрик дернул головой, откидывая с глаз рыжую челку. — Послушай, Риддл, — осторожно начал он, — я уже давно хотел переговорить с тобой кое о чем. — Мы оба хотели, — вмешалась Мина. Риддл приподнял брови, изобразив вежливый интерес. В остальном же его лицо оставалось непроницаемой маской. Он ждал, что они скажут дальше. — Если по существу, — сказала Мина, — то мы хотим, чтобы ты отвалил от Гермионы Грейнджер. Хм, это прозвучало немного агрессивно. Риддл даже моргнул, слегка удивленный такой горячностью. Но, с другой стороны, конечно… это ведь была та самая девица из лабиринта. С большим трудом он подавил усмешку. Она, должно быть, чувствует себя униженной, даже просто находясь в его присутствии. — Почему? — спросил он, позволив тени легкого недоумения отразиться на своем лице. — Прошу прощения, но я не понимаю, о чем вы. — Слушай, — яростно выпалила Мина, — за последнее время стало окончательно ясно, что ты очень… очень сильно мотаешь ей нервы, и мы хотим, чтобы это прекратилось. Риддл нахмурился. — Мотаю ей нервы? Со мной она ведет себя абсолютно нормально, — сказал он. Было забавно наблюдать, как быстро эта девчонка выходит из себя. Нет, разговаривая с ним, она бы не продержалась и пяти минут. Ни мозгов. Ни способности планировать. Как у любой гриффиндорки. Ну ладно, как у большинства из них. — Абсолютно нормально? — фыркнул Годрик. — Ты имеешь в виду, как прошлой ночью? На несколько мгновений в коридоре воцарилась напряженная тишина. Риддл неотрывно глядел прямо в зеленые глаза Годрика, который, не дрогнув, выдержал этот пристальный взгляд. Так значит… Грейнджер рассказала им о том, что случилось? Их дружба с ними оказалась более близкой, чем он думал. Нельзя, чтобы она продолжала им все выкладывать… это было неприемлемо. Правда, существовал призрачный шанс, что… — О чем ты? — Я о том, что после того, как мы увидели ее, выбегающей из класса, а затем рыдающей в коридоре, вывод о том, что она не вполне счастлива, напрашивается сам собой, — прорычала Мина. Риддл внутренне с облегчением выдохнул — все-таки она ничего им о нем не рассказала — однако затем чуть не нахмурился, к счастью, вовремя опомнившись... Почему она плакала? Вчера он полностью утратил бдительность и потерял контроль впервые с… вообще-то, впервые в жизни… велел ей уйти… и, спрашивается, с чего ей из-за этого плакать? — Мне жаль это слышать, — сказал он вслух, — но я не понимаю, о чем вы. Когда она уходила, то не выглядела расстроенной. Не думаю, что я сделал что-то, чтобы стать причиной ее слез. Она… она в порядке? — придадим голосу легкий оттенок обеспокоенности. Вот. Идеально. Впрочем, фальшивая обеспокоенность далась ему на этот раз до странности легко… — На вид с ней все нормально, — пробормотал Годрик, переглянувшись с Миной. Все шло совсем не так, как они ожидали. Риддл казался абсолютно убеждённым в собственной невиновности. — Это хорошо, — с озабоченным видом ответил Риддл, мельком бросив взгляд на Мину, которая буквально кипела от едва сдерживаемой ярости. — Слушай, просто прекрати это все, — произнесла она, делая шаг к нему. — Я знаю, что ты далеко не такой безобидный, каким вечно притворяешься. Просто держись от Гермионы подальше, уяснил? Он выгнул одну бровь. — То есть я должен терять кого-то из своих лучших друзей просто потому, что вы меня об этом попросили? Хммм. Может, насчет «лучших друзей» он несколько и преувеличил. Хотя, если так подумать, их взаимоотношения с Грейнджер были максимально близки к тому, что в его случае можно было охарактеризовать как «дружбу», так что в этом он не совсем соврал. — Да! — рявкнула Мина, чьи серые глаза уже метали молнии. Годрик подошел к ней и успокаивающе положил ей руку на плечо. Риддл счел уместным придать своему лицу слегка встревоженное выражение. Вся эта комедия начинала его уже порядком утомлять — эти гриффиндорцы отличались такими скудными умами, что морочить им голову не доставляло никакого удовольствия, даже особых усилий прилагать не требовалось. Тем не менее их настойчивость раздражала, и его терпение медленно, но верно таяло. После случая в лабиринте этим двоим было уже известно, что он умеет мастерски притворяться. Так не легче ли было просто проклясть их, и дело с концом? Все равно дурацкая гриффиндорская гордость, скорее всего, не позволит им распространяться о том, что, хотя они и были против него вдвоем, победа в итоге осталась за ним, а, несомненно, именно так и будет. Кроме того, кто поверит в то, что Том Риддл проклял кого-то, не имея на то серьезной причины? Конечно, никто. — Послушайте, — раздраженно сказал Риддл, — я правда не понимаю, почему я должен это делать. То, что она прошлой ночью плакала, никоим образом со мной не связано. Я не понимаю, почему я должен за это извиняться, и, тем более, с чего мне отказывать… — Мы знаем, что ты проклял сам себя, — тихо произнес Годрик. — Мы знаем, что ты все подстроил. Ах да, точно. Это. Там, в лабиринте, эта девица что-то такое упоминала. Ну, с одной стороны, это все сильно усложняло, а с другой, наоборот — упрощало. — Не говоря уже о лабиринте, — едко добавила Мина, бросая на Риддла убийственный взгляд. Губы Риддла медленно скривились в усмешке. — Да, верно. Хорошие были деньки. Годрик ощутил смутную тревогу. Казалось, то, что им было всё о нем известно, нисколько не волновало Риддла. Вместо того чтобы забеспокоиться, он стоял перед ними и ухмылялся, источая еще бóльшую уверенность, чем обычно. Да что с этим парнем такое? — К сожалению, это ничуть не прибавляет мне желания перестать общаться с Гермионой, — вздохнул Риддл, — потому что она слишком… интересная, — лицо Мины при этих словах помрачнело еще больше. — К тому же я хотел бы подчеркнуть, что мисс Грейнджер тоже в курсе тех инцидентов и не сочла их достаточным основанием, чтобы отказаться от нашей дружбы, так что мне не совсем понятно, почему вы со своей стороны пытаетесь встать на защиту ее интересов, — спокойно продолжил он, с ленивым удовлетворением разглядывая их лица. Выбить из колеи этих гриффиндорцев было даже легче, чем Грейнджер. Правда, не настолько забавно. А еще он был очень голоден, поэтому было бы здорово уже с этим всем покончить. — Так что спасибо за вашу трогательную заботу, но я боюсь… — Мы с тобой не шутки шутим, Риддл, — резко оборвал его Годрик. — Либо ты оставляешь ее в покое, либо тебе мало не покажется. Настало время показать зубы. — С чего я должен оставлять ее в покое? — поинтересовался Риддл с дьявольской усмешкой на губах и внезапно потемневшим взглядом. — Она ведь… — он сделал паузу и перевел свой взгляд на Мину, — такой лакомый кусочек. Он видел, что мыслями та вернулась к их разговору в лабиринте, и на ее лице появилось яростное выражение. — С меня хватит, — сказала она, доставая свою волшебную палочку. — Не советую этого делать, — предупредил Риддл. Мина и глазом моргнуть не успела, как в руке у него материализовалась собственная палочка… Так, хорошо. Зато рядом с ней был Годрик Гриффиндор. Мина успокоила себя тем, что, как бы хорош Риддл ни был, Гриффиндора он не смог бы победить ни при каких обстоятельствах. На ее памяти Годрик еще никому не проиграл ни одной дуэли, хотя, следовало признать, что он никогда не сражался с Альбусом, который просто мастерски владел боевой магией. Она была вне себя от гнева. Ей хотелось как следует проклясть Риддла, чтобы стереть с его самодовольной физиономии эту поганую усмешку. Почему он просто не мог сделать то, что они просили? Им точно владела какая-то пугающая и больная одержимость. У Мины засосало под ложечкой, когда она вспомнила