На мне ж с ума сошла анатомия. Сплошное сердце гудит повсеместно. В. Маяковский «Люблю»
— Ну, чего же ты, Лодя, вновь весь на измене… — он только вошёл в её небольшую квартирку, расположенную не так далеко от Патриарших, как Ольга уже почувствовала, что с ним что-то не так. Машинально исправив «Лодя» на полную форму своего имени, Маяковский выдохнул, наблюдая за маячившей перед ним женщиной. Совсем не как Лиличка… Василькова его, наверное, всегда ждала и радушно встречала. А он приходил, смотрел, ждал чего-то, жаловался и делился, позволял себе быть слабым и искренним рядом с ней. Она заправила за ухо локон длинных русых волос и ласково улыбнулась. — Заварить тебе чай? Он лишь кивнул, продолжал безмолвно глядеть на молодую учительницу исподлобья. Ольга Никитична преподавала русскую литературу в институте. Женщина жила одна в съемной квартире, светлой, пропахшей заваренным чаем из мяты, липы и, кажется, мать-и-мачехи. Владимир присел за небольшой столик, принимая из худых рук с короткими тонкими пальцами чашку с дымящимся горячим напитком. Перед ним стояла банка с домашним одуванчиковым вареньем, в котором трудолюбивая хозяйка души не чаяла. Ольга села напротив, выжидающе сверля его своими большими голубыми глазами, делающими её фамилию говорящей, всё-таки радужка такого насыщенного голубого цвета действительно напоминала синие луговые цветы. — Со мной всё хорошо, я просто хотел тебя увидеть, — совесть лишь чуть-чуть осудила его обман, а после, перевернув все его внутренности вверх дном, улеглась и успокоилась. Женщина выдохнула и отвела взгляд, не веря ему ни на миг. Маяковский вновь попытался сравнить собеседницу с Лилей, но в очередной раз подметил их различия. Брик раскрепощенная, уверенная, смотрящая строго в глаза. Если сравнивать женщин с цветами, Лиля очевидно представлялась ему ужасно прихотливым, но при этом до головокружения притягательным растением, Оля же напоминала что-то простое и деревенское, ничем не примечательное, но имеющее в себе силы расти и крепчать без помощи окружающих. Василькова бы наверняка понравилась Есенину. Уж этот треклятый балалаечник по её естественности точно бы с ума сходил. Быть может, даже парочку своих исконно русско-хвалебных стихов посвятил. — Ты можешь врать своим пассиям, Владимир, но не мне, — женщина проговорила слова тихо, глядя задумчивым взглядом в окно. А он замер, разочаровавшись тем, как она его назвала. Хоть и исправлял её «Лодя» каждый раз, но было в этом сокращении что-то домашнее и личное. — Она что-то сделала? Не хотел он рассказывать про Лиличку. Ведь не по-мужски это как-то: трепаться и жаловаться, тем более такой, как Ольга, а именно, слабой женщине. Почему же Владимир не мог полюбить её, Василькову? Свободную, спокойную, размеренную и ласковую. Маяковский чувствовал себя идиотом, потому что добровольно менял пряник, на пресловутый кнут. Впрочем, если бы он не страдал, стихи у него бы не были такими хорошими. Эмоции постепенно переполняли его, и обида на музу (по совместительству любимую женщину) запеленала обливающееся кровью сердце. Каждый раз Ольга терпеливо ждала, когда Владимир откроется ей, и он каждый раз открывался. Он старался себя контролировать. Отвёл взгляд на выстиранную и выглаженную скатерть с кружевными салфетками, потом на небольшую репродукцию картины Айвазовского на стене. «Девятый вал» в точности изображал нестабильное душевное состояние Владимира. Солнце за окном близилось к горизонту, а оттого, что окна комнаты выходили на запад, стены окрашивались в чудесные оранжевые оттенки. Захотелось поделиться, вновь проявляя такую нехарактерную для него слабость. Мужчина прикрыл глаза, надавив пальцами на припухшие от бессонницы веки, и вновь посмотрел на хозяйку. Половина её лица, освещённая закатными лучами, делала её словно бы и вовсе неживой, нарисованной каким-то талантливым художником-портретистом. Красивая, словно Деметра… А в голове вновь всплыл образ возлюбленной. Владимир окончательно вспылил. Вскочил, как ужаленный, упираясь кулаками в стол и метая глазами молнии в удивлённую женщину. — Да ебётся она, ебётся со своим муженьком, а меня… меня запирают там, на кухне… — Маяковский прикрыл веки, страшась увидеть унизительную для мужчины жалость в глазах собеседницы, но она лишь немного сморщилась от нецензурной лексики, отражающейся от бежевых стен квартиры. — Я плачу там… — Я бы хотела, чтобы ты съехал от Бриков… — женщина покачала головой и поджала тонкие губы. — Но ты ведь любишь её, Ло… Владимир. Он рвано выдохнул и заскулил. Ольга встала и подошла близко-близко, почти вплотную. Маяковский в каком-то душащем отчаянии, словно смертельно раненый в самое сердце, по-медвежьи навалился на хрупкую низенькую фигуру подруги, находя странное укромное место в основании нежной шеи и утыкаясь в него носом. В носу щипало от обиды, а ком в груди мешал дышать. Её руки сомкнулись на его широких плечах и Владимир через силу усмехнулся разнице между ними. От Ольги успокаивающе пахло облепихой и медом, захотелось спать. Поэт выпрямился, схватился своими лапищами за узкие покатые плечи и обреченно проговорил: — И почему ты такая вот? — Василькова смысла сказанного, конечно же, не поняла, но оно, впрочем, было к лучшему. Маяковскому было бы проще, если бы она была обычной, такой же, как легкодоступные девки, которые вешались на него в кабаках. Хотелось просто на миг раствориться в этой до тошноты простой нежности и неге, но поступать с ней так он не желал. Ольга снова ласково улыбнулась. Он просидел у неё до ночи. Сначала рядом, на старой скрипящей тахте обсуждал раздражающих имажинистов, а после по её просьбе читал свои стихи, которые она слушала и слышала. Женщина его отвлекала и успокаивала. Рядом с ней атмосфера была ужасающе сонной, умиротворяющей. Пусть изредка Маяковский стыдился своих душевных порывов, он был рад тому, что существовал человек, способный принимать его таким, какой он есть, не давать глупых советов и не заставлять делать того, чего он не хочет. Уходил он от неё, словно больной, излечившийся от смертельной болезни. Владимир с насмешкой подумал о том, что рядом с Васильковой становится тем самым «Облаком в штанах».***
