Голодомор

Капли били по окну и венозной сеткой стекали по стеклу вниз. Ветер выл как голодный волк, бился о поросшую тонким редким мхом раму, ставни с плачем качались и нечасто, но с силой стучали о бревна сруба, когда ветер наваливался особенно крепко. Лето выдалось мрачным и дождливым, и даже в самый теплый день мужик выходил на двор в зипуне и с покрытой головой, как в середине октября, хотя к земле шли теперь в принципе редко — без надобности. Солнца не видно было уже третий год, поля стояли серые, неурожай опустошал амбары. Народ ходил мрачным, злым, опухшие от голода лица с ядовитой тоской смотрели друг на друга и молчали. Молчали все, даже дети: лупоглазо мигали друг другу, губы их, как еловые ветки на ветру, раскрывались и в улыбке оголялся редкий частокол маленьких зубов. Улыбались и молчали. Эрен подпер щеку кулаком, валик кожи поднялся к глазу и закрыл его, как будто он подмигивал небу. Гром треснул вдалеке со звуком провалившейся наземь сосны и Эрен заговорил, не поворотя от окна головы: — Попадья приходила с утра. Чего хотела? — Ты разве не спал тогда? — исхудавшие, но по-прежнему сильные руки Зика с нажимом скрутили рубаху в жгут, и отжатая вода, вторя дождю за окном, полилась в таз. — Воскресной службы не будет, поп хворает, она говорит «травушка» нужна. — Заходила в дом? — Зик покачал головой сам себе, Эрен на него не смотрел.  — Стояла в сенях. Я ей цикорий предложил выпить внутри, она лицо сделала и ушла ни с чем. — Это ты зря. Цикорий нам самим нужен, нечего нахлебников поощрять, — губы Эрена беззвучно зашевелились, как у беззубой старухи, сосущей хлебный мякиш. Он развернулся всем корпусом и его взгляд сразу нашел взгляд брата. Глаза Зика, обрамленные светлыми ресницами, смотрели ясно и внимательно, и если не всматриваться, то покажется, что все его лицо открыто тебе улыбкой, хотя это было не так. Улыбался Зик редко: уголки его губ, как поплавок на водной глади, скакали вверх-вниз при разговоре, но выражали при этом ничего. Эрен залюбовался, хитрым прищуром смеряя брата с ног до головы, как будто в нем произошла какая-то чудесная перемена и он ее внимательно изучал. Наконец Зик расправил плечи, встряхнул мокрую одежду, перекинул через обтесанную деревянную палку, за веревки свисающую с потолка над печью. Голова закрыла лучину и по полу между их ногами туго натянулась густая тень Зика. Эрен улыбнулся и поводил ступней по половице там, где у теневой копии его брата был лоб. — Попадья не дура и травки она твои пить не будет. Все смотрит, кабы мы, брат, не померли. Эрен хмыкнул, Зик не возразил. В селе их дом считали, если и не проклятым, то точно нехорошим. Сруб Йегеров у самого отшиба на возвышенности у бора производил впечатление хищного зверя, белыми зубами оконных ставней обращенных к стаду кривых, кособоких сельских изб. Иногда казалось, точно этот дом съеживается и припадает мордой к жирному чернозему, как это делает животное перед броском. К братьям относились с отвращением и страхом, никто не понимал, откуда они взялись. В деревне, где все друг друга знали, Йегеры были чужими, но вместе с тем они словно были здесь всегда: еще до того, как территорию заселили первые кочевники, и уж точно будут после смерти последнего деревенского мужика. И если белокурый Зик с лицом, тронутым возрастом и последствиями работы в земле и под солнцем, виделся разве что травником не от мира сего, то молодое монголоидное лицо Эрена с поразительно умным прищуром казалось склеилось из суеверий и сказок о лесном колдуне. Радужка его глаз, похожая на желтое яблоко с недозрелым зеленым бочком, ловко и шустро то показывалась, то исчезала за дольками по-детски припухлых век, что иногда казалось, будто, взглянув наверх, его глаза имели свойство закатиться вовнутрь, обернуться и появиться уже снизу. Таким образом, говорили суеверные бабы между собой, Эрен следил за всем, что происходит за стенами каждой избы, и все либо в шутку, либо с дрожью в голосе убеждали друг друга, что Лукавый смотрит на них каждый раз, как Эрен убирает сальные пряди с глаз и обращается лицом к людям. Эрен чавкнул и выпустил зажеванную губу изо рта, этот звук вывел Зика из раздумий и он с неприятным чувством