его горячее дыхание на своей шее, его сладковатый запах, ощущение его тела, плотно прижимающегося к ее... Она сглотнула и подняла волшебную палочку повыше. — Вы двое начинаете мне надоедать, — задумчиво произнес Риддл, и это стало для Мины последней каплей. Она сжала зубы, и красный луч Ступефая вылетел из ее палочки. Годрик бросил на нее встревоженный взгляд. Ой, да ладно, чего беспокоиться, их было двое против одного, и он же был рядом с ней. Риддл не сделал своей палочкой ни единого движения — он просто посмотрел на красный луч, и тот, свернувшись в воздухе, просто растворился. У Мины пересохло во рту. Это еще что за чертовщина? Риддл в ответ лениво послал в каждого из них по заклинанию, но оба относительно безобидных, так что Годрик и Мина их легко отразили. Риддл не спешил продолжать. К нему одновременно устремились некое подобие черного вихря от Годрика и агрессивно настроенный сокол, наколдованный Миной. Взмахнув палочкой, Риддл изменил направление вихря и, столкнувшись с птицей, тот поглотил ее, предварительно сорвав с сокола все оперение. Еще один взмах — и черный вихрь исчез. Теперь Годрик и Мина атаковали уже всерьез, однако выражение лица Риддла оставалось все таким же расслабленным, и все их заклятия либо не достигали цели, либо промахивались, либо были отбиты в стену. Годрик понемногу начал задействовать всякие интересные приемчики из своего арсенала. Например, посылая одно за другим заклинания, он накладывал чары, ограничивающие противника, или превращал воздух в огонь. Но вместе с тем в действительности ему не слишком хотелось причинять Риддлу серьезный вред, а потому он сражался вполсилы. Пусти он в ход все свои умения, тогда, несомненно, у Риддла не было бы против него ни малейшего шанса… но при всем при этом слизеринец продолжал сохранять свое невозмутимое спокойствие… Брови Мины были сосредоточенно нахмурены, однако Риддл, легко выписывавший палочкой в воздухе различные узоры, неизменно отражал любое направленное в него заклятие и с момента начала дуэли не сдвинулся с места ни на йоту. Риддл вздохнул. В этом и состояла проблема Светлой магии: спустя какое-то время она становилась до боли скучной и предсказуемой. Ему надоело. Пора было заканчивать. Они перестали метать в него заклинания и замерли, ожидая его дальнейших действий, что, с легкой усмешкой подумал Риддл, было очень плохой идеей. Он медленно переместил вес тела и встал в дуэльную стойку, с удовлетворением отметив мелькнувший на их лицах страх. Едва заметное движение его руки с палочкой, и раскаленный пурпурный шар помчался к Годрику. Мина в ужасе отпрянула. Она уже отсюда чувствовала обжигающую силу заклятия, да и сам Годрик казался обеспокоенным. Нахмурившись, он начертил в воздухе рисунок, и перед ним возникла стальная сеть, сумевшая остановить шар. Однако раньше, чем Годрик закончил выставлять щит, другое заклятие Риддла поразило Мину прямо в грудь. — Мина! — взревел Годрик, падая рядом с ней на землю, как будто это он пропустил удар. С усталым вздохом Риддл засунул свою палочку обратно в карман и продолжил свой путь. Он не сделал с гриффиндоркой ничего ужасного: просто легкий удар электрическим током, сдобренный немного неприятным жужжанием в ушах, которое продлится пару дней. Если учесть, сколько времени они у него отняли, им стоило быть благодарными за то, что он ограничился лишь этим. Он надеялся, что они не расскажут о случившемся Грейнджер. Хотя это было маловероятно, раз они действовали у нее за спиной, пытаясь загнать его в угол в подземельях. Его мысли вернулись к тому, о чем они ему проговорились: что прошлой ночью она плакала. Он нахмурился, усаживаясь за слизеринский стол рядом с Ревелендом Годелотом. Грейнджер плакала из-за него? Риддл никогда не думал о ней как о человеке, который может из-за него расстраиваться и переживать. Она была сильной. Это была одна из главных причин, по которой она его так интересовала. Единственный раз, когда он видел ее плачущей, был после утраты ее друга, но и тогда это едва ли можно было назвать истерическими рыданиями. Ах да, и еще раз от боли во время Круциатуса. Что же такого с ней могло приключиться прошлой ночью, что она расплакалась? Он мысленно вернулся назад. В тот вечер все воспоминания, вызванные ее вопросом, почему она не должна говорить ему, что ей жаль, разом нахлынули на него, как и всегда, потоком чистой боли. Он не должен был позволить этому невинному вопросу вывести его из себя, но это «почему» запустило внутри него что-то, что он не сумел вовремя взять под контроль, что-то, из-за чего он окончательно слетел с катушек. Лицо Риддла потемнело. Она выглядела напуганной, как после встречи с Кровавым Бароном. А затем это тихое: «Том». Она интересовалась им, задавала ему вопросы, а он приказал ей убираться. Она протянула ему руку, а он ее оттолкнул. Она положила ему руку на плечо… а он ничего не сделал. Могла ли она расстроиться из-за того… что он был расстроен? Подобное предположение показалось Риддлу настолько нелепым, что на его лице проступило выражение полного замешательства. С другой стороны, это было очень в духе Грейнджер: начать горевать вместе с кем-то. Как будто это было разумно. Было ли это чем-то, принятым у друзей? Сопереживать, грустить, когда грустно другому? Можно подумать, с этой задачей нельзя было справиться в одиночку. В тот вечер он не отрываясь смотрел ей в глаза, пытаясь не утратить связь с реальным миром. На самом деле, то, что она сидела и молчала, было единственным, что не позволило ему тогда сорваться немедленно. Но затем это тихо произнесенное имя… это было уже чересчур. Слишком. В ее глазах… там не было жалости. Нет. Жалость бы его разъярила. Но это, определенно, было нечто похожее… что-то близкое. Что-то глупое. Нужное слово пришло ему на ум — сострадание. Однако сострадание не берется из ниоткуда. Людям должен быть важен человек, к которому они испытывают сострадание. Именно поэтому сам Риддл никогда… Людям должен быть важен человек. С вытянувшимся от удивления лицом Риддл, покачиваясь, поднялся из-за стола, закончив свой молчаливый обед. Он мысленно еще раз пробежался по всей цепочке событий, а потом еще раз, но все еще отказывался в это поверить. Неужели он мог быть для нее важен? Неужели она могла о нем беспокоиться? Никому и никогда даже в голову не приходило искренне о нем беспокоиться — во всяком случае, не после того, как люди узнавали его получше. Сама эта мысль казалась ему чужеродной, за рамками его понимания. Риддлу всегда было на всех наплевать, и, соответственно, другим на него тоже. Тем не менее в голове у него неожиданно возник вопрос: Была ли она важна для него? Ну, он не знал даже, с чего и начать. То, как внутри у него неприятно ёкало при мысли о том, что она из-за него плакала; то, как он порой ловил себя на том, что мысленно возвращается к их разговорам с неким чувством радостного удовлетворения; странная манера поведения, которую он выработал, чтобы быть рядом с ней; приятное чувство у него в груди, когда они оба были расслаблены и непринужденно общались друг с другом на равных — можно ли было все это расценивать как признаки того, что она была ему важна? Двое людей, которые важны друг другу — означало ли это, что их связывала настоящая полноценная дружба? Разумеется, нет. Разумеется, не следовало упускать из внимания тот факт, что он затеял все это исключительно ради осуществления своего плана. Получается, что все это было неискренне, ведь так? Да и не могло быть иначе, потому что по-настоящему о ком-то беспокоиться было рискованно. Беспокоиться и заботиться было глупым проявлением слабости. Это всего-навсего значило, что ты позволяешь кому-то подобраться к тебе настолько близко, чтобы нанести удар. И все же он был ей важен, и она о нем беспокоилась. Риддл моргнул и прикусил губу. Это было хорошо. Это было как раз то, чего он пытался добиться, верно? Но тогда почему теперь, когда он это понял, ему стало ужасно не по себе?***
