hate u

Донхон не может его видеть. Дело даже не в том, что Чанхёк для него слишком шумный или наоборот — слишком тихий; не в том, что Чо говорит и что делает. Дело в том, как Чанхёк при этом выглядит. Картинно зачёсывая пальцами отросшую чёлку, заставляя её слиться с основной копной волос, и шлёпая резинкой. Донхона перетряхивает в самом прямом смысле — он дёргает плечами и промаргивается, отводит взгляд. Чанхёк сосредоточенно обвязывает резинкой волосы, смотря куда-то в пол. Ему вообще не до донхоновских косых взглядов и передёргиваний — у него своих дел полно. Хотя и иногда, докопаться до Ли становится самым интереснейшим занятием за весь монотонно тянущийся день. Потому что именно здесь, в пустующем магазине вдоль шоссе, Донхону от Чанхёка никуда не деться, и это раззадоривает ещё больше. — Ещё один шаг и я стреляю, надоел, — выплёвывает Донхон, запуская руку под кассовый прилавок — там на армированном скотче висит надёжный Кольт на все случаи жизни. — Я ещё ничего не сделал, а ты уже так бесишься? У Чанхёка на губах ухмылка играет всеми переливами и отсветами, заставляя Донхона вспыхивать, словно спичка. Но надо отдать должное донхоновской выдержке — он молчал почти весь день, а около семи вечера нервы начали бестактно прощаться. Чанхёк опирается локтями о прилавок и подпирает руками подбородок; Донхон держит руку под, поглаживая пальцами скотч. Расстояние между чертовски маленькое. — Хочешь, найду тебе в аптечке успокоительное? — Чанхёк улыбается так, будто ему совсем не страшно получить пулю между глаз. Донхон терпеливо отсчитывает про себя до десяти. — Себе найди. Донхон убирает руку, точно так же опираясь локтем о поверхность и немного расслабляясь. Этот чёрт играет с ним и вертит его состоянием как захочет — когда такое происходит каждый день, не удивительно, что захочется взять в руки пистолет. Но Донхона бесит даже не это. — Ну вот, я же говорил. Чо хмыкает нагло до невозможности и отталкивается от прилавка. Пройтись по магазину и создать вид бурной деятельности Чанхёку не стоит ничего — особенно, когда он натыкается взглядом на висящую в углу помещения камеру раз за разом и изо дня в день. Как-то раз, Чанхёк даже демонстративно подрочил, когда был в смене один — всё потому что нечего подглядывать всяким извращенцам-начальникам за работой своих подчинённых. Донхон с этим не согласен, но все споры с младшим заканчивались ничем с самого первого дня совместной работы, так что пытаться сделать что-то сейчас — уже бессмысленно. Правда, хочется теперь схватить за этот поганый хвост и приложить мордой хоть обо что-нибудь. У Донхона чешутся руки — он ненавидит, когда его затыкают. Атмосфера в магазинчике накаляется до предела — ещё чуть-чуть и того и гляди вспыхнет яркое оранжевое пламя, заполняя всё помещение. Донхону кажется, Чанхёк бы и тогда ничего не стал делать, ведь ему проще умереть на работе. Часы над стеллажом с сигаретами раздражающе тикают и отсчитывают половину восьмого. Солнце постепенно садится. — Ты знал, что если бы у тебя хоть справка была о том, что у тебя проблемы с агрессией, то тебе даже не разрешили бы с собой оружие приносить? Тик-так — у Донхона кончается терпение. Тик-так — Донхон подзывает Чанхёка к себе. Тик-так — Донхон хватает Чанхёка за челюсть, потому что тот совершенно бессовестно подходит, поигрывая бровями. — Понимаешь, Хёк-а, — начинает Донхон самым спокойным тоном, которым только может владеть. — Я не железный. Ты и не глупый, чтобы этого не понимать. Но ещё одна твоя такая выходка и ты будешь кусать дуло Кольта. Хочешь? Чанхёк, совершенно не боясь, бьёт Донхона по руке. У старшего зрачки бегают от возмущения — старается держать лицо, потому что правила приличия разрушены вдребезги. Боль от шлепка стихает почти сразу же — Чо и не