Приглашение на казнь

Какого это — быть последним человеком, приговоренным к смертной казни? Уэйд, можно сказать, был экспертом в данном вопросе, и вот, что он мог сказать — все не так уж и плохо. Шел 1976 год, люди начинали воспарять духом, расправлять плечи и поднимать головы. Различные меньшинства громко стали заявлять о том, что вот, мы тут есть, вы нас больше не можете не замечать. Наука развивалась, люди даже попали в космос, развивались и экономика, и все остальные области жизни. Куда ни ткни, везде что-то развивалось, как плесень в том темном углу, в который заключенные пялятся часами. Быть приговоренным к смерти не так уж плохо, Уэйд мог это авторитетно заявить. Вроде неплохо, если бы не одно большое «но». Тут Уэйд услышал, как по его одиночной камере, отдаваясь от пустых, голых стен, заполняя помещение гулким стуком, повернулся ключ в толстой железной двери, и мужчине пришлось слегка прикрыть глаза от яркого света, тут же агрессивного набросившегося на него. — Уилсон, к тебе посетитель, — голос надзирателя не выражал никаких теплых чувств. Собственно, им и неоткуда было бы взяться. Уэйд с кряхтением поднялся с лежанки, одергивая тюремную робу, которая задралась на спине, и по пояснице из-за этого начал гулять неприятный холодок. Было удивительно, что хоть кого-то допустили к нему, ведь единственные посетители, которые приходили к нему в течение последних трех месяцев — это государственный обвинитель, который буравил его тяжелым презрительным взглядом, и его адвокат, который также не отличался любезностью. Он смотрел на Уэйда, как на какого-то таракана, которого ему не терпелось раздавить башмаком, а потом вытереть или лучше выкинуть замаранную вещь. Собственно, наличие у него адвоката было само по себе удивительным, но все понимали, что это чистая формальность, ведь преступления Уэйда имели неопровержимые доказательства. — Поторапливайся, кусок говна, иначе передумаю, — надзиратель был каким-то слишком дерганным для своей повседневной деятельности. Возможно, на его настроение повлияло то, что ему приходилось контактировать с монстром в человеческом обличии — такое прозвище Уэйду дали в газетах, на первых полосах которых большими буквами писали «САМОГО ОПАСНОГО ПРЕСТУПНИКА ВЕКА — МОНСТРА В ЧЕЛОВЕЧЬЕЙ ШКУРЕ — ПОЙМАЛИ». А возможно и то, что кто-то из вышестоящих чинов надавал тумаков. Как бы то ни было, удержать свой язык за зубами у Уэйда не получилось: — Что, Гарри, жена отказала? Или у тебя не получилось? Оно и не удивительно, ведь тут такая атмосфера — сплошной негатив, нервы, все смотрят друг на друга набычившись. Я тебя понимаю, друг, у самого вон волосы полезли, скоро лысым стану. Гарри, этот хмурый надзиратель, резко впечатал Уэйда в стену лицом так, что у того заныли переносица и скула. Мужчина услышал знакомый, почти родной щелчок наручников и холод, опутавший запястья. — Ой, ты помягче со мной, я так давно не контактировал с людьми, что отвык от прикосновений, а ты так грубо поступаешь со мной, — Уэйд состроил обиженную мордашку, украдкой поглядывая в лицо Гарри. — Заткнись, — вот и все, что донеслось от него, но рука, что красноречиво легла на дубинку, отбила все желание в дальнейших остротах, ребра фантомно заныли — ни в этой, ни в другой тюрьме с ним не обращались хоть сколько-то по-доброму. Уэйд действительно скучал по простой человеческой речи — один раз в неделю он разговаривал со своим адвокатом, иногда умудрялся перекидываться парочкой слов с охранниками, но это и было все его общение. На прогулку его, естественно, выводили, но там вокруг него тут же образовывалась буквально мертвая зона — эту тишину могла разбить только муха своим жужжанием, и то изредка. У Уэйда была слишком громкая слава, даже в тюрьме от него держались подальше, и только один человек не боялся к нему приближаться, но этого человека мужчина не видел уже больше полугода. Так что да, не привыкшему сдерживать свои мысли мужчине приходилось тяжко, еще немного, и он начнет разговаривать сам с собой или придумает голоса в голове. Они вдвоем шли по коридорам, в которых мигали флюоресцентные лампы, создавая мрачную атмосферу, и разносились голоса заключенных, правда большая часть разговоров сводилась к бранным словам и взаимным оскорблениям. Уэйд пытался понять, кто же его пришел навестить — адвокат приходил два дня назад, и это была последняя их встреча. Причем окончательный вердикт Уилсону вынесли еще месяц назад — смертная казнь через повешенье, назначенная на 25 июля, а адвокат приперся тогда только для того, чтобы поглумиться. Вот вам и защитнички. — Мне мерзко от того, что приходится защищать таких прогнивших людей, как ты, — сказал в тот последний раз адвокат, расплываясь в щербатой ухмылке. — И ты не представляешь, как я рад, что тебя скоро не станет в этом мире, — его обвислые щеки, возникшие не иначе, как от больших денег, лоснились потом, толстое пузо упиралось аккурат в край стола, даже немного переваливаясь через него. Уэйд подался вперед, абсолютно пустым взглядом смотря в глаза человека, которого увидит одним из последних перед своей смертью. — Мистер, скажите на милость, разве я