Будет любовь или нет? Какая — большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. В. Маяковский «Облако в штанах»
Женщина закрыла за поэтом дверь и оперлась о неё спиной. Нежная улыбка медленно-медленно сползала с бледных губ, а сверкающие глаза потухли, печально окидывая взглядом книги, стоящие на полке. Ольга подняла холодную ладонь, прикладывая к лицу. Рвано выдохнула, запустила пальцы в волосы, разлохматила густые русые пряди и отрицательно покачала головой. Сердце невыносимо стягивалось в тиски, а мысли об ушедшем госте причиняли только большую боль. Ну зачем, зачем он такой? И эта Лиля… Как она может быть так холодна с Маяковским? Василькова завидовала, искренне не понимая: чем же она была хуже? Ольга ведь с самого знакомства с поэтом старалась его поддержать, всегда и при любых обстоятельствах быть за него и с ним, а он вновь и вновь выбирал Брик. Выбирал, а после приходил с опустошённой душой и разорванным в клочья сердцем. Женщина была дурой, потому что была готова отдать всё, что имеет, чтобы хотя бы на несколько мгновений стать похожей на Лиличку, чтобы получить от Владимира немного любви, которую он дарил, наверное, практически каждой женщине, но не ей. Маяковского Ольга любила. За искренность, за то, что он был таким несчастным, в конце концов, за стихи. Они, в общем-то, и стали тем, что сплотило двух диаметрально противоположных людей. Порывы признаться поэту в своих трепетных чувствах были, но портить с ним отношения отчаянно не хотелось, ведь Ольга понимала, что Владимир видит в ней сестру, подругу, собеседника, но никак не женщину. И если раньше она довольствовалась такими взаимоотношениями, то теперь сдерживаться и выслушивать истории о его любовных похождениях было просто невыносимо. Женщина выдохнула и потрясла головой, желая таким бесполезным действием разогнать ненужные мысли. Утром нужно было спешить в институт, поэтому Василькова предпочла перечитать заранее подготовленные конспекты. Хотелось отвлечься от самоуничижения, но работа лишь вызвала головную боль, поэтому Ольга приняла снотворное, которое вскоре помогло ей забыться, провалиться в сон, который был нужен уставшему организму как никогда.***
— Олечка, добрый день, — улыбчивая, до ужаса раздражающая соседка любила совать свой нос в чужие дела, потому женщина, возвращающаяся с работы, напряглась и нахмурилась, скомкано поприветствовав знакомую. — Что это ты глаз не кажешь? Бледненькая такая, захворала что ли? — Никак нет, Анна Владимировна, времени у меня не хватает… — жгучее желание закатить глаза, показывая пренебрежительное отношение к собеседнице, не смогло прорваться сквозь толщу самоконтроля. Ольга держала на лице дежурную улыбку. Соседка тем временем окинула её острым колючим взглядом и, наверное, возжелала окончательно вывести Василькову из себя, потому что эмоционально всплеснув руками, не сдерживая голоса, возмущённо проговорила: — Времени чтобы в гости зайти не хватает, а с этим поэтом ночи проводить хватает, — Ольга крепко стиснула зубы и сгорбилась, словно покосившаяся от бури осина. Не любила она привлекать внимание. — Он хотя бы один стих тебе посвятил? — Нет, Анна Владимировна, — женщина покрепче прижала к груди небольшую стопку тетрадей, желая отгородиться от неприятного разговора. — Знаете, как говорят: «Не тычь носа в чужое просо». Прошу прощения, но я не хочу продолжать этот разговор. До свидания. Ольга холодно развернулась и вошла в парадную, оставив за спиной поражённую столь резким ответом женщину. Фраза: «Влюбилась что ли, дурёха…» свалилась, словно снег на голову. Настроение окончательно испортилось, а совесть без конца обличала женщину за грубость, проявленную в беседе. Щёки покраснели от стыда и неловкости. Василькова влетела на третий этаж и замерла перед входной дверью, бессмысленно уставившись на старенький коврик. Букет ярко-алых анемонов был слишком неожиданным подарком. «Наверное, кто-то ошибся адресом…». Ольга подхватила перевязанные лентой цветы и, заметив лежащую среди бутонов записку, достала её. Размашистой рукой были выведены два слова: «от Маяковского». Улыбка солнечным лучом легла на бледно-розовые губы. Женщина развернула бумагу, внимательно вчитываясь в наклонённые буквы и убористые строки. Цветов бутонами расцветаю рядом. Кроваво-красным У твоих босых ног. Прости, спокойная, что так часто Являюсь причиной твоих тревог. Сердце забилось часто-часто, разливая тепло в груди, а глаза так по-женски сентиментально наполнились слезами. Женщина совсем не ожидала, что мужчина когда-нибудь напишет для неё хотя бы строку. Получать что-то подобное, особенно от небезразличного человека было до одури приятно. Ольга вошла в квартиру и тихонько рассмеялась в порыве переполнявших чувств. В течение дня её преследовало опустошение, но теперь, похоже, от него не осталось и следа. Василькова спешно поставила самый дорогой подарок в вазу на столе.***
Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце — холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. В. Маяковский «Облако в штанах»