За обедом Гермиона молчала. Годрик и Мина вели себя немного странно, но она полагала, что это все из-за Миранды, а потому не стала спрашивать, в чем дело. Время от времени Мина слегка встряхивала головой, точно пытаясь отогнать надоедливую мысль. Конечно, ведь она наверняка пыталась справиться с охватившей ее грустью. Гермиона закончила есть. В течение последних пары недель она обычно отправлялась после обеда навестить Риддла, но… кажется, в данный момент это было не очень уместно. Наверное, прежде чем заново попытаться влезть Риддлу в душу, ей стоит дать ему время восстановиться и не трогать его сегодня. Гермиона мрачно подумала, что, в сущности, была ничем не лучше его. Они оба хотели получить информацию, разница была лишь в способах, которыми они пытались этого добиться. Хотя внезапное развитие событий накануне стало для нее полной неожиданностью… Она направилась к выходу из Большого зала, чтобы избежать некомфортного молчания, повисшего за столом. Обернувшись уже у самых дверей, Гермиона была неприятно удивлена, обнаружив, что трое ее друзей все это время смотрели ей в спину со странным выражением, которому она не смогла подобрать точного определения. С ними все было хорошо? Повернув направо, она приподняла гобелен и нырнула в тайный проход, который использовала в последнее время, чтобы лишний раз не проходить мимо спуска в подземелья. В темноте она внезапно обо что-то запнулась и обязательно упала бы, если бы не чья-то сильная рука, которая вовремя ухватила ее повыше локтя, помогая устоять на ногах. — Ой… о-о-о, — только и выдала она. Перед ней стоял Риддл. — Прости за подножку, — ответил он, выпуская ее руку. — Я ждал тебя. Гермиона нахмурилась. — Зачем? Риддл вздохнул. — Послушай, Грейнджер, я… — Гермиона, — прервала она его, сама не зная почему. — Что? — Мое имя Гермиона, — сказала она. — Не помню, чтобы ты хоть раз его использовал. Я знаю, что ты не любишь свое имя, но мне мое нравится, ясно? Он медленно кивнул. Несмотря на то, что за гобеленом было темно, выражение его лица сейчас читалось легче, чем обычно. — Я хотел извиниться за то, что вчера все так вышло, — тихо сказал он. — Я был груб. — Ты… хотел извиниться? — переспросила Гермиона, пытаясь осознать смысл этих слов, таких непривычных в контексте человека напротив. — Да. Я поступил некрасиво, — промямлил Риддл. Он испытывал неловкость и не мог заставить себя встретиться с ней взглядом. Она выглядела пораженной, но не обрадованной. Пока что вся эта затея с извинениями начиналась вроде бы неплохо. Однако следующие слова Грейнджер как обычно спутали ему все карты, нарушив предполагаемый сценарий. — Ты не должен просить прощения за собственную грусть, — тихо сказала она, и Риддл уставился на нее так, будто она была с другой планеты. Так значит, вот как это было, когда ты кому-то важен? Этот разговор о чувствах и эта нежная интонация ее голоса, до странности ласкающая слух… — Но мне правда жаль, — мягко ответил он. — Я… я не намеревался причинить тебе боль. Она по-прежнему не улыбалась. За последние полторы недели Риддл не мог припомнить случая, чтобы, вовлекшись в беседу, она за аналогичное время разговора с ним ни разу не улыбнулась. Было похоже, что внутри ее раздирают противоречия. И еще эта боль, мелькнувшая в ее глазах, которую он заметил и… которая тоже отдалась в его груди. Какое ему было дело до того, грустно ей или больно? На душе у него вдруг стало как-то неспокойно. — Давай пройдемся? — тихо предложил он. Пора было начинать. Гермиона кивнула и молча пошла рядом с ним. Она удивилась, когда они направились не по пути, ведущему в знакомый класс. Хотя, надо полагать, теперь, когда с зельем покончено, класс больше не будет столь востребован. Они остановились перед дубовой дверью на восьмом этаже в нескольких коридорах от Выручай-комнаты. — Эрнест Хемингуэй, — произнес Риддл, и с тихим щелчком дверь отворилась. Гермиона слегка нахмурила брови. — Где мы? — Он отворил дверь. — И почему пароль «Эрнест Хемингуэй»? — Это моя комната. Покои старост школы. Я думал, ты в курсе. Гермиона пожала плечами. — Нет, я ей не была. — Ты не была старостой школы? Вот так неожиданность, — удивился Риддл, придерживая для нее дверь. — Что же касается того, почему пароль – имя маггловского писателя, я и сам заинтригован, — сухо сказал он. И оскорблен. Они стояли в небольшой прихожей, из которой вели расположенные справа и слева две двери. — Это комната старосты-девочки, — пояснил Риддл, — а это моя. На темной двери слева были вырезаны две буквы «СШ» Серьезная шишка. От этого воспоминания Гермиону охватило желание расхохотаться. Риддл тем временем прикоснулся к ручке двери своей волшебной палочкой. Раздался щелчок замка. — Что это было за заклинание? — спросила она. — Простая Алохомора? Риддл покачал головой. — Нет, специальный пароль, чтобы старосты не могли просто так друг к другу войти. В моем случае – это мой день рождения. — А когда у тебя день рождения? — спросила Гермиона, хотя знала, что это был последний день года. Он нахмурился. — Полагаю, мне не следует опасаться, что ты попробуешь вломиться в мою комнату, не правда ли? — Нет, не следует. Риддл вздохнул. — Тридцать первое декабря, если тебе так интересно, — с этим словами он открыл дверь, и они вошли внутрь. На первый взгляд, благодаря высокому сводчатому потолку комната показалась Гермионе невероятно огромной, хотя на деле была примерно в половину меньше любого из учебных кабинетов. Деревянный пол, темно-зеленый полог над кроватью и черный кожаный диван перед горящим камином, отделанным мрамором. У противоположной стены стоял письменный стол из вишневого дерева, на котором в идеальном порядке были разложены какие-то бумаги. В комнате царили безукоризненные порядок и чистота. — Если тебе некомфортно, мы можем уйти, — сказал Риддл. — Я лишь хотел захватить сливочное пиво. — На каминной полке стояли две бутылки. — Нет, все нормально. Я не настолько старомодна, как некоторые родом из 1940-х, — ответила она, заставив Риддла ухмыльнуться. Гермиона вздохнула. Озаренная теплым светом от камина комната показалась ей очень располагающей и гораздо более уютной, чем гриффиндорская гостиная, где она уже долгое время не ощущала себя как дома. Риддл взмахнул палочкой, подзывая бутылки со сливочным пивом, и предложил одну Гермионе. — Мы что-то празднуем? — Нет, но я подумал, что после событий сегодняшнего дня ты бы не отказалась от глотка сливочного пива, — вздохнул Риддл, опускаясь на диван. Она присела с краю на другом конце. — Кстати, как себя чувствует твоя подруга? Коснувшись крышки волшебной палочкой, Гермиона открыла свою бутылку. — Не очень. Мунго говорит, что она еще месяц не сможет очнуться, но и потом ей придется принимать множество зелий, — она сделала неопределенное движение бутылкой. Риддл напряженно за ней наблюдал. — Очевидно, у нее раздроблена трахея и разорваны в нескольких местах легкие. Ему предстоит исцелить все ее внутренние органы. И все это прежде, чем она сможет хотя бы прийти в себя. Риддл медленно покачал головой. — Интересно, как она все еще может быть жива? Ведь ее падение должно было быть смертельным. — Да, — тихо согласилась Гермиона. — Я