заметил, как брат игрался ногой с его тенью. — Подашь? Эрен кивком показал за спину Зику, где рядом с только что повешенной, висела уже подсохшая со вчерашнего дня черная рубаха Эрена с вышитым красными нитями символом барвинка на рукавах и вороте. Зик сгреб ее в руку как граблями одним махом, ткань была еще влажная и от жара печи теплая, словно от пота. На месте сгиба образовался твердый слом, и Зик потратил еще какое-то время, чтобы бережно разгладить одежду ладонью. Он молча подошел к брату на расстояние вытянутой руки и протянул рубаху. Эрену такое не понравилось. Молния за окном разделила его лицо и впалый не натруженный живот на две части, тот глаз, что оказался в тени, недобро засмеялся и подмигнул Зику. Эрен развернулся к нему спиной и в приглашающем жесте развел руки, как птицы раскрывают крылья. Лопатки заходили ходуном под кожей вверх-вниз как две чаши рычажных весов. Это зрелище показалось Зику настолько противоестественным, что он отвел взгляд и наспех накинул рубашку на подставленные для него плечи. Очки запотели от собственного горячего дыхания, поэтому, когда он вновь обратился к Эрену, который теперь сидел к брату боком и перевязывал рубашку поясом, увидел его лицо как сквозь туман. — О чем мечтаешь? — Утром пойду снова за лапчаткой, как дождь стихнет, — предупредил Зик после паузы. Он стоял почти вплотную к брату и сделал шаг назад, чтобы проще было смотреть Эрену в глаза сверху вниз. Лицо Зика за последние месяцы недоедания осунулось и приобрело вид болезненной желтизны. Эрен хмуро оценил его исподлобья. Лапчатка была травой редкой, но дельной, если удавалось ее добыть, то отвар выменивался на репу, хлеб и соль вместе взятые. Этого хватало на несколько полноценных обедов. Иногда приходила доярка с больным сердцем. Она была одной из немногих, у кого скотина до сих пор осталась жива и давала молоко. Женщина ставила кувшин с маслом на пороге дома и утром получала настойку. Отварами и мазями Зика Йегера пользовались многие, его самого боялись как минимум все, но верило большинство. Он не был лекарем, но его с придыханием звали «знахарь», водили к нему даже новорожденных, и он, внимательно и участливо выслушав жалобы, в тишине готовил питье, одному ему известное из чего сделанное. На вопросы не отвечал, о себе не говорил и о других не спрашивал: получил, что хотел — уходи. Взамен ему давали съестное, иногда брал дровами, женщины шили ему рубахи, глухой старик взамен на мазь от больных суставов из корня лопуха тачал Йегерам башмаки. Так и торговали. Мяса уже давно никто не ел и не ждал. — Не ходи, — лицо Эрена до того смешливое теперь выражало беспокойство. Он вытер тыльной стороной ладони неуместно мокрые глазенки, вытянул руки и они ловко нашли торс брата, обвили его тело под тканью распахнутой рубашки, такой же как у него самого, только белой и без орнамента. Притянули к себе. Лицо его оказалось аккурат на уровне обнаженной груди Зика, и Эрен, будто только этого и ждал, прижался к теплой коже с запахом мыла и травяного отвара. Запричитал. — Не найдешь, ой, не найдешь. Он потерся как кот и помычал, тыкаясь носом в некогда крепкое тело. Там, где раньше плотным слоем лежали мышцы, сейчас кололись кости. Губы проделали путь от солнечного сплетения до середины грудины, и когда Зик недовольно качнулся назад, рот сомкнулся на русых немного вьющихся волосах на груди. Эрен оттянул волосы губами и кожа потянулась за ними. Зик зло зашипел над ним и толкнул в плечи грубее, чем хотел. Юноша зашатался на лавке как игрушечный деревянный конь, но остался сидеть, только волосы, до того спрятанные за уши, грязной занавеской свесились перед глазами. От толчка у Эрена что-то свалилось между ног. Зик, который уже собирался уйти, застыл: на полу у самых пальцев младшего Йегера, где недавно стелилась тень от головы Зика, лежал светлый длинный жгут толщиной с палец. — Что это у тебя? — спросил Зик, бегая немигающим взглядом от глаз Эрена до его ступней и обратно. Он наклонился брату в ноги, не сводя с него глаз, как будто боялся, что Эрен, точно уличенный в страшном преступлении, сейчас сорвется с места и убежит. Эрен увидел, как низ рубашки брата сполз и волнующе оголил