Владимир точно сходил с ума. Он не имел ни малейшего понятия, чем руководствовался, когда решил подарить Ольге цветы. Ещё и эти строки, пришедшие в голову совершенно неожиданно. Прошла уже неделя, но те ощущения волнения, нехарактерного для взрослого мужчины, остались в глубине души до сих пор. Странно было покупать букет, посвящать строки не Лиле, но мужчина почему-то вёл себя, как дурак, все эти дни. Отмахивался от вопросов Бриков, и, к окончательному удивлению последних, отказывался от ужина и прочих приятностей, которые ему предлагала любимая женщина. Поэт стал запираться, его переполняли вдохновение и идеи. Ощущение душевного подъема впервые за долгое время пришло к Маяковскому. Хотелось жить, творить что-то поистине прекрасное, хотелось любить и быть любимым. Сегодня Владимир впервые вышел на долгую прогулку. Свежий воздух был ему просто необходим. Спокойным шагом, чуть сгорбленный он медленно затягивался горьким табаком. На Патриарших прудах было удивительно спокойно в тени раскидистых зелёных деревьев. Мужчина поднял голову вверх к небу, позволяя весьма холодному ветру растрепать уложенные волосы. Тучи уже с самого раннего утра заволокли солнце, но в Москве было по-прежнему душно. Кто-то неуклюже ударился о его грудь и извинился. Маяковский опустил голову, машинально придерживая невнимательного прохожего. — Извините, — Владимир столкнулся с тёплыми голубыми глазами и почувствовал, как странное удовлетворение растекается по венам горячей кровью. — Ой, Лодя, я… — Оля, — мужчина совсем непроизвольно расплылся в улыбке, продолжая крепко, но осторожно держать женщину за плечо. — Здравствуй. На её бледных скулах выступил нежно-розовый румянец. Василькова опустила глаза, пушистые ресницы наложили тени на щёки. Сердце поэта пропустило удар. Он не видел женщину всего лишь несколько дней, но отчётливо понял, что соскучился по её душевному теплу. И чай. Невыносимо хотелось этого обжигающе-горячего чая с липой и одуванчиковым вареньем. Они молчали, как-то по-детски пересекаясь взглядами. Немного неловко. Маяковский впервые не знал, что сказать женщине. Обычно язык у него был подвешен, даже с Лилей не было такого, чтобы он не мог начать беседу, пусть даже на самую бессмысленную тему. А сейчас… сейчас все слова странным образом вылетели из головы красноречивого поэта. — Я тебя так и не поблагодарила… — поднялся ветер и Владимир, заметив, как женщина чуть съёжилась, снял с себя пиджак, накидывая его на узкие плечи. Это ж надо было додуматься: в такую непогоду ходить в лёгкой одежде. Голубая юбка да белая рубашка. Мужчина часто смеялся: в институте она ничем не отличалась от студентов, а то и вовсе выглядела, словно заблудившаяся гимназистка. В его пиджаке она совсем утонула… Пара прядей русых волос выбились из низкого пучка, делая Ольгу похожей на нахохлившегося воробья. — Анемоны так красивы, а стих… Женский голос был слишком восхищённым, даже несколько вдохновлённым, и Владимир подумал, что цветы она ранее получала чрезвычайно редко, если их ей вообще кто-то дарил. Большинство женщин, с которыми он часто коротал вечера, не были удивлены уже ни пионами, ни гортензиями или астрами, которые он преподносил в подарок. — Это всего лишь букет, — Маяковский нахмурился, а Ольга вновь немного смущённо улыбнулась, демонстрируя ямочки на щеках. Лицо мужчины тут же расслабилось. — Кстати… Грянул гром (обычное явление для весны) и полил косой ливень, заставляя Владимира сморщиться. Женщина вздрогнула и испуганно закусила губу. Насколько он помнил, у Васильковой был глупый страх грозы. Она бессознательно шагнула к нему ближе, почти вплотную, позволяя поэту почувствовать знакомый запах облепихи. Маяковский незаметно вдохнул поглубже, игнорируя капающую с кончиков смоляных волос воду. Он сжал немного влажную ладонь женщины в своей огромной руке и быстрым шагом направился в сторону её квартиры. Струсившая Ольга совсем растерялась, следуя за ним, стараясь не отставать от широких шагов высокого мужчины. Гроза набирала обороты, оба вымокли до нитки. Улицы опустели вмиг. Лишь несколько детей, весело хохоча, радовались дождю и бегали по лужам босыми ногами. Кипельно-белая рубашка неприятно прилипала к телу мужчины, но он ни разу не пожалел, что отдал верхнюю одежду своей случайной спутнице. Спустя несколько минут они уже стояли под козырьком подъезда. Владимир хотел было отпустить руку женщины, но Ольга явно этого не желала: казалось бы обычное природное явление всё ещё слишком пугало. — Всё в порядке? — Василькова кивнула, но руку не разжала. — Тогда беги домой. — А ты? — Мне не так далеко идти, — Маяковский, если говорить откровенно, чертовски замёрз. И, судя по всему, женщина прекрасно это понимала. — Я не могу позволить тебе бродить под ледяным дождём, — Владимир чётко ощутил окутывающее его тепло заботы. — Пойдём, переночуешь у меня. Не хочу, чтобы ты простыл… Внутри мужчина обрадовался такому предложению, испытывая откровенное нежелание шататься по опустелым переулкам Москвы, но согласился он не только по этой причине. Дело было в том, что он испытывал какое-то животное желание почувствовать ласку именно от неё. В её квартире было по-прежнему тепло. Женщина дала ему полотенце и старые вещи отца, поэт стал клевать носом, окончательно разомлев от уюта. Ольга протянула ему чашку с чаем, мягко улыбаясь. Чуть влажные русые волосы, обрамлявшие бледное лицо, начали виться, из-за чего женщина выглядела, словно подросток. Она села рядом на тахту, и подхватила со стоящей рядом тумбочки небольшую белую книжицу. Маяковский немного любопытно заглянул в, как оказалось, сборник стихов и шокировано перевёл взгляд на Василькову. Знакомый стиль написания не оставлял сомнений: Ольга читала Есенина. Мужчина отставил в сторону напиток. — Ты что мне изменяешь? — Владимир проговорил это в шутку, но сборник из тонких рук всё-таки вырвал. Женщина заливисто рассмеялась, запрокидывая голову назад. Между тем поэт перелистал