не… я не думаю, что… — …люди здесь могут умереть? — закончил за нее Риддл, медленно кивнув. Он смотрел на пламя в камине. — Я подумал о том же. Немного странная мысль. Гермиона сжала прохладную бутылку в руках. — Знаю. Но, я полагаю, раз все мы здесь изначально не совсем живы… Она поднесла бутылку со сливочным пивом к губам и сделала глоток. Охваченный неприятным волнением, Риддл поднялся на ноги. Вот оно. Сейчас начнется. Должно подействовать прямо… С дивана за его спиной донесся легкий вздох. Он почти не хотел этого видеть, почти искренне не хотел видеть, как зелье, добавленное в сливочное пиво, размывает сильную и независимую личность этой девушки. Но жалеть уже было поздно. Он обернулся и увидел, что она неотрывно смотрит на него широко раскрытыми глазами. С приоткрытым ртом она медленно закрыла крышкой свою бутылку и поставила ее на пол возле дивана. Он был бы рад просто приготовить сыворотку правды, но на это ушли бы месяцы экспериментов даже при самом оптимистичном раскладе. Поэтому он решил прибегнуть к помощи особого любовного зелья, подходящего как раз для этого случая. Идею для рецепта он почерпнул из той книги, «Скрытое обольщение», в которой обнаружилось множество полезных советов и информации об ингредиентах. Он не хотел варить одно из стандартных любовных зелий типа Амортенции, потому что все они зачастую имели досадные побочные эффекты вроде временной потери памяти в обмен на более продолжительную влюбленность, что совершенно не отвечало его запросу. Вот почему Риддл вывел собственную формулу любовного зелья. Оно не требовало принятия антидота, так как само выветривалось в последующие четыре часа, и к тому же не оставляло у жертвы никаких воспоминаний о случившемся. — Верно, мы все здесь не совсем живы, — спустя некоторое время ответил Риддл, — и это осознание всегда несколько нервирует. Задержав дыхание, Гермиона кивнула. — Я знаю, — пылко сказала она немного хриплым голосом. Риддл подошел к дивану и сел рядом с ней. Он надеялся, что зелье не преобразит ее до неузнаваемости, хоть и понимал, что, наверное, хочет слишком многого. — Послушай, Гермиона, — начал он, но второе слово словно застряло у него в горле. Гермиона. Она попросила его звать ее так. Как будто он был ее другом. Кем-то, кому она доверяла… и своими действиями он сейчас подрывал это доверие. Прежде неведомое чувство скрутило его внутренности. Риддл сглотнул, но решил сосредоточиться на том, что совсем скоро наконец узнает все, что так давно хотел знать. — Да? — откликнулась она. Выражение ее лица было чуть менее непроницаемым, а глаза распахнуты чуть шире, чем обычно. На ум Риддлу непрошено пришли слова, с полуулыбкой сказанные Грейнджер тем вечером у главных дверей Хогвартса. В голове у него прозвучал ее голос. На свете есть вещи поважнее, чем во что бы то ни стало добиваться своего. Риддл посмотрел на эту новую Грейнджер, сидевшую сейчас перед ним, и продолжение фразы замерло у него на губах, потому что он снова вдумался в смысл того, что она ему тогда сказала… На свете есть вещи поважнее, чем во что бы то ни стало добиваться своего. Но как он ни пытался… он не понимал. Он чувствовал, что был невероятно близок к тому, чтобы понять, что же она имела в виду, близок к тому, чтобы постичь это, даже подозревал, что то тягостное чувство, которое он сейчас испытывал, было с этим связано, но что-то его останавливало, некая тонкая преграда, через которую он не мог пробиться. Поэтому он вернулся к тому, что было доступно его пониманию: как добиваться своего. Цель. Задача. — Мне уже давно интересно, — тихо сказал Риддл, — откуда тебе известно то имя. Мысленно он поразился тому, насколько неубедительно это вышло с точки зрения актерской игры. Обычно ему ничего не стоило изобразить страстный порыв. Любой вид соблазнения всегда давался ему легко, но сейчас… он ощущал себя зажатым и неуклюжим. Девушка перед ним была не та, что десять минут назад. — Какое имя? — рассеянно спросила она. Риддл подавил смешок. Это было очень похоже на то, что она бы ответила в обычных обстоятельствах. — Ты знаешь какое, — сказал он, встречаясь с ней взглядом. — Мое имя. — А-а-а, — она опустила глаза в пол, а затем, отвернувшись, посмотрела на огонь. Риддл был поражен. Это любовное зелье обладало умопомрачительно сильным действием, более сильными, чем даже Амортенция, более сильным, чем всё, что они когда-либо изучали в школе. Оно вызывало не столько влюбленность, сколько безумное увлечение. Одержимость. И при всём при этом она, как и прежде, отказывалась рассказать ему то, что он просил? Ну, может, еще расскажет. Возможно, потребуется потратить еще немного времени, чтобы мягко вытянуть из нее эту информацию. В конце концов, столь скоропостижно и сильно влюбиться, должно быть, тяжко. Он повернулся к ней. — Пожалуйста, — попросил он. Гермиона вновь на него посмотрела. В ее глазах отражались отблески пламени камина. — Расскажи мне, как ты его узнала. Гермиона закусила губу. Этот потрясающий, невероятный, идеальный молодой человек просил о том, что могло причинить ему боль. Кто захочет узнать, что ему было отказано в нормальном существовании, отказано в возможности преподавать в родной альма-матер, отказано во всем, кроме кучки беспощадных Пожирателей смерти? Как кто-то может на самом деле хотеть это услышать? Как она может так с ним поступить? Она же любит его. В этом она была уверена, как еще никогда и ни в чем не была уверена за всю свою жизнь, но… — Ты правда хочешь это знать? — прошептала она. Завороженно глядя в его глаза, она добровольно обманывалась, убеждая себя, что он смотрит на нее с таким же безмерным обожанием… что его переполняет та же идеальная, дивная любовь, какую испытывала и она… — Да, хочу, — прошептал он. В его темном взгляде что-то промелькнуло, но Гермиона не могла сосредоточиться, чтобы понять, что это было. Эти два слова решили ее судьбу. Она облизнула губы. Как ей начать? — Я магглорожденная, — осторожно подбирая слова, сказала она и тут же почувствовала, как у нее сжалось сердце при виде тени отвращения, скользнувшей по его лицу. Она вызвала его недовольство. Она должна измениться, найти способ сделать это… но в сторону саможаление. Он попросил рассказать ему, как она узнала то имя. — Я магглорожденная, поэтому я не росла среди других волшебников и не знала многого из того, что являлось чем-то самим собой разумеющимся для детей, рожденных в семьях волшебников, — тихо сказала она. — Я получила письмо из Хогвартса, купила книги и все необходимое… но есть вещи, которые нельзя узнать из книг, вещи, о которых авторы просто не хотят… или, ммм, не могут написать. Она хотела отвернуться, но не могла отвести глаз от его лица, такого невыразимо прекрасного и загадочного. — Было кое-что, что я слышала снова и снова. Что-то, что я не до конца понимала. И… это было… все вокруг постоянно повторяли «Сам-Знаешь-Кто»… люди постарше говорили «Тот-Кого-Нельзя-Называть», но все они всегда произносили это с выражением страха на лицах. В конечном итоге я выяснила, что «Сам-Знаешь-Кто» и «Тот-Кого-Нельзя-Называть» — это один и тот же человек. Человек по имени Лорд Волдеморт. Риддл, все это время смотревший на свои руки, вскинул брови. Сам-Знаешь-Кто? Оригинально. — А дальше? — Одна из моих подруг, Джинни… она была на первом курсе, а я на втором, когда в Хогвартсе начали твориться странные вещи. Понимаешь, она нашла один дневник… начала в нем писать, и некто по имени Том Риддл начал ей там отвечать. Он уставился на нее. Это был один из его крестражей. Она знала, знала все это время, что у