пытался слишком сильно бить. Новая ухмылка — Чанхёк резко хватает Ли за ворот чёрной рубашки, виднеющейся из-под фирменного жилета. Комично. — Сотню раз уже пытались выяснить, кто сильнее. Всё ещё хочешь попытаться? Молчание повисает густотой в вечернем душном воздухе магазина. На Чанхёке растянутая белая футболка смотрится чертовски красиво, особенно заправленная в джинсы, и Донхон почему-то замечает это только сейчас. Осветлённая чёлка спадает на глаза и Донхон демонстративно кривится, первым отталкивая Чо от себя, а тот в ответ лишь смеётся. Как же он, блять, терпеть его не может. — Ты не сядешь в эту машину, — говорит Донхон, перекрывая собой дверь собственного автомобиля, привалившись к ней спиной. — Мне насрать, даже если меня уволят, я с тобой не поеду. Чанхёк звучно цокает. — Ещё одна из вещей, которые тебе не подвластны — это принятие таких решений, как судьба этого магазина, хён, — Чо обходит машину с другой стороны, оставляя Донхона прикрывать пассажирское, а сам открывает дверь водительского. — Хочешь ты этого или нет, но я еду. Донхон жалеет, что не пустил пулю себе в лоб, когда вчера держал пальцы на оружии. Это всего лишь чёртова договорённость, Донхон, по сути, даже мог не делать этого — переться в другой город на своей машине, чтобы обговорить сроки поставки товара, как будто он самый настоящий дилер, когда на деле — продавец в никому ненужном магазине вдоль дороги. Такими вопросами занимаются владельцы магазинов и вообще по телефону — но не в этом случае. Донхон клянётся, что ещё немного и он заложит всю свою семейную реликвию, но выкупит этот магазин, чтобы никогда больше не работать на кого-то, кроме самого себя. И, конечно же, чтобы уволить Чанхёка и никогда в жизни больше с ним не пересекаться. Именно поэтому Донхон сейчас отпихивает Чанхёка от водительской двери и садится за руль сам; именно поэтому Донхон в очередной раз стискивает зубы, потому что до иссякания его терпения остаются считанные моменты, и в момент взрыва Чанхёку лучше бы находиться как можно ближе, чтобы сгореть заживо. Ведь это просто несусветная наглость — Чанхёк едет с ним вовсе не потому, что ему важна судьба этого магазина. Он едет потому, что в том городе есть кто-то, с кем ему надо увидеться. Донхон делает мысленную ставку, что это его парень, ну или бывший парень — с такой внешностью, как у Чо, ему бы только с парнями и трахаться. К собственному ужасу или разочарованию или Бог весть чему ещё — Донхон не ошибается. — И я тебя. Почти приглушённое закрытыми дверьми и окнами автомобиля, пока они притормаживают для пяти минут отдыха в нужной для этого зоне после долгой езды. У Чанхёка заканчиваются сигареты, и он выходит за ними в ближайший магазинчик, а возвращается с телефоном у уха и этими обрывками значимых слов. Донхон прикладывается лбом к тёплому рулю и тихо вздыхает — его плечи устало поднимаются и опускаются. Сил бы ещё немного продержаться. — С сигаретой сюда ни ногой, — Донхон тут же поднимает взгляд, когда дверь пассажирского открывается и с зажатой губами сигаретой в салон заглядывает Чанхёк. — Придушу. — Такое лучше в постели, — младший пожимает плечами, но всё-таки послушно закрывает дверь, стараясь не дымить в машину. Донхон ничего не успевает ответить, да и вряд ли нужно. Дальше дорога выходит на удивление спокойной. Если бы только Чанхёк не закидывал ноги на бардачок, прямо к самому лобовому стеклу, пачкая его пыльными подошвами кед, всё было бы идеально. Но Донхон смотрит только на дорогу и полностью игнорирует чужое существование. Чанхёк сначала пытается рассуждать о нужности отношений, о чувствах и всём этом, по сути, бесполезном, но открытый игнор заставляет в конце концов притихнуть. — Я устал, — в полной тишине заявляет Донхон, чем будит чуть задремавшего Чанхёка