Ничей

Пара суток без сна — ничего страшного, и похуже бывало. Закинуться чем пожёстче, запить второсортным пойлом и разлететься по огромной пафосной зале мириадами частиц. Кое-как держаться на ногах, но не забывать ловить внимательный взгляд с третьего этажа. Поднимаясь наверх, залюбоваться рисунком на перилах и попытаться вспомнить, можешь ли ты летать, а ещё — погадать развлечения ради, выдержат ли они тебя, если встать на них и представить свои огромные чёрные крылья. Уже наверху терпеливо ждут, и желание опуститься на колени перед ним прямо сейчас заставляет сердце биться чаще, а может быть это просто самая сильная мышца не выдерживает нагрузки и пытается сказать, что ей плохо. От бешеной боли в груди желание никуда не уходит, и на губах расползается похабная широченная улыбка. — Кто это тут у нас? — спросить с придыханием, прижаться утянутой в дорогой костюм задницей к тем самым хрупким, но изящным перилам и выдохнуть жаркий воздух, скопившийся в груди. Где-то внизу фальшиво смеются сопровождающие больших шишек девушки, слышен звон разбивающегося стекла, а ещё крики, очень много криков. Или это рвутся наружу внутренние демоны, которым впору дать имена, так уж часто они снуют в пьяной голове. — Что ты принял? — Скучно. Скучно. Скучно. — Думаешь, тебе говорят название, когда вкладывают яркую таблетку в ладонь? — рассмеяться и ступить ближе. Встать так, чтобы касаться плечом плеча, чувствовать тепло. — Серёжа, — жарко, с придыханием. Совсем близко, вдруг лицом к лицу, да так, чтобы ни сантиметра между телами, — зачем? — Если бы я знал, — беспомощно, прикрыв глаза. Вздрогнуть от чужого дыхания, подавить желание вжаться со всей силы; совершить телесную аварию, врезаться друг в друга и покалечиться насмерть. Сама неприступность. Весь в чёрном — и откуда такая безупречность, — красивый и чей угодно, но не твой. Альфа без стаи, главарь без банды, президент без страны. Ничей. Свой собственный. Ухватить чужую бледную ладонь и наконец почувствовать, какая она властная в резком захвате. Опереться на дурацкие перила ещё сильней, целую секунду помечтать о недолгом полёте вниз и окончательно отдать себя ситуации, которой никогда не должно было случиться. На этаже никого, и это благословение продляет странный и сухой целомудренный поцелуй. Вжимается тебе в щёку обветренными губами, дышит как загнанный зверь и крепче стискивает и без того обессиленную ладонь. — Зачем ты так с собой, — шепчет с надрывом, и эта боль передаётся тебе, кочует воздушно-капельным путём, рассеивается в районе нёба и падает глубоко внутрь, чтобы уже там прорасти невыносимым страданием осознания, что всё это не по-настоящему. — Зачем ты так с нами.