него был по меньшей мере один крестраж, знала, что все это время он лгал о том, почему оказался здесь. — И что произошло? — Тайная комната была открыта, — прошептала она. — Я столкнулась с василиском и подверглась проклятию оцепенения… но пока я находилась без сознания, мои друзья проникли в Тайную комнату, потому что неизвестный утащил туда Джинни… В комнате они встретили Тома Риддла. Он сказал им, что высасывал из Джинни жизненные силы, потому что она писала в его дневнике… — Гермиона сглотнула. — Затем мой друг пронзил дневник клыком василиска, и Риддл исчез. Но перед этим он успел написать свое имя и показать моим друзьям… Она вынула свою волшебную палочку, и у Риддла перехватило дыхание, когда в воздухе вспыхнули зыбкие буквы анаграммы его имени. Гермиона положила палочку себе на колени, в целом довольная своим ответом. Ей не пришлось рассказывать ему о всех тех ужасных вещах, которые он совершил, не пришлось его огорчать… но почему тогда он выглядел таким потрясенным? Она сглотнула подкативший к горлу ком. Риддл судорожно обдумывал услышанное. С одним из его крестражей было покончено. Один из его крестражей был уничтожен. Это означало… что, если он преуспел в своем намерении разделить душу на семь частей, как когда-то и планировал, то в целости оставались лишь шесть из них. Уже не самое могучее магическое число. Он сглотнул, испытав горькое разочарование. И все из-за какого-то второкурсника. — Как звали твоего друга? Того, кто уничтожил дневник. Гермиона бросила на него быстрый взгляд. — Гарри Поттер. Она произнесла это имя с такой интонацией, будто оно должно было что-то ему сказать. — Я… мы с ним встречались? — осторожно уточнил Риддл, и Гермиона невесело усмехнулась, чем несказанно его удивила. — О, да. — Когда же? Теперь на лице Гермионы читалось откровенное нежелание продолжать разговор. Она открыла рот, заколебавшись на одно мучительное мгновение, прежде чем прошептать: — Ты… ты убил его родителей. На челюсти у Риддла нервно дрогнул мускул. Наверное, она ненавидит его за это. Наверное, в этом причина того, что она никогда не сможет ему доверять. Не отрываясь, он глядел в пламя камина. Наверное, чтобы создать крестражи, он наобум выбрал двоих людей, которые по чистой случайности оказались родителями ее друга… — А еще ты пытался убить Гарри. Он нахмурился и повернулся к Гермионе. — Пытался? — Он известен как единственный человек, выживший после твоей Авады Кедавры, — прикусив изнутри щеку, она отвела свой взгляд от его. Риддл переваривал смысл ее слов. Единственный человек? Получается, он убил многих? — Почему же Гарри Поттер не умер? — Заклятие не сработало, потому что его мама пожертвовала собой… из любви к нему. Пытаясь его спасти, — прошептала Гермиона. — И что случилось? — Смертельное заклятие отскочило в тебя самого, — тихо сказала Гермиона. — Гарри тогда был всего год. У Риддла даже рот приоткрылся от удивления. Годовалый ребенок? С чего ему вообще понадобилось тратить свое время на убийство младенца? И как этот младенец… — Я пытался… но… а потом? — О, не волнуйся! — воскликнула она в отчаянии от того, что невольно расстроила его. — Ты возродился. Ну, разумеется. Крестражи. — Хорошо, — сказал он. — Хорошо. Однако, вероятно, он выглядел не вполне успокоенным, потому что Гермиона прибавила: — На самом деле, ты добился всего, чего хотел, — сказала она с глубоко несчастным видом. — А именно…? Она подняла на него свои пустые глаза, и на краткий миг ему показалось, что он совсем не хочет знать, что она сейчас ему ответит. Но нет, это было просто смешно. Конечно же, он хотел это знать… — С чего же начать? — задумчиво произнесла Гермиона тонким дрожащим голосом. — Твои последователи убили Альбуса Дамблдора. Риддла точно холодной водой окатили. — О-о-о… — А еще они наводнили Министерство магии… и ввели все эти… все эти законы против… — она проглотила снова подступивший к горлу комок, — грязнокровок. — Еле заметная, вымученная улыбка тронула ее губы, как будто она искренне пыталась убедить его в том, что рада тому, что все это произошло. — Хогвартс оказался под твоим контролем, и ты запретил… грязнокровкам… учиться под страхом заключения в Азкабан. Фактически, единственное, что тебе так и не удалось — это убить Гарри, хотя ты пытался это сделать на протяжении почти всей его жизни… но, насколько я могу предположить, тебе удалось и это. — Почему ты так считаешь? — Последнее, что мне известно — это, то что твои последователи захватили Хогвартс, который до этого оставался последним безопасным местом и оплотом сопротивления… но теперь… уже нет, — на последних двух словах ее голос сорвался, и она смолкла, а Риддл внезапно почувствовал себя так, словно чья-то рука сжала его внутренности в кулак и потянула. — В общем… поздравляю, — закончила Гермиона, и он знал, что, будь она сейчас в себе, эти слова сочились бы сарказмом и горечью. — Я… я понимаю. Риддл внезапно ощутил тошноту. Он никогда не жалел о том, что убил своих отца, бабку и деда — в конечном счете, они были всего-навсего никчемными, никуда не годными людишками. Его отец был лишь смазливым магглом, который как-то умудрился соблазнить чистокровную волшебницу… но Альбус Дамблдор? Он был по-настоящему гениальным магом, и, хотя они всегда друг друга ненавидели, Риддл никогда не желал ему смерти. Как-никак в свое время Дамблдор обучил множество выдающихся волшебников и волшебниц… некоторые из которых очень помогли Риддлу продвинуться в его исследованиях, другие же оказались весьма полезны в служении его великому делу… А еще он пытался убить годовалого ребенка? Младенца? Это казалось лишенным какой-либо логики. Почему было просто не отдать ребенка на воспитание одному из своих последователей, чтобы вырастить себе еще одного? — Могу я попросить тебя об одолжении? — мягко обратился он к Гермионе, вновь поворачиваясь к ней. — Все, что хочешь. Ее глаза были как стеклянные. Риддл сглотнул, пытаясь справиться с охватившим его чувством отвращения. — Я хочу попробовать одно простенькое заклинание, — ласково сказал он. К его удивлению, ее глаза немного сузились. — Что за заклинание? — Я просто хочу посмотреть, как я сейчас выгляжу? — ответил Риддл. — При помощи легилименции. Она подняла брови. — Я… ну, если ты настаиваешь, — пробормотала Гермиона. Но она не могла допустить, чтобы он увидел, что это он убил ее. Это бы оттолкнуло его от нее. Знание, что он уже однажды убил ее, может его отпугнуть… или, хуже того, вызвать желание повторить это снова. Поэтому Гермиона надежно спрятала воспоминания о тех четырех днях, что она скрывалась по всему замку, и трех днях пыток в Выручай-комнате за образом внешности Волдеморта в то время, пока он ее мучал, укрыв их за воспоминанием выражения его алых глаз. Риддл поднялся и подошел к ней, затем опустился на колени, и его лицо оказалось напротив ее. Она сосредоточилась, мысленно не ослабляя контроль над воспоминаниями о своей смерти. Он не должен их увидеть. Никогда. А затем его заклинание настигло ее. Риддл увидел одиннадцатилетнюю Гермиону Грейнджер в лавке Олливандера, с круглыми от удивления глазами взмахивающую волшебной палочкой из виноградной лозы, которая смотрелась непропорционально длинной в ее маленькой ручке — сноп белых и золотых искр — и картинка сменилась… Мальчик с черными как смоль волосами, шрамом странной формы на лбу и сломанными очками. Быстрый шепот: «Окулус Репаро», и мальчишка и его рыжий приятель, сидящий рядом, с восхищением уставились на маленькую Гермиону, которая лишь невинно пожала плечами, но Риддл успел заметить на ее еще детском