ближе к полуночи. Радио не включалось с самого начала поездки, потому что не было в этом смысла — мысли в голове всё равно кричат громче, резонируя с отголосками ненависти из глубины души. — Как и все мы, — Чанхёк бормочет сонно и чуть поворачивает голову в сторону старшего. — Ничего нового ты не сказал. — Я устал вести машину, дурень, — Ли цедит сквозь зубы и чуть сильнее давит на педаль. — Скоро должно быть что-то типа хостела. Заночуем и дальше поедем утром. — Ого, у тебя есть деньги? — Чанхёк явно оживляется после услышанного и чуть выпрямляется, хрустя затёкшими конечностями. Сонливость как рукой снимает. — Не твоё дело. Денег, конечно, у Донхона почти нет. Остатки он оставил на предыдущей заправке, рассчитывая на то, что владелец не будет слишком уебаном и закинет аванс на карту до того, как придётся возвращаться. Это было рискованно, но влезать в чанхёковский кошелёк Донхон отказывается даже под страхом смертной казни. Лучше до ноющей челюсти жевать мятную жвачку и ночевать в машине, чем слушать чужое хвастовство. По дороге действительно встречается что-то вроде хостела — Донхон выруливает на парковку, вставая в тени деревьев, и глушит мотор. Фары гаснут, оставляя единственным источником света только огни небольшого здания позади. Чанхёк оглядывается. — Крутой хостел, ничего не скажешь. — Просто заткнись и продолжай спать, у тебя это хорошо получается. Донхон щёлкает по кнопкам в двери, блокируя их и выворачивает ключ в зажигании на безопасное положение, чтобы случайно не задеть коленом во сне. Он бы и перебрался на заднее сиденье, но оно не такое широкое, а оставлять Чанхёка единственным в передней части машины как-то не хочется. Дело не в заботе о младшем, конечно. — Интересно, ты всегда был такой язвой? Или это только я тебя так раздражаю? — Чанхёк поворачивается на бок, насколько позволяет положение и смотрит на Донхона. — Интересно, а у тебя всегда язык так хорошо работает? — А ты хочешь проверить? Донхон вымученно стонет, потому что сил больше нет. Он хочет хотя бы немного подремать перед предстоящей встречей, а не слушать бредовые подкаты от человека, которого он вообще желал бы никогда не видеть. Слишком больно даются ассоциации; слишком больно приходит смирение. Глаза закрываются сами по себе не только от усталости. — Я и ты? Только в твоих снах. — Уже было. — Я был сверху, надеюсь? — Как придётся. Донхон заинтересованно приоткрывает один глаз. У Чанхёка на щеках оранжевые отсветы уличного фонаря и растрепавшиеся в хвосте русые волосы, глаза прикрыты и грудь вздымается ровно, рука под головой для удобства. Он совсем не нервничает, когда говорит такое, да и с чего бы ему. Донхон устало цокает. — Какая жалость, что пистолет остался в магазине. — Я уже понял, что ты фетишируешь на ствол во рту, да. — Хёк, — Донхон внезапно резко поворачивается к Чо и хватает его за руку. — Меня затрахали твои подъёбы. Заткнись. — О, так заставь меня. У Чанхёка на губах играет ухмылка из блядского спектра, которого Донхону ещё не доводилось видеть, и это так нестерпимо бесит, что пальцы сжимаются на чужом запястье сильнее нужного. Тик-так — часы на приборной панели отсчитывают два сорок семь ночи; Чанхёк ведёт головой по подголовнику, надеясь этим действием убрать мешающуюся чёлку с глаз. — Ты ведь в курсе, насколько отвратительно это звучит? — Что, ещё хуже, чем кусать Кольт? — Как же ты меня заебал. Донхон кусается и сильно, потому что остаток сил направить больше некуда. К собственному сожалению и даже разочарованию, он отлично ведётся на уловки и даже сейчас не понимает, как чертовски нагло Чанхёк воспользовался своим положением. Младший кусается в ответ, перехватывая инициативу, дёргает рукой — Донхон не отпускает, лишь вжимая в сиденье. Донхон никогда бы в жизни не