в начало, пустым взглядом уставляясь на подпись на форзаце. — Ты виделась с балалаечником? Я думал ты тоже не приветствуешь имажинизм. — Ты серьёзно? Лодя, что за детский сад? Маяковский и сам не знал. В груди расползалось жгучее чувство какого-то горького осадка и обиды. Неприятно было думать, что кого-либо кроме него она могла выслушивать, поддерживать и понимать. Эгоистичное чувство Владимир постарался упрямо заглушить, но получалось не слишком хорошо. Ольга потянулась за книгой, но поэт упрямо отвёл руку в сторону, не позволяя ей прикоснуться к вещи. — Была на его выступлении, да? И как он тебе? — Приятный молодой мужчина, книгу мне подарил. В чём проблема? Ольга вновь подняла руку, чуть наклоняясь к нему, чтобы всё-таки вернуть принадлежащую ей вещь, Маяковский поднял книгу выше. Василькова привстала, опираясь одной рукой о его плечо, но дотянуться всё равно была не в силах. Владимиру книга была уже совсем безразлична. Женщина, явно увлекшись не обратила внимания, что была к поэту непозволительно близко. Он немигающим взглядом наблюдал за напряжённым лицом. Ольга едва не касалась своей щекой его лица. Мужчина непроизвольно опустил руку, позволяя собеседнице выхватить томик из его руки. Она победно развернулась к нему и, столкнувшись с ним носом, замерла. Сердце громко билось о грудную клетку, когда Владимир бессознательно перевёл взгляд на тонкие, чуть приоткрытые губы. Он с ужасом понимал, что именно с ним происходит. Маяковский медленно, но верно предавал свою музу, поддаваясь этим совсем крохотным, но уже зародившимся в глубине души чувствам. Ольга ведь такая заботливая, ласковая, лечащая… И как он раньше не замечал? Среди пустых, абсолютно равнодушных и жестоких женщин, так часто окружавших его, она единственная, кто совсем не хотел причинять ему боль своими словами или действиями. Владимир просто хотел быть любимым, но только теперь понял, что всегда выбирал не тех людей. А что если это она? Она и есть та женщина, которая может сделать его счастливым, может подарить ему те ответные чувства, которые он не мог получить, но так рьяно желал. Его шёпот прервал повисшее между ними молчание. — А если я тебя поцелую? — Ольга выдохнула. Грусть, плавающая в глубине ярких, сверкающих в пасмурной полутьме глаз не осталась незамеченной. — А тебе это нужно? — мужчина выдохнул прямо в её губы. Василькова боялась, что всё происходящее лишь помутнение, которое развеется, стоит ему, Маяковскому, вновь вспомнить о Лиле. Но он так не считал. Плевать ему было сейчас на свою музу. Ольга, так и не дождавшись ответа, расстроено прикрыла глаза и отстранилась, стараясь не смотреть на него. Мужчина разочарованно облокотился о свои колени, закрывая лицо ладонями. Ему бы в себе разобраться. Неужели всё, что сейчас происходит, глупость, и он обманывает самого себя? Тогда почему тот факт, что женщина, сидящая рядом, расстроена, вызвал душевную боль? Ему было почти физически нужно, чтобы она улыбалась ему. — Лодя, я… — договорить Ольга не успела, потому что Маяковский, не выдержав расстояния между ними, поцеловал её. Аккуратно и бережно, хотя он вообще не слишком-то любил целовать женщин в губы, считая этот жест слишком интимным для тех, к кому он почти ничего не чувствовал. Василькова неуверенно положила руки на его шею. Владимир ощущал переполнявшее чувство счастья и оттого улыбнулся, чуть отстранившись. В её глазах стояли слёзы, отчего он окончательно растерялся. — Ты ведь шутишь надо мной? Я ведь просто… — Не просто… — Маяковский вновь потянулся к её лицу, оставляя на мягкой бледной коже нежные поцелуи. Щёки, лоб, глаза… Он ещё никогда не ощущал в груди такого огромного всеобъемлющего чувства трепета. Он как-то по-кошачьи ткнулся головой ей в шею, да так и замер, почти лёжа на ней. Женщина выдохнула, принимаясь перебирать пряди его смоляных волос. — Ты другая. Вновь прогремел гром, и женщина вздрогнула, на что поэт покрепче прижал её к себе. Ольга немного расслабилась, и Владимир, нехотя оторвавшись от неё, заглянул прямо в глаза. Василькова отвела взгляд в сторону, на что он добро усмехнулся. — Боишься? — Тебя или грозы? — он сел ровно и немного раздражённо фыркнул. — Отвратительная привычка у тебя, Оля, вопросом на вопрос отвечать… — женщина виновато поджала губы. Дождь прекратился, хотя было всё ещё пасмурно. Мужчина краем глаза наблюдал, как Василькова мнётся, хочет задать ему какой-то вопрос, но не решается. Он вопросительно посмотрел на неё, слегка нахмурившись, намекая на то, чтобы она с ним заговорила. Женщина прикусила губу, а после, очевидно решившись, придвинулась к нему вплотную, прижимаясь к большому тёплому плечу. Владимир усмехнулся и сжал хрупкий силуэт в кольце своих больших рук. Какая же она домашняя… Ольга мягко провела пальцами по его ладони, рисуя какие-то причудливые узоры, а после прислонила к ней свою, словно сравнивая их. Поэт совсем не заметил, как время перевалило за полночь. Василькова заговорила, вызвав улыбку на лице мужчины. Она без умолку наизусть читала его стихи, прекрасно передавая атмосферу, которую он ощущал, когда писал их. Маяковский прерывал её лишь для очередного поцелуя, который к его собственному удивлению не перерастал во что-то большее. Отсутствие скоропалительной страсти в этой ночи только разогревало большее желание внутри мужчины остаться с Ольгой. Её губы были мягкими, его же напротив, обветренными. Её руки, аккуратно касавшиеся его волос и шеи были удивительно прохладными, его обжигающе горячими. Поэт улыбался, глядя в искрящиеся глаза, потому что отчётливо видел на их глубине частичку себя. Он не мог поверить, что когда-нибудь кто-то будет смотреть на него так, с сиянием в глазах, которое Владимир не видел никогда прежде. Ольга