личике уже знакомое ему выражение плохо скрываемого чувства собственного превосходства… А вот она уже взрослая, как сейчас, идет по маггловской улице и останавливается у двери одного из белых домов — дверь открывается — ее волшебная палочка направлена на пару улыбающихся магглов, стоящих на пороге. Женщина восклицает: «Милая!», но в нее попадает заклинание, и она спрашивает: «Я могу вам чем-то помочь?», чуть изумленные выражения их лиц, и затем быстрый скачок воспоминания, в котором Гермиона идет прочь от дома, кусая губы и отчаянно пытаясь сдержать слезы… Странная комната, человек с застрявшей внутри стеклянного сосуда головой, которая безостановочно видоизменяется из головы младенца в голову старика и обратно — тот же темноволосый мальчишка со шрамом и очками, только постарше, выглядит напуганным и выражение вызова в глазах Гермионы... «Гермиона, — говорит одиннадцатилетний рыжий, одетый в пижаму. — Гарри подарили мантию-невидимку», — и на ее лице проступает восторг… Другие воспоминания, включавших ее и рыжего — которого, очевидно, звали Роном — и того другого, Гарри Поттера. В них они смеялись, шатались по Хогвартсу, вместе попадали во всякие переделки, весело праздновали Рождество, уплетали шоколадные яйца на Пасху, беззлобно орали на Пивза… Риддл быстро пролистал их, до того момента пока ему не попалось что-то поистине интересное. Дрожащие Рон и Гермиона стоят как вкопанные, напуганные мальчишкой Поттером, который кричит, возмущается и снова кричит что-то про все лето, про отсутствие новостей, затем Гермиона упоминает мимоходом Дамблдора, и Поттер спрашивает: «Где я, что это за место?», и получает в ответ название странного места в Лондоне… Затем какой-то грязный паб, немного взволнованная Гермиона, обращающаяся к группе примерно двадцати учеников и рассказывающая о так называемых подвигах, совершенных Гарри… говорящая: «В-волдеморт»… и выражение страха на ее лице, когда она произнесла это имя вслух, словно опасаясь, что в следующий момент случится нечто ужасное… Следующее воспоминание, в котором вместо Гермионы была лишь темноволосая женщина с тяжелыми веками и надменным лицом, требующая пропустить ее в ячейку в Гринготтсе… Потом Риддл увидел Дамблдора таким, каким еще никогда не видел: седовласым, усталым и на вид очень древним, с иссохшей рукой, как будто она была старее всего остального тела лет на восемьдесят… Глаза Риддла расширились от потрясения… будь он проклят, если на одном из почерневших пальцев Дамблдора было не его собственное кольцо, только со сломанным, треснутым камнем… НЕТ… «Гарри, не произноси его имя», — шепчет Гермиона, но Гарри в ответ лишь разгневанно кричит: «Да мне все равно!», они стоят посреди какого-то леса, а затем вместе трансгрессируют… Следующий образ столь разительно отличался от всех предыдущих, что Риддл невольно на нем задержался. До этого некоторые картины ее прошлого были темными, слегка искаженными, потускневшими, но это воспоминание было невероятно ярким и полным света. Гермиона, более юная, чем сейчас, одетая в восхитительное платье и с аккуратно уложенными в элегантную высокую прическу волосами спускается вниз по лестнице под руку с молодым человеком. Она выглядит умопомрачительно. Нахмурившись, Риддл двинулся дальше… Темные, плохо освещенные коридоры Хогвартса. Большинство факелов погасли и обуглились. Повсюду, тут и там, мелькают вспышки заклятий. Руки Риддла сами собой сжались в кулаки при виде зеленого луча, летящего прямо в лицо Гермионе, которая, задыхаясь от ужаса, всхлипывает. Она падает на колени и на четвереньках пытается отползти в сторону… Тот же мрачный Хогвартс, Хогвартс, полный страха и опасности. Гермиона ломится в двери Большого зала, посылает одно заклинание за другим, пытаясь сбить сковывающие их цепи, но дубовые створки по-прежнему остаются закрыты, так же, как и наглухо заколоченные окна вокруг. Гермиона оборачивается и внезапно видит в каких-то сантиметрах от себя звериное выражение лица той брюнетки с тяжелыми веками. Женщина разражается безумным хохотом, а Гермиона кричит… Крик продолжается, но теперь действие разворачивается в каком-то поместье. Темная фигура, склонившаяся над Гермионой, которая корчится от боли Круциатуса под направленной на нее палочкой. Девушка всхлипывает, плачет, кричит, снова и снова кричит, живой комок из спутанных волос и дергающихся в судорогах конечностей… А вот только Гермиона и Рон, сидящие внутри своеобразной палатки. Они нежно целуются, и легкая улыбка на ее лице заставила Риддла на мгновение замереть, прежде чем перейти к следующему воспоминанию… «Гарри! Нет!» — шипит она, но в следующий миг Поттер выскакивает из их укрытия за кустарником. Все вокруг заливает свет полной луны, и у Риддла перехватывает дыхание при виде… должно быть, сотни дементоров и серебристого Патронуса, вырывающегося из палочки Гарри Поттера… Гермиона с решительным видом и угрожающе поднятой палочкой направляется к бледному мальчишке с волосами один в один как у Абраксаса — в воздухе мелькает ее кулак, со всей силы врезаясь белобрысому в нос. Мальчишка падает как подкошенный, и Гермиона с торжествующим видом поворачивается к Рону и Гарри… «Это он?» — шепчет голос Гермионы… Следующее воспоминание — один только образ и ничего больше. Неподвижный, плоский как фотография образ человека пугающей внешности с бумажно-белой кожей, еще более бледной в лунном свете. Нос ему заменяют две щели, делая его лицо змееподобным, красные глаза пылают гневом… в глубине их вспыхивает какой-то непонятный отблеск… по стенам и потолку невозможно понять, где это… человек держит в руке палочку, палочку, которую Риддл непроизвольно сжал, немедленно узнав. Он изо всех сил напрягся, противясь потоку ее воспоминаний, попытавшемуся в очередной раз переключиться на следующий момент, с ужасом глядя на представший перед ним образ. Это он так сейчас выглядит? Это и есть Лорд Волдеморт? У него закружилась голова, и он позволил картинке вновь смениться. Он словно дошел до определенного раздела ее памяти, потому что дальше перед его глазами замелькал калейдоскоп воспоминаний, одно страшнее другого. Отрубленные головы. Пытки. Крики. Вопли. Гермиона, накладывающая на себя чары Фиделиуса — дважды. Взрослые волшебники и волшебницы, убивающие направо и налево студентов. Риддл закрыл глаза, отгораживаясь от череды сменяющих друг друга эпизодов. Отдернув от ее лица свою волшебную палочку, он осел на пол и отполз от Грейнджер, будто она была одной из тех палачей из ее кошмаров — из ее прошлого. Ее глаза были зажмурены. Она дрожала. По щекам струились слезы. Риддл не мог нормально вздохнуть. Он не знал, что ему делать. Он не знал, что ему думать. Эта девушка повидала так много: всех этих волшебниц и волшебников, упивающихся пытками и убийствами… а он-то считал ее наивной! Он полагал, что она всего лишь невинная, не знающая жизни школьница, но после окончания шестого курса в ее голове не было ни одного воспоминания, связанного с уроками. Нет. Начиная с семнадцати лет она только и делала, что носилась по лесам, скрываясь от преследователей, уворачивалась от свистящих мимо заклятий и кралась в ночи по темным коридорам. Только страх, только горе и эта абсолютная, совершенно безрассудная храбрость. Шедший от камина сильный жар обжигал ему спину, но Риддл не мог оторвать взгляда от Грейнджер, все еще пребывая от увиденного в шоке и в каком-то опустошающем неверии. Она же тем временем лишь немного дрожала, раскачиваясь с плотно закрытыми глазами взад и вперед и кусая нижнюю губу в попытке окончательно не потерять