подумал, что ему будет так приятно сжимать чанхёковские отросшие волосы в кулаке на затылке, задерживая в одном положении, пока головка возбуждённого члена упирается в чужое горло. Чанхёк и сам гордо не отстраняется до последнего, даже когда дышать становится совсем трудно, и тогда Донхон двигает бёдрами, заставляя всё же отстраниться. Младший закашливается, а Донхон мажет по чужим губам и подбородку пальцами, собирая стекающую слюну — куда уж там до брезгливости в такие моменты. Чо ластится благодарным котом, прежде чем вернуться к начатому. Старший просыпается от нагло светящего сквозь густую листву луча солнца. Чанхёка нет на соседнем сиденье, ремень на джинсах расстёгнут, а по краю футболки белые разводы. Донхон вымученно стонет в очередной раз; взгляд падает на приборную панель — шесть тринадцать, а в салон через совсем немного приоткрытое окно тянет куревом. Двери разблокированы. Чанхёк курит, привалившись к багажнику — подставляет лицо только-только встающему солнцу и жмурится как-то мило. Встречает рассвет в одиночку и, кажется, даже рад этому. Донхон хмурится, когда подходит к нему, замечая, насколько стлела сигарета, а потом забирает её из чужих пальцев. Чанхёк почему-то только улыбается. — Красиво, да? — говорит он хрипло, убирая прядь растрёпанных волос за ухо — за то время, что Донхон спал, на волосах успела появиться какая-то спортивная повязка, но от вечно лезущей в глаза чёлки она мало спасает. — Если ты о себе, то нет. Дым бьёт по горлу и лёгким, но Донхон сдерживается, чтобы не закашлять — обычные сигареты он не курил уже давно и не планировал снова начинать, но прямо сейчас тянет к этому нестерпимо. Или же просто хотелось испортить чужую идиллию, Ли точно не знает. — Ну и не о тебе тоже, — Чанхёк даже не смотрит на него, складывая руки на груди и щурясь немного. — Солнце. Оно почти тёплое сейчас. Иногда Чанхёк говорит странные вещи и Донхон не то чтобы не совсем — он вообще его не понимает, да и отвечать что не знает. Вместо разговоров он докуривает сигарету, а на последней тяжке Чанхёк тянется к нему и бестактно целует — дым рассеивается в утреннем воздухе, когда Донхон потрясённо выдыхает. Он держится буквально пару секунд, а потом отстраняется и начинает кашлять — либо больше не брать эту дрянь в рот, либо наоборот начинать делать это чаще. По своим местам в машине усаживаются молча; бычок тушит колесо машины, вдавливая в асфальт. — И к чему это было? — Донхон смотрит прямо на дорогу, тормозя на последнем светофоре перед нужным им офисом. — Не понимаю, о чём ты. — Всё ты понимаешь. — Хён, — Чанхёк краем глаза смотрит на старшего, но потом снова возвращает взгляд к экрану мобильника — там чуть больше двадцати трёх процентов заряда и множество раскрытых вкладок в браузере. — Вот честно. Такие моменты должны оставаться в том времени, в котором их совершили. Сколько времени прошло? Три часа, шесть? Вот пусть там и остаются. Светофор загорается жёлтым; зелёным — Донхон мягко давит на педаль газа и крепче сжимает пальцы на руле. — У тебя кто-то есть, но ты всё равно отсасываешь мне, находясь далеко от дома и вообще непонятно где. — Это детали. — Это измена. — Это наш поворот, хён. Донхон видеть не может Чанхёка. Дело даже не в его поведении и вызывающих шутках; дело не в стиле его одежды или причёске, манере держать сигарету в пальцах или характере. Дело в том, что Чанхёк слишком сильно похож на донхоновского бывшего. А видеть напоминание о прошлом, когда ты пытаешься построить новое — не хочется от слова нихуя. Донхон не сомневался в том, что Чанхёк свалит сразу же, как они затормозят у офиса; не сомневался и в том, что разговор с поставщиком пройдёт удачно. В конце концов, это не что-то сверхъестественное, а очередная обыкновенная сделка, но только руками самих