смотрела так, словно всю свою жизнь ждала именно этого момента, искала его всю свою жизнь и, наконец, обрела. Маяковский вдруг совершенно неожиданно понял, что всю жизнь шёл именно к этому: в его душе, когда он был рядом с Васильковой, желание понимать было намного важнее желания быть понятым. Ему не хотелось получать от неё взамен ничего, даже благодарность, было лишь неистовое желание любить. Мысль о том, что слишком много времени он потратил впустую, вызывала недоумение. Владимир назвал её талантливой, предложил начать писать стихи, на что женщина заливисто расхохоталась, совсем не так сдержанно, как раньше. Словно бы Ольга оттаяла, сидя вплотную к его разгорячённому телу. Она пыталась. Маяковский смеялся с абсолютно абсурдных и неудачных рифм, женщина шутливо дулась и слабо била его кулаками по плечам, а после начинала снова. Владимир ловил её губами за губы, губами за пальцы. А после лежал на её коленях, наслаждаясь прохладой тонких пальцев, путающихся в его волосах. Мужчина схватил её руку, прижал к губам, грустно прикрыв глаза. Ему было больно осознавать, что среди всех существующих в мире людей, только одна женщина была способна понять его, его поэзию и чувства. — Не любят меня, Оля… — она замерла, а после выдохнула, очерчивая пальцами его скулу. И даже сейчас понимала. Маяковский отчётливо ощущал это каждой клеточкой тела. — С чего ты так решил? — Ольга шептала, желая, чтобы Владимир открыл ей свою душу. — Не понимают… — он неожиданно выпрямился и поднялся, направляясь к окну, за которым беспрестанно светили тусклые фонари. Истощённо с потухающим огнём в глазах он проговорил, горько оглядывая пустую улицу. — Мне мало просто жить, я хочу быть любимым. Поэт вздрогнул, ощущая тёплые руки на своей груди. Женщина обнимала его сзади, крепко прижимаясь к его широкой спине, и мужчина почему-то чувствовал себя действительно нужным. — Почему ты это делаешь? — Маяковский не разворачивался, ожидая ответа. — Потому что люблю… — Ольга была явно смущена, поэтому немного стыдливо ткнулась носом ему в спину и сжала ткань льняной кофты на его груди. — А если я скажу, что ничего не чувствую? — Владимир медленно развернулся, ища что-то в васильковых глазах. Кривая улыбка исказила худое лицо, и женщина прикрыла глаза. — Я знаю, Лодя… — кажется, она приняла его слова, как признание. Она ласково гладила его щеку большим пальцем левой руки, скользнула ладонью на лоб, убирая с тёплых карих глаз игривый локон. Чем он заслужил такое отношение к себе? — И это, поверь мне, никак не поменяет моего к тебе отношения… Я буду любить тебя, пока ты в этом нуждаешься. Душа внутри дрожала, разрываясь в клочья. Маяковский чувствовал, как ком в горле становится невыносимым, как обида на Лиличку, его Лилю, которую он ставил во главу угла, душит, не давая глотнуть хотя бы каплю воздуха. Почему же Брик никогда не говорила таких слов? Мужчина подумал, что глубоко заблуждался, когда рассчитывал на то, что Лиля хотя бы когда-нибудь будет с ним искренней. Все совместные моменты с ней разом промелькнули в голове, заставляя понять: ни с одной из женщин, ранее встреченных им на своём долгом и тернистом пути словесного художника, он не испытывал таких глубоких и сильных чувств, как в эту ночь, рядом с Ольгой. Мужчина горько усмехнулся, а после нежно коснулся губами её лба. — Я, кажется, люблю тебя, Ольга, — она удивлённо схватилась за его плечи, приподняла брови, а после посмотрела в его глаза, даже сейчас отличаясь от остальных. Вселенская атласная любовь, такая чистая и женственная… Владимир никогда такой не видел. — Я рядом с тобой совсем, как мальчишка. Ты только останься такой же. — Останусь…***
Не смоют любовь ни ссоры, ни версты. Продумана, выверена, проверена. Подъемля торжественно стих стокоперстый, клянусь —люблю неизменно и верно! В. Маяковский «Вывод»
Ольга вполуха слышала тихое шуршание одежды. Значит, проснулся. Она совсем не выспалась, из-за чего в голове немного гудело, а разум так и намеревался отправиться на заслуженный покой ещё хотя бы на пару часов. Но всё это физическое состояние меркло, по сравнению с внутренним воодушевлением. Она ведь любила! Любила и была любима! Разве есть в мире что-то более радостное и волнующее, чем это горячее солнечное чувство в груди? Василькова с трудом разлепила глаза и прищурилась от яркого солнечного света. Маяковский сидел на краю постели, внимательно наблюдая за ней, а после тихонько мурлыкающе рассмеялся. Его большая рука накрыла копну её спутанных вьющихся локонов, и женщина зажмурилась. Казалось бы, простое действие, но оно было так необходимо… Ольга и ранее встречалась с мужчинами, но всё это было так бесполезно, неуютно и мимолётно, что она с трудом могла вспомнить даже их имена. Грубые, высокомерные, ставящие мужчин выше женщин. Владимир же кажется вовсе не обращал внимания на всё это. Он был таким искренним, таким громким и настоящим, что сердце невольно восхищённо замирало каждый раз, когда он говорил с ней. Ей нравилось в нём всё: его рост, его голос, улыбка, его чувственность и одновременно мужественность, выражающаяся величественным огнём в карих глазах. Нравилось даже то, что фамилия у него Маяковский, такая гордая и чем-то похожая на псевдоним. А теперь он рядом с ней. Сложно было поверить в то, что он — самый яркий голос революции, мог обратить внимание на простого преподавателя литературы. Но это, похоже, действительно было правдой. — Уходишь? — А ты хочешь, чтобы я остался? — она чувствовала на себе его насмешливый взгляд, когда она, пыхтящая от возмущения, садится, глядя на него из-под полуопущенных ресниц. И это ведь именно он вчера упрекал её за манеру отвечать вопросом на вопрос. Он наклонился над ней, убрал прядь волос с