лицо. Ее дыхание было прерывистым с шумными надрывными вздохами. Значит, вот кем он был. Он был волшебником, одно только имя которого заставляло людей трепетать от страха; самым злым человеком, из всех когда-либо переходивших на темную сторону; кем-то, кто пытался убить маленького ребенка, но сумевшего оставить на его лбу лишь шрам; змееподобным воплощением смерти и магглоненавистничества; кем-то, кто отдавал своим последователям приказы нападать на каких-то не стоящих внимания подростков. И два — два — из шести его крестражей… уничтожены. Ему даже захотелось пролистать ее другие воспоминания в поисках подтверждения, что остальные осколки его души были в порядке, но он не стал этого делать, решив, что все равно сходу их не узнает. По его задумке, ими должны были стать предметы, имеющие особое значение, со смыслом, с историей, но какими конкретно — это он пока еще окончательно не решил. Да и не мог он вернуться в ее сознание. Он просто… не мог. Риддл ощущал себя выжатым как лимон, как будто это он прошел через ад ее прошлого. Он задумался над тем, какой была ее смерть, ведь этого момента он не увидел. Может, когда она в очередной раз кралась по темным коридорам замка, зеленая вспышка света ударила ее в грудь, заставив потухнуть свет в ее глазах? Еще никогда мысль о смерти не вызывала у него такой внезапный и сильный приступ отторжения. Как мог кто-то убить Гермиону Грейнджер? Она же была настоящим сокровищем. Она была тверда, как кремень. С ней шутки были плохи. При мысли о Гермионе, застигнутой врасплох, с легким потрясением на лице — теперь он понимал, почему она всегда казалась напуганной, когда ее что-то удивляло — в груди у него точно разгорелся огонь, и его захлестнула безграничная ярость. Он не мог перестать представлять, как ярко-зеленый луч Авады Кедавры попадает ей аккурат между ключицами, сбивая с ног, и как взгляд этих умных карих глаз меркнет навеки… как кто-то мог совершить подобное? Неужели ее убийца не осознавал, насколько гениальной она была? Одна девчонка-подросток, стоившая их всех вместе взятых в том замке, согласившаяся взять на себя бремя Хранителя Тайны ради своих друзей, но не позволившая им сделать то же для нее… Девушка, чей мощный интеллект был кладезем всех знаний мира. Девушка с огнем, пылавшим в ее сердце… которое просто… остановилось? Так, словно это ничего не значило? Словно это ни для кого ничего не значило, когда это совершенно точно значило невероятно много для всех, кто когда-либо ее знал. Для двух ее лучших друзей, родителей, всего семейства рыжих, той блондинки с удивленными глазами навыкате, того безнадежного неудачника на уроках зельеварения, всех учителей, гордившихся ею и ожидавших от нее новых успехов… они все знали. Они все знали, что она была чем-то большим, чем просто… чем была сейчас; что ей еще нужно вырасти, расцвести, окрепнуть и спасти этот чертов мир, если она вдруг решит, что должна это сделать… Еще одна вещь не давала ему покоя. Она всегда говорила ему о необходимости помогать другим людям. Как ей удалось не разочароваться в человечестве после всего того, что она пережила, после тех жутких последних недель, а может, и месяцев ее существования? Риддл вдруг почувствовал себя самым слабым и наиглупейшим человеком из всех когда-либо живших, раз для него оставалось недоступным понимание понятий доброты, оптимизма, веры или надежды — всего того, что, очевидно, каким-то образом уцелело в сидящей перед ним девушке, после того как ничего другого не осталось… Риддл, пошатываясь, поднялся на ноги. Гермиона все так же, не шелохнувшись, сидела на диване. Риддл не знал, сколько времени провел в ее воспоминаниях, но небо за окном было уже черным, а когда он начинал копаться в ее жизни, еще только начинало темнеть. Значит, прошло несколько часов — при легилименции столь долгое выпадение из реальности не было чем-то из ряда вон выходящим — однако, судя по всему, действие зелья еще не закончилось. Она продолжала дрожать. Каштановые пряди беспорядочно спадали на ее лицо и спину. Риддл устало оперся рукой о каминную полку, не отводя от нее взгляда. — Гермиона, — окликнул он ее хриплым голосом. Она вскинула на него свои покрасневшие глаза, и он направился к ней, твердо уверенный в одном: она ничем не заслужила ту жизнь, которую в итоге получила. Прямо как он. Но это он был всему виной. Это он собственноручно разрушил ее мир, и мир тысяч других. Тысяч. Тысяч людей, которые, возможно, были прямо как она. Пораженный этим осознанием, Риддл остановился и чуть не согнулся пополам от накатившей на него сильной тошноты. Боже правый… — Том, ты в порядке? Ее голос был не громче, чем едва различимый шепот, но он оглушил его так, словно она прокричала ему эти слова прямо в ухо. Сомневаюсь, что вообще когда-нибудь снова буду в порядке. — Да, Гермиона. И она еще могла испытывать к нему сострадание, беспокоиться за него — неужели все это произошло только вчера? Он был для нее злейшим врагом. Тем, кого она ненавидела и боялась всю свою жизнь… она имела… сколько же в ней было гуманности? Как люди вообще были на это способны? Как? А он оттолкнул ее. Эгоистичный дурак, не ведающий, не понимающий, как великодушно было с ее стороны из всех людей протянуть руку именно ему… Риддл открыл глаза, чувствуя, что его сознание плывет, чувствуя, будто ее сознание смогло полностью дестабилизировать его собственное. Гермиона сидела на середине дивана и невидящим взглядом смотрела на горящий камин. Огонь озарял ее очень мрачное лицо теплым светом, немного смягчая его помертвевшие черты. Она перевела на Риддла взгляд, полный нескрываемого желания. Он забрал у нее так много. Ему на ум пришло единственное, что он мог сейчас для нее сделать, и, ухватившись за эту возможность, он подошел к Гермионе, заставил ее подняться с дивана, а затем резко притянул к себе и крепко обнял. Но он не мог заставить себя извиниться. Он не мог сказать, что ему жаль. Он чувствовал, что из его уст это прозвучит дешево и неубедительно. Он глубоко вдохнул запах ее волос, такой яркий, напоминающий запах костра. Все еще во власти дурмана, она прильнула к нему всем своим хрупким телом, движимая жалкой благодарностью за эту близость. Однако стоило Риддлу обнять ее, как он тут же почувствовал отвращение к самому себе, потому что помимо всего прочего даже этот момент он ухитрился разрушить, опоив ее любовным зельем. Риддл прикусил губу, отрешенно глядя в пространство перед собой. Неужели это отвратительное и тошнотворное чувство, которое он сейчас испытывал, называлось сожалением? Если так, то он был рад, что прежде никогда с ним не сталкивался. Но это не могло быть сожаление. Нет. Как он мог сожалеть о чем-то, что даже еще не совершил? Ему было восемнадцать, а не семьдесят. Он не был таким… он таким не был. Он не мог быть таким. Он бы никогда не отдал приказ убить Гермиону Грейнджер. Однако его сознание тут же наводнили картины того, что он уже делал со своими последователями не раз и не два… с людьми, с которыми он имел шанс подружиться, узнать их получше, как Грейнджер старалась узнать получше его. Самые обычные люди, с обычными недостатками и чувствами, даже если они не были на него похожи, даже если они не были так же умны, как он, или им не удавалось так же легко колдовать или ловко лгать. Впервые в жизни у него мелькнула мысль, что, возможно, это он был прóклятым, убогим и ограниченным, потому что он не мог чувствовать… не смог испытать ничего по отношению к этим людям. Он почти совсем ничего не чувствовал. Неправда. Он чувствовал. Он чувствовал жгучую боль. Ему