убивал не тех самых прекрасных людей, которых вы выгораживали в суде, скрывая изнасилования или продажу наркотиков за очень большие деньги? Адвокат покрылся гневными красными пятнами и громко стукнул трубкой, кидая ее на рычаг. После этого он быстро удалился, бормоча себе под нос проклятия. Уэйд хмыкнул, вспоминая этот случай. Тогда он не испытывал никакого удовлетворения или злорадства, что вывел из себя кого-то — он просто сказал истину, которую и так все знали. Но что ему с того? Это ни коим образом ничего не изменит, и тем более — не отменит вынесенный приговор. В помещении для свиданий было как всегда оживленно, где-то раздавался плач, где-то смех, по ту и по другую сторону от заключенных стояло по два охранника, которые следили за порядком. Единственное свободное место было в самом конце вереницы столов, из-за чего невозможно было разглядеть того, кто сидел по ту сторону стекла. Но стоило им только приблизиться к этому месту, как ноги Уэйда как-то ослабли, а в груди сжалось и тут же быстро застучало сердце. Питер. Он сидел, сложив руки перед собой на стол, нервно подергивая пальцами. Взгляд его был пустым, глаза блуждали, ни на чем не задерживаясь, но вот перед ним сел такой же нервный Уэйд, и глаза юноши наполнились жизнью. Уэйд с грустью отметил, что выглядел Питер не лучшим образом: волосы слишком растрепаны, футболка немного помята, а вокруг карих глаз залегли темные круги, веки опухли, и мужчина надеялся, что это от недосыпа, а не от слез. Они почти одновременно потянулись за трубками, забыв обо всех вокруг и не отрывая взглядов, но тут рядом раздался громкий голос Гарри: — Тебе положено не больше десяти минут, — он кинул презрительный взгляд на Питера, и Уэйд почувствовал волну злости, прошедшую по всему его телу. — Хотя не стоило даже впускать сюда этого мелкого педика. Уэйд уже готов был огрызнуться или кинуться на этого мудака с кулаками, но вовремя услышал любимый голос: — Уэйд, — почти выдох, почти неслышный, но этого хватило, чтобы мужчина замер, снова сталкиваясь взглядом с карими глазами. Они не виделись уже очень давно, Питера не пускали к нему, и мужчина понимал, что так оно и должно быть, но не злиться на всю ситуацию он не мог. — Привет, — удивительно, что голос его не подвел, он сказал это твердо и даже слегка радостно. — Как ты оказался в Канаде? — это был не единственный вопрос, который мучал мужчину, но первый, сорвавшийся с языка. Питер слегка прокашлялся и быстро заговорил: — Я приехал сразу, как только узнал, что тебя перевозят сюда. Я пытался пробиться к тебе, но мне всегда отказывали, иногда обзывали грязным педиком и даже не собирались слушать, тут же выпинывая, — под конец голос юноши был наполнен такой злостью, что любой мог струхнуть. Уэйд невольно улыбнулся — его Питера сложно было вывести, и все те разы, когда тот злился, были из-за желания юноши защитить мужчину, что невероятно льстило самолюбию.  — Успел попробовать наш знаменитый кленовый сироп? Побывать в Канаде и не попробовать его — это чистое преступление. Питер тихо прыснул: — Уэйд, ты как всегда, — после его лицо снова стало серьезным. — Ты… — голос сорвался, и продолжить фразу он уже не смог из-за комка, что встал поперек горла. — Я рад, что смог увидеть тебя, хоть и под присмотром старины Гарри, — мужчина покосился на надзирателя, что темной тучей нависал над ними, старательно строя отвращение на лице. — Но как ты тогда сюда попал, малыш? Это привычное прозвище невольно вырвалось изо рта — оно копилось там столько месяцев и вот смогло найти освобождение. И это слово заставило их обоих испытать тоску и сильную грусть, а Гарри поморщиться. — Мне сегодня позвонил незнакомый человек и сказал, что я могу прийти к тебе и что эта встреча должна стать решающей, — Питер поморщился в недоумении. — Только в чем решающей, он не сказал, а потом положил трубку. Я подумал, что это какой-то розыгрыш, но все равно не смог не попробовать. Уэйд нахмурился — какой-то самаритянин устроил им эту встречу? Слишком уж это было подозрительно и нереально, в его жизни никто не делал что-то просто так.  — Я рад, что ты пришел, — мужчина снова повторил эту фразу. После между ними образовалась тишина. Они оба не знали, что говорить, ведь сказать хотелось очень многое, но времени не было, да и не знали они, с чего начать и чем эти слова могли помочь хоть чему-то. Так они и молчали, смотря друг на друга, изучая друг друга как в первый раз, пока надзиратель не объявил, что их время вышло. Питер тут же резко выпрямился, нервно сжимая трубку. — Уэйд, я… Я люблю тебя. Мужчина грустно улыбнулся, ему хотелось сказать, чтобы Питер продолжил жить полноценной жизнью после его смерти, но понимал, какая же эта фраза клишированная и наигранная, а еще очень жестокая. — Я знаю, — Уэйд гневно посмотрел на Гарри, который уже начал отбирать у него трубку, и громко добавил. — Это взаимно, малыш. Уэйд успел увидеть, как глаза Питера наполнились влагой, а потом его сдернули со стула и повели обратно в камеру. Какого это — быть последним человеком, приговоренным к смертной казни? Уэйд мог авторитетно заявить, что это максимально хуево.