её скулы и мягко поцеловал в щеку. — Спи, Оля… — его хриплый шёпот вызывал мурашки и странное чувство опьянения. — Я встречу тебя завтра… И он встретил. И на следующий день и после этого. Их встречи становились дольше, расставания, даже короткие, болезненнее, а чувства разрастались, как снежный ком, и Василькова в действительности стала бояться вновь остаться одной, потому что сильнее она уже не почувствует, а на меньшее не согласится. Владимир дарил цветы. Часто и без повода. И Ольге приходилось искренне беспокоиться за кошелёк влюблённого поэта. Маяковский на её просьбы быть экономнее лишь отшучивался, говоря, что если бы была его воля, он скупил бы все цветы в мире, чтобы видеть восторг в её глазах. Удивляло также то, что Брик отношения Васильковой и Маяковского совсем не беспокоили. Не то, чтобы Ольга боялась ухода Владимира из своей жизни, её больше волновало психологическое здоровье поэта, ведь Лилю, как он говорил ранее, он любил, относясь ко всем остальным хорошо или очень хорошо. А сейчас? Ощущение ласки больше духовной, чем телесной, которую мужчина дарил женщине, не оставляло в ней ни капли сомнений: он любил её. И от этого было немного страшно. Ольга боялась быть для поэта недостаточно хорошей, боялась взять на себя ответственность за его стихи, за его талант. Боялась закопать это в землю, превращая Владимира в обыкновенного человека. Прошёл месяц. Погода в июне выдалась жаркой и сухой. От тополиного пуха у женщины развилась жуткая аллергия, хотелось спрятаться, но она не могла отказать себе в удовольствии снова увидеться с любимым. Он вновь стоял напротив с букетом жёлтых лютиков. Василькова немного напряглась, хоть и не верила во все эти тайные смыслы. Она ясно ощущала, что мужчина был напряжён, поэтому поцелуй, подаренный ей в качестве приветствия, был несколько скомканным. — Оля, я уезжаю… — ага, значит вот в чём дело, вот зачем желтые цветы. Сердце жалко стянулось в тиски, и женщина прикусила губу. Что ж… пусть, она не может держать его около себя. — В Америку… Давай со мной. Василькова немного приподняла брови и вдохнула. Он что шутит? Не может же она бросить всю свою работу, всё, к чему она так долго стремилась, и сорваться вместе с ним на другой континент… А, может, всё-таки попробовать? Нет-нет, Ольга не сможет так просто оторваться от привычного, тем более, она ведь любит свою работу, да и студенты. Как она может оставить своих первокурсников или же выпускников? Слишком большая на ней ответственность… А язык? Василькова прекрасно говорила на французском, да и то, потому что до ужаса любила Виктора Гюго. — Поезжай один, — нотка разочарования скользнула в карих глазах потухающей искоркой. Владимир грустно и немного обиженно посмотрел на женщину, словно оставленный на соседей, ручной пёс. Женщина ободряюще улыбнулась и стряхнула с волос мужчины осевший тополиный пух. — А я буду тебя ждать… Не сказать, что Маяковского этот факт обрадовал, но лицо его несколько расслабилось, глубокая морщинка, показывающая частую хмурость её обладателя, разгладилась. Распрощались они поздно, и мужчина впервые за все их недолгие отношения, обнимал Ольгу так крепко и долго, боясь и не желая отпускать. Женщина тоже восторга не чувствовала, успев за эти недели привязаться слишком сильно. Василькова медленно поднималась по лестнице, не желая возвращаться в пустую квартиру, туда, где не было его. Угрюмо вставляя ключ в замочную скважину, она услышала голос за спиной, из-за чего вздрогнула, но развернулась, приветствуя назойливую соседку. — А ты, я посмотрю цветёшь и пахнешь, Оленька, — Анна Владимировна любопытно повела носом, вскользь оценивая букет в худых руках. — Всё-таки снюхалась с тем поэтом? — Вы так грубы, — Василькова изучающим взглядом скользнула вдоль лестничной клетки, не желая смотреть на собеседницу. — Я счастлива с ним. — Не моё это дело, но как бы сердце он тебе не разбил… — соседка выдохнула и покачала головой. — Я ведь только добра тебе желаю… Ольга не разозлилась, расстроилась. Скоро попрощалась, вошла в квартиру и привычно поставила цветы в вазу. Внутри горело странное, плохое предчувствие, и женщина опечалено провела рукой по лицу, даже часа не прошло, а ей без него уже одиноко.***
Лишь лежа в такую вот гололедь, зубами вместе проляскав — поймешь: нельзя на людей жалеть ни одеяло, ни ласку. В. Маяковский "Хорошо"
Он три месяца путешествовал по Америке, и теперь, наконец, вернулся на Родину. Поэт с подарочной коробкой наперевес спешил к любимой женщине, которую видел и слышал в последнее время лишь в витиеватом каллиграфическом почерке. Разлука чётко дала Маяковскому понять, что пусть телом он был там, со своими читателями, сердцем и душой он всё-таки остался в России, в Москве, в небольшой квартирке недалеко от Патриарших. Сердце томилось в предвкушении встречи, поэтому Владимир насильно заставлял себя идти медленнее. Но какой бы длинной не была дорога, она не могла быть бесконечной, поэтому уже через десяток минут он стоял прямо перед дверью, засовывая головокружащее волнение куда поглубже. Совсем ребёнок, стоит только подумать о ней. Ольга распахнула дверь и замерла. Поэт явился совсем без предупреждения, оттого ещё более сладостным был момент этой неожиданной для неё встречи. — Лодя... — Василькова разулыбалась так ярко-ярко, что мужчина сам невольно засветился. Он совсем истосковался по этому "Лодя", успевшему стать родным за эти месяцы, она затащила его в квартиру, что-то восторженно тараторя о немыслимой тоске по нему. А Владимир молчал, слушал и наслаждался размеренными и согревающими словами. — Это тебе... — он вручил ей коробку, мысленно надеясь, что угадал с размером. Ольга недоверчиво и медленно распаковала длинное бежевое