сотрудников, а не начальства. Донхон разбирается с этим делом в течение часа, звонит владельцу и едва успевает прикусить язык, чтобы не сказать, какой же он, начальник, всё-таки говнюк. Чанхёк появляется за минуту до того, как Донхон заводит мотор. — Я не говорил, что ждать тебя не буду, но ты, видимо, сам был готов к этому, — Донхон откидывается на сиденье, когда Чанхёк забирается в машину. — Ты думаешь, я плохо тебя знаю? — Я думаю, что ты вообще нихуя не знаешь. — Досадно, я ведь тебя умным считаю, хён. Половину обратного пути они едут в полнейшей тишине без попытки нарушить её. Вторую половину пути Донхон помнит очень-очень размазано — последнее в памяти ярким всполохом педаль тормоза в пол, потому что Чанхёк кусает в шею. Белым шумом чужие стоны в ушах, тонущие в обивке задних сидений, отросшие волосы в кулаке и побагровевший засос выше лопатки. Донхон срывается так, что даже не помнит, что конкретно к этому привело — помнит только чужую сумасшедшую отдачу и едва слышное Донхон, ещё, прежде чем спрятать покрасневшее лицо в ладонях. Чанхёк спит на заднем сиденье вплоть до того, как машина тормозит у их пустующего магазина. — Вставай, приехали. Чанхёковская смятая футболка липнет к телу, но тот даже не морщится, как будто не в первый раз такое. Сам выползает из машины еле-еле и хромает к дверям первее Донхона, чтобы открыть их самому. Донхон наблюдает из машины, не торопится догонять, а потом смотрит на себя в зеркало заднего вида — такого количества красных пятен он не видел на своей шее даже когда встречался с Хоёном. — Сумасшедшие сутки, — выдыхает Чанхёк, бессовестно щёлкая банкой газировки прямо перед кассой. Со стеллажа пачку сигарет в карман джинсов под смятую футболку, а деньги аккуратной стопкой ложатся в кассовый аппарат. — Я домой. — Сам доберёшься? Вопрос вылетает быстрее, чем Донхон успевает сообразить. Он делает вид, что поправляет журналы на стойке у входа, лишь бы не смотреть на разъёбанного в хлам Чанхёка. Конечно, не фигурально, но внешне вид у него более чем просто помятый и от этого почему-то щемит в сердце. Но стоит ему привычным движением убрать волосы за ухо, как вновь поднимается волна ненависти где-то глубоко в донхоновском сердце. Чанхёк снимает съехавшую повязку с волос. — Да. Никаких колкостей, никаких шуток, никаких намёков. Чанхёк выглядит вымотанным и крайне усталым, и пугает не столько внешний вид, сколько манера общения. Донхон с ответом не находится, предпочитая и дальше возиться с журналами. — Уёбывай отсюда, — отрезает Ли, кидая в Чанхёка его же ветровку. — Ого, мы доросли до увольнений? — На этот раз без шуток, Чанхёк. Вали. Чанхёк глубоко вздыхает, предпочитая и дальше распластываться по прилавку — Донхон пытался его уволить уже несколько раз за текущий месяц и Чо никогда не приходило в голову, по какой именно причине. Уточнять, разумеется, не хотелось; Чанхёк всё надеялся, что Донхон поведёт себя как взрослый и всё обоснует сам, но нет. — И что же это получается, — Чанхёк выпрямляется, завязывает узлом рукава ветровки на бёдрах и упирает руки в бока, — ты меня прямо сейчас увольняешь в сотый раз за месяц и я должен тебе поверить? — Но я же не виноват, что ты настолько тупой, что с первого раза не понял. Чанхёк смотрит на Донхона, как на непробиваемого идиота — которым старший и является — и чуть склоняет голову набок. Невозможно. Просто невозможно. Ли Донхон невозможный. — Дверь там, — Донхон быстро указывает куда-то за чанхёковское плечо и продолжает пересчитывать деньги в кассе. — Причина? — Напишешь по собственному желанию. — Не то. Чанхёк заходит к Донхону за прилавок, наплевав на все правила приличия и включённую над камеру. Он напирает, заставляя Донхона сделать маленький шаг назад, но не растеряться. — Что из словосочетания