Зеркала

Он всегда ненавидел зеркала. Они обличали худшее в людях, выворачивали их наизнанку, вытаскивали все пороки так, как это делает мясник, расчленяющий гнилую тушу. Сергей не любил себя в зеркале. Нервные, искусанные губы, не спасал даже бальзам, синяки под глазами не брала косметика. Он казался себе загнанным зверьком, который лишь притворяется хищником. Его актерская игра была паршивой. Смотреть на себя в зеркало — пытка похуже, чем линчевание. Линчевание это и напоминало. Снимать с себя слой за слоем, кусочек за кусочком, и обнаруживать внутри то, что всегда тщательно хотелось спрятать. Безумие. Беспомощность. Страх. Сергей Разумовский был порочен настолько же, насколько он был добродетелен. Эта двойственность отражалась в его красивых, острых чертах, но он всегда старался прикрыть ту сторону лица, что казалась ему до отвращения хищной. Называл ее нефотогеничной. Прятал за чёлкой. Замазывал тональником. Он хотел бы хотеть бороться. У него когда-то получалось. Нет, не так. У него просто не было необходимости в борьбе, когда Олег был рядом. Неважно, был он под холодным солнцем России или в горячем мареве Сирии, Олег просто был. Где-то там, глубоко под сердцем, спрятанный от всего мира в межрёберном плену. Олег был. А потом его не стало. Сергей Разумовский ненавидел зеркала. Раньше. Но теперь, в смирительной рубашке, запертый, замученный, он искал отражения везде. В металлическом кране, на мокром полу, в собственных слезах, капающих на холодный кафель. Птица был силён, — сильнее, чем когда-либо — но иногда... Иногда Серёжа настраивал свой искалеченный, раскуроченный разум, словно радио на ту волну, где среди белого шума можно различить лицо Олега. С его голубыми глазами, морщинками от улыбки, с его шрамами, родинками и неровностями. Сквозь помехи Серёжа видел и собственное лицо, растворяющееся в родных чертах, как Петербург в тумане. «Мы стали сливаться», — подумалось ему. А потом он безумно расхохотался собственным мыслям. «Мы слились уже давно», — исправил себя Сергей, вспоминая одинаковые шрамы от потушенных сигарет на их запястьях и первый поцелуй со вкусом мятного Дирола. Когда он думал об Олеге, Птица больно впивался когтями в остатки его разума. Ввинчивал в мозг раскалённые гвозди, выжигая страх и беспомощность, оставляя только безумие. Порой он представлял, как бы Олег отреагировал, если бы увидел его сейчас. Что бы сказал? Какое у него было бы выражение лица? Каким взглядом бы он на него смотрел? Сергей проигрывал в голове миллион сценариев, и лишь финальная строчка оставалась неизменной. — Если бы я оказался на твоём месте, то тоже взорвал бы этот мир к херам собачьим. Пусть горит. Какой смысл, если в нем нет тебя? Действительно, какой смысл? В одном с Птицей они были согласны. Этот мир заслужил гореть в огне. Птица хотел построить на пепелище старого — новый. Серёжа хотел сжечь себя вместе с миром, который забрал у него Олега.