сливочную полоску поясницы, а горловина наоборот навалилася чуть ли не до белокурой макушки. Эрен облизал губы. На языке и губах были выдернутые с груди волосы Зика. Зик подцепил пальцами жгут и выпрямился во весь рост, на этот раз его тень накрыла Эрена целиком. Старший Йегер в нерешимости повертел находку в руках и повторил вопрос. — Это тебе. — Мне? — переспросил Зик, будто не расслышал, и снова посмотрел на предмет. К своему огорчению он наконец понял, что это. — Это мой хвост, Зик, и я отдаю его тебе. Я всего себя тебе отдам. По кусочку. Это уже второй. В ладонях Зика, как тонкий корень хрена, лежал засушенный крысиный хвост. Местами на нем еще сохранилась похожая на твердую леску короткая шерсть, но в основном он был голый и белый, кое-где кожа чешуйками спадала от прикосновений и под ней был бурый, почти черный цвет мертвой ткани. Зик не знал, какая эмоция наползла на его лицо, но Эрен выглядел осчастливленным. Зик поймал его поплывший томный взгляд и внутренне похолодел от быстрой перемены, случившейся с братом. Выражение лица Эрена было соткано из разной эмоции, но сильнее всего через его глаза и рот крупными стежками, как узор на девичьем сарафане, было вышито желание. Зик выдержал мучительный зрительный контакт и вскинул брови в ожидании продолжения диалога и пояснений со стороны Эрена, но тот вновь заворожился уже утихающей грозой, неожиданно скоро потеряв интерес к недавней беседе. Перед окном черная от влаги стояла опушка. Отдельных деревьев было не различить, зелень побурела и зачахла от частых дождей и отсутствия света, оттого лес выглядел трясущимся блестящем дегтем. — Не ходи, — повторил Эрен. На этот раз фраза звучала не просьбой, а предупреждением. Зик вернулся к печи. Мокрые рубахи свисали в два ряда как ветви ивы у пруда, Зику пришлось раздвинуть их руками, чтобы залезть на настил из нескольких шерстяных покрывал. Он улегся боком лицом к комнате и сквозь черно-белое с красной вышивкой обрамление свисающих тряпок видел Эрена за столом. Брат вяло раскачивался на лавке в такт трепыхающемуся бору за окном, изредка переглядывался с чучелом бескрылого ворона и шептал «не найдешь». В дальнем углу избы по диагонали от печки у самого потолка была прибита полка, обвешанная, как блинами, пожелтевшими со временем полотенцами. Синий и красный орнамент на них выцвел и напоминал переплетение жухлых трав и цветов. Среди полотенец, как укутанный в сорочку младенец, стоял неживой ворон с оторванными крыльями. Он возвышался над комнатой неприятным тяжелым пятном, и если смотреть боковым зрением, казалось, будто бревна в углу у самого потолка испортились и из них тягуче валился черный гной. То был красный угол.

***

Во сне Зик стоял на крыльце у прохода в огород. Солнце жарко пекло, раскаленный воздух плавил и искажал пейзаж, как рябь на воде. Йегер сделал шаг из-под деревянного навеса и теплый свет облизнул весь его правый бок от ступни до макушки головы. В тени яблоневого дерева он различил темное смуглое пятно с ручками и ножками, как будто только выпавший из печи раскаленный и алый изнутри от жара уголь обрел жизнь. Теперь их было двое: Зик и пятно. И он чувствовал все, что чувствует пятно, видел все, что оно видит. В маленьких с грязными овалами ногтей руках были веером раскрыты два черных крыла, между ними свесилось обмякшее птичье тело. Голова с раскрытым клювом неестественным образом запрокинулась назад и только глаз смотрел натурально и внимательно, как будто он жил сам по себе, но был заперт в мертвом вороньем теле. Зик моргнул. Детские ладошки крепче схватили за место, где у птицы были плечевые кости, перья смялись, пух хлопьями упал на голые красноватые колени. Руки с силой взрослого человека потянули в разные стороны так, что птица растянулась точно на дыбе. Звуков не было, они проваливались как в вату и доходили до уха Зика слабым шуршанием, но он физически ощутил, как кости в крыльях вышли из суставов и надломились. Собственного вскрика тоже слышно не было, спертый воздух разом поднялся в его легких и беззвучно вышел через рот. Посыпались перья черными дымовыми клубами, птичье туловище опустилось до земли и только обескровленные мышечные волокна алыми лентами