пальто, безумно дорогое и модное, как ему сказали в одном из американских бутиков. — Давай помогу. Маяковский аккуратно вытащил из тонких пальцев верхнюю одежду и помог опешившей женщине юркнуть в объятия теплого материала. Он отошёл подальше, любуясь, и прыснул спустя пару минут. — Промахнулся, — Владимир виновато покачал головой, смотря на то, как его любимая женщина спряталась в пальто, словно в мешке. — Совсем в нём утонула... — Ты так думаешь? — Ольга задумчиво смотрела в его глаза, утонула она явно не только в верхней одежде. — Я скучала. — Я тоже. Долгий поцелуй, передающий гораздо больше чувств и эмоций, чем слова или стихи. Новое пальто слетело. Его пиджак тоже. Он редко терял рассудок в присутствии женщины. Маяковский чувствовал себя так, словно очень долгое время мучался от жажды, а теперь получил неиссякаемый источник. Владимир подхватил женщину на руки, не переставая ощущать бешеный ритм сердца в груди. Его пальцы путались, её дыхание без конца сбивалось, но оба были слишком увлечены этой долгожданной встречей, чтобы замечать какие-то мелкие неприятности: оторвавшуюся пуговицу или упавшую расчёску. Она поднимала ураган в его душе, он точно был в этом уверен. Василькова даже сейчас отличалась особенной нежностью и плавностью. Женственная грация делала его голову пустой, словно воздушный шарик. Ни с кем ранее он такого не чувствовал. Дело было даже скорее в их ментальной близости, чем в физической. Поэт увлекался, оставляя на мягкой молочно-бледной коже отпечатки своих губ, а на округлых бёдрах следы длинных пальцев. Грубость, граничащая в нём с ласковостью, совсем не давала взять свои эмоции под контроль, да и это было совсем не нужно. Каждое его "люблю" чередовалось с поцелуем и вызывало головокружение. Он счастлив. Он рядом с ней. А после мужчина крепко прижимал уставшую и немного утомлённую Ольгу к себе. Её голова покоилась на его груди, и Владимир наслаждался таким полусонным покоем, накрывшим обоих тёплым одеялом. Маяковский с трудом сдерживал рвущийся из глубины души смех, вызванный каким-то поистине детским счастьем и радостью. — А у тебя есть мечта? — Владимир спросил это как-то неосознанно, считая, что вопрос был совсем не к месту. Женщина дёрнула головой, чтобы посмотреть на него, и пара русых прядей скользнули по его губам. Она села, глядя как-то непосредственно и смущённо. Её обнажённая спина с чётко выпирающими лопатками и ямочками Венеры, притягивали взгляд, но поэт смотрел только в яркие голубые глаза. — Я бы... если честно, я бы хотела когда-нибудь увидеть море, — а ведь и вправду, она всю жизнь прожила здесь, в Москве, никуда толком не выезжая. — Серьёзно? — он улыбался, а Ольга смущённо отвернулась. — Хочешь на Ялту? Я могу... — Ты и так слишком много делаешь для меня... Маяковский хмыкнул и, пододвинувшись, нежно поцеловал женскую спину. В мыслях он клятвенно пообещал себе, что сделает всё для того, чтобы Василькова в скором времени увидела море.***
Если б так поэта измучила, он любимую на деньги б и славу выменял, а мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени. И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать. Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа. В. Маяковский "Лиличке"
И он действительно купил билеты. Буквально через неделю. Осталось лишь уговорить её взять отпуск, но Владимир был уверен, что Ольга не откажет ни ему, ни себе в удовольствии сбежать от всего мира на полуостров, остаться наедине хотя бы на две недели. Маяковский пригласил её на ту пьесу, о которой она упомянула лишь вскользь, но он запомнил. Привычный мандраж перед встречей с любимой издевался над ним даже сейчас, когда он стоял перед входом в театр, привычно сжимая в одной руке букет с кроваво-красными анемонами, такими символичными для них обоих. Она безбожно опаздывала. Поэт нервно провёл пальцем по запонке с гранатом — подарку Ольги на его день рождения. Владимир опустил руку в карман жилета, достал часы и проверил время. Прошёл вот уже час, а её всё нет. Мужчина раздражался всё больше, ведь ещё никогда не было такого, чтобы Ольга опаздывала или вовсе не приходила без уважительной на то причины. Внезапно, совсем неожиданно, внутри мужчины всё похолодело. А ведь действительно, никогда не было... Руки почему-то задрожали, и во рту пересохло. Он подсознательно, словно одичавший зверь, почувствовал расползающийся страх. Он, торопясь, двинулся по привычному маршруту до её квартиры. Поэт ругал себя за то, что слишком волнуется, а её за то, что она так над ним издевается. Помесь злости и волнения превратилась в его душе в какую-то пугающую химеру. Вечер был самым что ни на есть благодатным для тихой и спокойной прогулки или приятного времяпрепровождения, на которые Владимир так рассчитывал. Неужели Василькова больше не хотела его видеть? Этот факт показался почему-то разумным, и Маяковский раздражился ещё больше. Но что-то одновременно с этим не давало ему покоя. Он знал свою Олю, она так бы с ним никогда не поступила, а значит, случилось что-то по-настоящему серьёзное. Голова была пустой, Владимир искал её лицо среди прохожих и не находил. Подошёл к подъезду. В окнах её квартиры не было света, может, она уже ушла, а он просто параноик? Хоть бы всё было действительно так. Бессознательно Маяковский поднялся на третий этаж и постучал в дверь. Тишина. Поэт дёрнул за ручку, прекрасно зная, что дверь заперта, но та, напротив, поддалась, приветственно пропуская его внутрь. Мужчина стиснул цветы в руке слишком грубо, совсем не думая о хрупкости стеблей, нащупал ладонью выключатель и щёлкнул им, осматривая квартиру. Всё так же чисто и красиво, уютно. Взгляд скользнул на пол и мужчина обомлел, не в силах даже вдохнуть. Его женщина, в голубом