казалось, что внутри у него растекается раскаленная лава, выжигая все внутренности, причиняя сильную боль, и он был этому рад, потому что он это заслужил, и это осознание было самым непостижимым и тяжелым во всем этом испытании. Внезапно Гермиона в его руках напряглась. Она нерешительно сделала от него два шага назад. Он с беспомощным выражением смотрел на нее сверху вниз. Она вновь стала самой собой. Действие зелье спало окончательно. В комнате воцарилась тишина, которая, казалось, длилась целую вечность. Затем она прошептала: — Что ты со мной сделал? — ее лицо исказило выражение мучительной агонии, брови нахмурились, а затем жалостливо выгнулись в выражении полной беспомощности. — Том, что ты сделал? Он не мог даже ничего соврать ей. Он словно прирос к месту. — Почему? — был ее следующий вопрос. Она не забыла. Она должна была забыть все произошедшее, но она все помнила. Внезапно Риддл похолодел. Перед его внутренним взором промелькнул тот момент, когда Гермиона нашла его на поле для квиддича. Он тогда как раз искал в той книге последний ингредиент для зелья, самый последний ингредиент, который отвечал за стирание памяти… он тогда даже сделал закладку на нужной странице, он это помнил… но то, что Грейнджер рассказала ему о Вейзи, и последовавший за этим разговор о ее воспоминаниях… это заняло все его мысли, и когда позднее тем же днем он закупоривал зелье, то напрочь позабыл про этот ингредиент, вероятно, полагая, что уже добавил его. Как? Как он допустил, чтобы она отвлекла его от его цели? Гермиона снова заговорила, очевидно, до сих пор отказываясь верить в произошедшее. — Ты… ты просто… что это… Она беспомощно огляделась. Взгляд Риддла был прикован к ней. Он разомкнул губы: — Гермиона, я никогда… я не… — Нет! — взвизгнула она, и из ее глаз брызнули слезы. Она закрыла лицо руками. — Нет! Я не могу… я не могу поверить, что ты так со мной поступил! Я не могу поверить, что думала, что могу тебе доверять хоть на одну секунду! — пронзительно и истерично кричала она. — Ты никогда не изменишься! От этих последних слов он весь окаменел. — Я не могу поверить в то, что доверилась тебе, — срывающимся голосом произнесла она, тщетно пытаясь закрыть рукой лицо. — Кажется, меня сейчас вырвет… Он прошептал: — Гермиона… — НИЧЕГО НЕ ЖЕЛАЮ СЛЫШАТЬ! — закричала она. — ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ! Неловко покачнувшись, она резко развернулась, а затем — топ-топ-топ — ее ботинки громко застучали по полу, когда она бросилась к двери. Глаза Риддла расширились, когда, выхватив свою волшебную палочку, она со страшным грохотом вышибла дверь и исчезла в дымящемся проеме. Он почти дал ей уйти. Почти. Казалось, ноги перестали его слушаться и против воли помчались вслед за ней так быстро, как никогда прежде. Он вылетел из комнаты. Гермиона была уже в широком каменном коридоре снаружи. Недалеко отойдя от входа в покои старост, она беспомощно плакала. — Я велела тебе держаться от меня подальше, — всхлипнула она, отворачиваясь от него и пытаясь скрыть свои слезы. Она со свистящим звуком втянула в себя воздух. — Я велела тебе... держаться от меня подальше, — заорала она, и на этот раз в ее голосе прозвучали стальные нотки. Он шагнул к ней, но в следующее мгновение, крича от боли, повалился на пол. Ее рука, сжимавшая волшебную палочку, чуть подрагивала. Однако спустя какую-то долю секунды охватившая Риддла агония прекратилась — заклятие не сработало должным образом. Она яростно взмахнула палочкой, еще и еще раз, одно за другим заклятия омывали его волнами боли, и Риддл абсолютно точно знал, что это было за заклинание. Тем не менее боль никогда не длилась дольше полусекунды, и он не понимал почему. У нее было гораздо больше причин хотеть причинить ему боль, чем у него, когда он пытал кого бы то ни было. Он должен был биться в невыразимой бесконечной агонии. Она должна была получать от этого удовольствие. Но всякий раз, когда она взмахивала палочкой, это было похоже на удар хлыста — обжигающая, но мгновенно отступающая боль. Риддл лежал на боку, слабо опираясь на пол. — Ну вот! — в отчаянии всхлипнула она, швырнув на пол свою волшебную палочку, которая с громким стуком покатилась по полу. — Теперь я опустилась до твоего уровня, злой, гнусный, ты… ты этого хотел? Он с трудом поднялся на ноги, слегка покачиваясь, но не сводя с нее глаз. — ОТВЕЧАЙ! — закричала она и, бросившись на него, замахнулась своей маленькой рукой. Раздался смачный звук удара, и боль невероятной силы обожгла Риддлу скулу, отдаваясь во всем черепе. Вторым кулачком она начала остервенело молотить по его груди. Она изо всех сил пинала и толкала его, пока он не упал навзничь, не способный ни на что, кроме как покорно сносить боль от обрушивавшихся на него ударов. Затем он поднялся на ноги, чувствуя, как каждый сантиметр его тела ломит от последствий ее безумного яростного натиска. Гермиона снова расплакалась. Слезы безудержно лились из ее глаз. — Я была такой дурой, — воскликнула она. — Я была… такой… дурой! Внутри у него что-то надломилось. В эту самую минуту она казалась такой дикой, такой разгневанной, такой опасной. — Гермиона, — тихо сказал он, — Гермиона. Она не ответила, а лишь опустила взгляд в пол и всхлипнула. — Гермиона? — сквозь сжатые зубы окликнул он ее. — Пожалуйста… пожалуйста, не плачь. Пожалуйста. Прежде чем она смогла что-либо сделать, Риддл тремя пальцами приподнял ее лицо за подбородок, вынуждая посмотреть ему в глаза. Отбросив свою обычную невозмутимую маску, он позволил переполнявшим его чувствам во всей полноте отразиться на своем лице. На секунду их взгляды встретились. Невольно задержав дыхание, Гермиона покачнулась, и у Риддла закружилась голова от ее сверкающего, полного боли взора. А затем он наклонился и накрыл своими губами ее, и больше ничего не имело значения, кроме ее вкуса, кроме прикосновения к ее плечам, которые он сжимал в своих руках, кроме нежного давления ее влажных розовых губ, мягкости кожи ее мокрой от слез щеки, которую он легонько задел носом… он придвинулся к ней еще ближе, еще крепче прижимая ее к своей груди, и отстраняясь лишь для того, чтобы снова припасть к ее губам, ощущая, что где-то глубоко внутри него пробуждается странное жгучее чувство… любое, даже самое крохотное расстояние между ними казалось ему недопустимо огромным… его правая ладонь скользнула ей на поясницу, а левая коснулась ее щеки… он мог поклясться, что по всему его телу точно прошел разряд тока, сердце бешено стучало, и каждая его клеточка пылала от того, как сильно он желал ее в этот самый момент, сгорала от тех эмоций, что он сейчас испытывал. Гермиона же все это время оставалась безучастной. Когда же он наконец выпустил ее из своих объятий, пожирая пылающим взглядом ее бледное, уставшее и потускневшее лицо, она просто отступила от него на шаг, словно он не сделал ровным счетом ничего необычного. Повисло долгое молчание, в течение которого они просто друг на друга смотрели. Впрочем, в какой-то момент ее застывший взгляд все же дрогнул, словно ее внимание привлекло нечто позади Риддла, словно мыслями она была вовсе не здесь. А затем: — Нет, — прошептала она. — Больше никогда. Он наблюдал за тем, как она подобрала с пола свою волшебную палочку, сунула ее в карман и пошла по длинному коридору прочь от него. Она не обернулась. Ни разу. Даже когда он закричал ей вслед: «Гермиона!». Даже когда он закричал ей вслед: «Гермиона!». Даже когда он закричал ей вслед: «Гермиона!»... Сколько бы раз он ни звал ее, она так ни разу не обернулась и не посмотрела на него. Она ушла.