растянулись между оторванными крыльями и мертвым телом. — Брат, вылечи птицу. Пятно обрело лицо. Теперь оно смотрело на Зика большими колодцами-глазами и говорило с ним голосом маленького Эрена. У пятна была голова Эрена, его тело и даже одежда, но это все еще было пятном. В красных ладонях Эрена-пятна лежала бескрылая туша, она была чересчур крупной для таких ручек и еле помещалась в сомкнутых лодочкой ладошках. Большие и указательные пальцы по обе стороны туловища выглядели алым многослойным обрамлением, словно ворон был в утробе человеческой женщины. Это выглядело неправильно, противоестественно, нутро говорило, что так не бывает. Зик хотел закрыть глаза кулаками, как делают маленькие дети, и убежать в дом, где правый бок не припекает солнце, где нет пятна, где нет окутанного детскими ладошками тела, которое без крыльев переставало быть птичьим. — Накорми ее травкой. Между бревнами сруба редкой бородой торчала пакля. Зик не любил ощущение мертвой жесткой травы, живые руки не принимали ее, она колола их, отвергала, это тоже было противоестественным. Мертвая трава больше не была травой, как птица без крыльев переставала быть птицей, они становились чем-то, чему не было названия, это претило природе и пугало. Тем не менее, вытащив крупный кусок пакли между двумя бревнами, Зик повозил его пальцами, формируя неплотный шар. Так он сделал еще несколько раз, пока ком стал едва ли умещаться в его ладони. Брюхо ворона оказалось разрезанным от головы до лап. Две стороны разреза были оттянуты в противоположные друг от друга стороны и полностью раскрывали нутро. Внутри все словно было обито алым нежным хлопком, не было ни внутренностей, ни костей. В синем переплетении капилляров Зик узнал вышитый как будто шерстяными нитками орнамент алатыря. — Ну же, накорми ее травой. Ком пакли вошел в птичье тело поразительно легко и это перестало быть неправильным. Ворон по-прежнему был бескрылым, а трава — неживой, но все вместе это создавало образ поразительной ясности и верности происходящего. Зик почувствовал, что его рот улыбнулся. Он посмотрел на Эрена-пятно и увидел перед собой нагую спину брата с поднимающимися и опускающимися под кожей лопатками. На это зрелище чересчур очевидно наложилось воспоминание об обрубках крыльев со свисающими красными мясными нитками. — Я всего себя тебе отдам. По кусочку. Это первый. В ладонях Зика невесомо лежало два оторванных крыла. Наконец Зик услышал свой вскрик и проснулся.

***

Эрен зажмурился и приоткрыл левый глаз. В комнате было по-прежнему мрачно, стояла тишина. Тусклый свет пробивался между разорванными краями облаков и ненавязчиво серебрил половые доски сквозь окно. Создавалось впечатление раннего вечера, хотя Эрен, как животное, интуитивно понимал, что сейчас только-только начиналось утро. Он лежал на скамье ногами к двери. Шерстяное покрывало, служившее ему одеялом, за ночь сползло наполовину на пол и теперь одним концом укрывало только его голые ступни. Эрен окончательно разлепил глаза. Лучина не горела и только благодаря натопленной Зиком печи Эрен видел в цвете рыжей охры всю комнату целиком. Из печного пода тянулся запах овсяной каши на воде, аромат был густой и наваристый, сильно отдавал травами Зика и древесной корой. Эрен вздохнул поглубже и ощущение накатившего голода комком сдавило межреберье. Он нехотя переваливающимися движениями принял сначала положение сидя, а потом поднялся во весь рост. Покрывало окончательно пролилось на пол, пестрая коричнево-красная куча из шерсти и ниток напоминала опавшую подгнившую листву. Эрен без особых стараний подцепил ком ступней и почти пинком закинул его на скамейку. От холодного пола по пяткам и наверх пробежались мурашки, Эрен поежился и переминулся с ноги на ногу. Изо всех щелей дом продувало, как сквозь решето, избу давно надо было утеплить, но Зику всегда было не до того, а Эрен просто не хотел. На столе было прибрано. Одна чистая хлопковая салфетка накрывала судно с ломтями чуть подсохшего хлеба, другая свисала с левого края стола, где обычно сидел за обедом Эрен — Зик положил. Завтракал Эрен в тишине и с аппетитом, в два присеста осушил весь горшок с кашей, несколько ломтей хлеба оставил