платье, которое так прекрасно подчёркивало глубину её глаз, лежала в луже крови. Это какая-то ошибка! Несколько шагов к ней на совершенно негнущихся ногах. Цветы выскользнули из онемевших ладоней, падая прямо в кровь. О, как же поэтично красные анемоны смотрелись на старом деревянном паркете. Пистолет в хрупком правом запястье выглядел тошнотворно абсурдно. Владимир упал на колени рядом с ней, полностью пачкая свои брюки, но ему было на это абсолютно наплевать. Рваная дыра в её груди, слева, словно бы передалась ему, разрывая в клочья болезненно сжавшееся и замершее сердце. — Оля, как же... — Маяковский не узнал своего голоса: надломившийся, дрожащий и тихий. — Как же так... Он понял, что было уже слишком поздно, чтобы что-то исправить. Он положил дрожащие от ужаса руки на худые ледяные скулы бездыханного тела возлюбленной. Открытые остекленевшие глаза всё ещё голубые, яркие, такие васильковые, окончательно вывернули душу наизнанку, пройдясь по ней острым ржавым лезвием. Металлический запах смешался с запахом пороха и таким родным ароматом облепихи. Больно, невыносимо... Он всхлипнул, прижимая окоченевшее тело к груди. Это всё сон, глупость, безумие... Слёзы без конца катились из глаз, он был весь измазан в крови. Такой любимый им цвет. Цвет республик, свободы, в которую он верил. Цвет, ставший ненавистным за один короткий миг. Мужчина совсем не помнил, как вызвал карету скорой помощи, отвечал на бессмысленные вопросы. Помнил лишь заключение врачей о том, что женщина выстрелила себе в грудь из револьвера. Глупость... Какой револьвер?.. Его Оля отродясь не держала у себя пистолета. Она же левшой была... Так почему же оружие было в правой? Не могла, не могла она убить себя. Маяковский был вымучен и опустошён, потерян и сломлен. Ольга так и не увидела моря... Её хоронили рядом с родителями. Владимир не пошёл. Не смог. От него вообще не было вестей, что несколько напрягало его знакомых. Мужчина совершенно не знал, как жить дальше. Заперся, не пил и не курил, не ощущая потребности ни в первом, ни в последнем. Через несколько дней в одном из журналов были напечатаны несколько строк, которые вышли из-под пера поэта невыносимо тяжело и больно. Пуля — разлучница, Была б холостая. К чёрту людей, Пусть катится нахуй судьба. Я бы сказал: «Спасибо, родная. Мне моря не надо Только тебя, тебя...» Свет в моей жизни погас. Владимир Маяковский***
море уходит вспять море уходит спать Как говорят инцидент исперчен любовная лодка разбилась о быт С тобой мы в расчете И не к чему перечень взаимных болей бед и обид. В. Маяковский "Любит, не любит, Я руки ломаю"
Пять лет спустя. 1930-й год. Лубянский проезд Он мучался и изводил себя. Что-то вернулось, например, общение с Лилей, море скоропалительных влюблённостей и прочие подобные вещи. Но рана почему-то оставалась свежей и болезненной. Он не мог больше почувствовать кого-то настолько же близко, как чувствовал на духовном уровне Ольгу. Её смерть была слишком яркой картиной в воспоминаниях. А взгляд больших васильковых глаз на фотографиях в слегка поблекшем альбоме вызывал какую-то тошнотворную брошенность и чувство всепоглощающего одиночества. Владимир знал, как всё это закончить. Знал, как всё это закончится. Глупо, и его выбор никогда не будет оправдан, потому что самоубийство — не выход, но он жил ею, Ольгой, а её не было. Вероника Полонская — его новая женщина, была бесспорно светлой и прекрасной, но не его. И оттого, что он собирался сделать, мужчина чувствовал себя виноватым. Поэтому оставлял шанс, по большей части себе, умоляя её сейчас остаться, хоть и знал, подсознательно, что она уйдёт. Смиренно дал спрятанный в кармане ключ и деньги ей на такси до театра. Дверь захлопнулась, и он выдохнул, стирая слёзы со щёк. — Будет ли больно, давно погибшему сердцу? — вопрос повис в воздухе, Маяковский прижал дуло пистолета к груди. — А, Оля? Раздался выстрел. ***А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется — и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам я — бесценных слов транжир и мот. В. Маяковский «Нате!»
2021-й год — Таким вот образом прервал свою жизнь самый громкий голос среди поэтов серебряного века, — учительница немного недовольно обвела взглядом откровенно скучающих одиннадцатиклассников и выдохнула. Молодёжь нынче совсем не интересовалась литературой. Ученица с первой парты поправила очки и неуверенно подняла правую руку. — Галина Викторовна, а как вы думаете? Кого Маяковский любил больше всех? — вопрос был странным и до ужаса очевидным. — Конечно, Лилю Брик... Он и в предсмертной записке писал больше о ней. — А как же Ольга? — девушка была явно немного разочарована ответом преподавателя. Короткий роман длинной в год казался ей гораздо более глубоким, чем им преподносили критики и современники поэта. — Она действительно убила себя сама? — Многие говорят, что на неё ложно донесли как на лидера контрреволюционного движения и убили, подстроив суицид, — учительница устало села за стол. Ей не слишком нравилось обсуждать те времена. Не признавала она такие методы со стороны правительства. — А для Маяковского она — просто мимолётное увлечение. Да и никто теперь не даст нам точного ответа. Выпускница задумчиво перевела взгляд на фотографию в учебнике. Владимир Маяковский в строгом костюме стоял немного позади низенькой немного смущённой Ольги Васильковой в красивом платье и ярко, задорно и немного по-ребячески улыбался, крепко прижимая ту к себе. Фотография неведомым образом заражала странным ощущением восторга и надежды на лучшее. Это был единственный снимок, как казалось ученице, где Маяковский улыбался искренне, не на камеру. В тот момент девушка чувствовала это ментально, поэт был счастлив по-настоящему.