уёбывай отсюда тебе не- — Скажи мне причину, по которой ты так ненавидишь меня, хён. Донхон замирает. У Чанхёка не слёзы в глазах — только искреннее непонимание смешанное с отчаяньем; таким Ли его ещё не видел. Даже тогда, месяц назад, когда вжимал его в заднее сиденье своего автомобиля, Чанхёк не казался ему таким открытым и уязвимым, как сейчас. Чо прячет руки в карманы джинсов, но взгляд не отводит — терпеливо добивается от старшего ответа. Донхон делает ещё шаг от кассы, закрывая ящик, отводит взгляд. — Я не ненавижу тебя. Ложь. — Неужели? — Я искренен. — Тогда посмотри на меня. — Слушай, я сказал тебе убираться отсюда. Деньги я переведу на твой счёт, последнюю зарплату, но сейчас ты можешь уходить. Чанхёку трудно сфокусировать взгляд — теперь в глазах собираются те самые предательские слёзы, но он не делает ни шагу назад. Только ещё один шаг вперёд, оказываясь почти вплотную к старшему. — Ты ведь выкупил его, да? — тихо спрашивает Чо. Глаза в глаза — у Донхона за радужкой плещется решимость напополам с растерянностью. — Я не обязан говорить тебе. — Выкупил? — Да. Чанхёк согласно кивает — больше никаких выебонов и никаких слёз, лишь неприкрытые эмоции, точнее, целый коктейль из них, в котором он точно не сможет разобрать, где облегчение, а где боль. Ему хорошо видно, как у Донхона опускаются плечи и сдувается решимость, но напирать больше нет сил. Он обходит прилавок, придерживаясь за него лишь пальцами и уходит вглубь зала, блуждая меж невысоких стеллажей. Донхон остаётся наблюдать за кассой, не до конца понимая, какого зверя он сейчас освободил. — Без проблем, — наконец говорит Чанхёк, стоя около полки с чипсами. Словно бы всё это время он обдумывал ситуацию и решал, что сказать, но на самом деле просто собирался с силами, чтобы произнести хоть слово. — Я ухожу, не беспокойся. Чанхёк напоследок проводит рукой по шуршащим упаковкам — те валятся с полки на пол друг за другом, шумя, а затем и с соседней полки падают остальные товары. Чо нарочно задевает всё, к чему может прикоснуться, оставляя после себя полнейшую разруху, и когда о плиточный пол разбивается стеклянная бутылка газировки почти у самых дверей — Донхон срывается. В несколько торопливых шагов оказавшись рядом, Донхон бьёт наотмашь по чужому лицу и почти сразу же получает ответ; удар, ещё один, и ещё — чёрт знает что происходит, когда Чанхёк хватает старшего за грудки, а Донхон его за растрёпанные волосы. Дышат сбито, у Ли кровь идёт носом, у Чанхёка разбита губа и расцарапана шея, потому что донхоновские немного отросшие ногти имеют свойство больно цепляться. В полной тишине оба пялятся друг на друга безбожно, а потом почти одновременно отпускают. Чанхёковская футболка заляпана мелкими красными брызгами, но он только хмыкает, пальцами собирая кровь с губ. — Ты ужасный придурок, хён. Пнув ногой останки битой бутылки, Чанхёк уходит, гремя колокольчиком над дверью. Донхон хватает с полки упаковку салфеток и прикладывает сразу две к носу, стараясь остановить кровь. Чанхёк, стоя на парковке рядом с донхоновской машиной, завязывает волосы в хвост, щёлкает резинкой — Донхон этого не слышит, но в голове щёлк разносится сам по себе, словно записанный на плёнку. Смотрится в пассажирское стекло, одёргивает запачканную смятую футболку и ещё раз мажет пальцами по губам, а потом уходит. Почему-то Донхон думал, что Чанхёк воспримет всё более легко и даже помашет на прощание, но тут. Видеть чужую удаляющуюся спину почему-то внезапно больно. Дело не в саднящих местах ударов, конечно. У Чанхёка солёно-горькие губы отдают железным привкусом — Донхон чувствует это своими собственными, когда сжимает ноющие пальцы на чужих предплечьях, останавливая и перетягивая внимание на себя. По шоссе, как назло, проезжает машина, но она даже не останавливается, а Чанхёк вцепляется в чужие руки, позволив сигарете упасть на сухой асфальт. Часы над прилавком показывают семь тридцать семь вечера, а у Донхона уходит земля из-под ног, потому что Чанхёк толкает обратно в сторону магазина, болезненно надавливая на плечи. Спина встречается с дверцей автомобиля, потому что никому совсем ничего не видно — Чанхёк нащупывает ключи в чужом кармане и вытаскивает, потому что деваться больше некуда. Донхон качает головой — нет, не сейчас, я не закрыл магазин, но Чанхёк не уступает ни на долю секунды — нет, сейчас. Выбор был сделан в тот момент, когда Ли бросил всё и вышел на улицу, не позволяя младшему далеко уйти, так что теперь Донхону остаётся только принять случившееся. И даже когда он, до боли вцепившись в обивку замученного заднего сиденья, просит не сейчас, Чанхёк победно игнорирует, сжимая сильнее чужой член в ладони и отрывисто надрачивая — сейчас, хён, и никак иначе. Чанхёк метит донхоновские ключицы багровой россыпью под аккомпанемент сбитых хриплых стонов, а потом сам шипит от того, как больно сжимаются пальцы в волосах — Чо клянётся постричься покороче, лишь бы не чувствовать этого вновь, но Донхон слабо улыбается, срываясь на новый тихий стон. Это стоит многого, если не всего в чанхёковской жизни. После не разговаривают — Донхон молча застёгивает свою рубашку без пары пуговиц в середине до самого конца и не может нормально сесть, предпочитая полулежать, обнимая ногами чанхёковскую талию. Это всё просто невозможно, Донхон ругает себя до стёсанных костяшек в самом тёмном углу сознания — он не собирался давать слабину настолько, он всё ещё ненавидит Чанхёка и не может на него смотреть. Уж тем более с подбитым лицом. И дело даже не в том, как Чанхёк двигается или что говорит; не в том, как говорит и как смотрит в глаза, стараясь заглянуть в самый потайной уголок души. Дело в том, что Чанхёк ужасно сильно похож на донхоновского бывшего и даже не на Хоёна — Донхон ему никогда в жизни не признается. Чанхёк — всё то, чего Донхон так упорно в своей жизни старается избегать, но всё равно напарывается каждый раз и падает в бездну вместе, крепко держась за чужую руку. — Это была не измена, — Чанхёк натягивает свою излюбленную футболку и снимает с подголовника переднего сиденья впопыхах скинутую ветровку, когда вжикает молния ширинки. — У меня нет отношений и не было. Друг тогда звонил. Донхон приподнимается на локтях. — Я ненавижу тебя. — Потому что я похож на твоего бывшего. Как его фамилия была, напомни? Донхон цедит сука, заткнись, и резко поднимается, больно кусая младшего в изгиб шеи. Боль от собственного столкновения макушки с крышей машины меркнет, когда Чанхёк хватает за челюсть. Донхон в долгу не остаётся — пальцы сжимаются на покрасневшей пострадавшей шее и ладонь давит на кадык. Засосы поверх царапин — чертовски невероятное зрелище. — Живьём сожру, — Ли смотрит в чужие глаза не моргая, а потом тянется ближе и мажет по разбитым губам своими. — Закрою магазин и сожру. — Только знаешь, — Чанхёк перехватывает чужую руку, давя на запястье; хрипит. — Я заебался трахаться в машине, можно уже перебраться в чью-то кровать? Там и душить удобнее будет. Донхон от растерянности ослабляет хватку, а Чанхёк успешно выбирается, отползая к самой двери. — Ты ненавидишь меня, понимаю, — Чо на ощупь давит на кнопку открытия двери и кое-как вылезает на улицу; постепенно начинает темнеть. — Но я не твой бывший. Пока что. И я явно лучше него. Донхон ни за что в жизни не согласится с Чанхёком. Но увольнять его он передумывает. По крайней мере, на ближайшую неделю. Сначала он узнает, откуда Чанхёк располагает информацией — вряд ли по взгляду всё можно прочитать; обработает его раны и укусы на худощавом теле. А потом уже можно и увольнять.