на сухари, чтобы брату было чем поживиться по возвращении. Зик часто уходил в лес. Сосновый бор, окружавший село плотным кольцом, был местом темным, нехорошим. Длинные хвойные ветви и их переплетение напоминали сальные спутавшиеся пряди, закрывающие мрачное небесное лицо. Иногда сквозь еловые волосы виднелись глазенки, то были совы, дикие кабаны, лесные мыши. Живности в лесу было немного, а та редкая, что встречалась, казалось была частью всего леса целиком. Лес был единым организмом, самобытным и самодостаточным, он не звал к себе никого, но если кто приходил — забирал целиком. Редкий мужик осмеливался заходить вглубь чащи, деревья рубили близ опушки, изредка и ненадолго отправлялись за ягодами и грибами. Зик же леса не боялся. Деревья его принимали, Эрен знал, что брат был частью этой единой жизни, поэтому доверял его лесу. Еще с детства младший Йегер привык к частым походам Зика и не злился, когда тот оставлял его одного. И тем не менее, в этот раз какая-то зловещая нечеловеческая тоска против воли охватила все его существо. Желудок был полным и тяжелым, но Эрен ощутил собственную невесомость: рук и ног не было, все чувства перешли под ребра, свернулись там и заныли. Его молодое идеальное тело без шрамов и следов тяжелой работы вдруг тронула страшная рана. Эрен сжал в кулаке рубашку на груди и тихонько, как кашляют старики, дохающим звуком засмеялся внутрь себя. На столе осталось не прибрано.

***

— Ушел братец, а? Ушел, а? С церковного крыльца завидев Эрена напротив храма, взъелась попадья, как будто к ним на отпевание усопшего явился сам черт. Морщины глубокими бороздами делали ее лицо по-уродливому однотипным, и даже когда она улыбалась, окоченевшая кожа на лбу и хмурый изгиб бровей коверкал выражение ее лица, как будто ей больше не были доступны простые и понятные человеческому глазу эмоции. Старость заклеймила на ней накопившуюся за всю жизнь боль. Эрен открыто посмотрел на нее и его губы тронула нежная, почти по-детски наивная улыбка. Йегер нечасто выходил в люди и все свое свободное время проводил дома с единственным родственником. Во дворе за работой его не видели, в лес или к пруду он не ходил: Зик словно берег его как диковинную заморскую куклу, которой противопоказаны труд и работа. Эрен вел себя как инвалид или умалишенный не способный к самостоятельной полноценной жизни и Зик, начиная с самого рождения младшего брата и до сих пор, был его как бы терпеливой сиделкой. Такие крепкие и нежные семейные узы вызвали бы восхищение, если не слухи о том, что братья делят ложе друг с другом как супруг с супругою. Это было недопустимым и постыдным грехом для всего села, но наглый юноша с по-лисьему хитрым лицом нисколько не смущался себя и Зика, наоборот — каждый их выход в люди оборачивался противоестественным, мучительным зрелищем для всех, кому случалось это видеть. Эрен бесстыдно вешался на брата, обвивал руками его шею и плелся за ним как собачонка за куском сала. Иногда мог упасть ему в ноги и захныкать, вываляться в грязи, хвататься руками за щиколотки брата, целовать ему колени и не подниматься до тех пор, пока утомленный вниманием окружающих Зик не снизойдет до того, чтобы опуститься на корточки и, схватив брата подмышками, рывком поднять Эрена на ноги. Только так угоманивался. — Ушел, — ровно ответил Эрен и пнул камень ногой. Между ним, сидящим на скамье, и попадьей по размокшей дороге прошла похоронная процессия, уже вторая за утро. — Помолился бы за него, коли любишь так. Вон, видишь, какая гроза над лесом висит? — ее рука сделала полукруг и кривой палец заострился там, где стоял дом Йегеров и начиналась опушка. — Видишь? — Я, старуха, вашему богу не нравлюсь. А ежели Зика надо будет спасти, так я хоть ангелом, хоть чертом обернусь. Попадья, стоявшая теперь вплотную к Эрену, сделала свое обыкновенное лицо, оно было совсем не под стать духовному сану злым и обиженным. Она потянулась рукой к его голове в намерении подрать юношу за ухо, как это всегда случалось с Эреном помладше, но застыла на полпути. На них испуганно и одичало посмотрело несколько голодных лиц, то ли со страхом, то ли с предвкушением происходящего. Эрен не дрогнул, поднял глаза и зрачки его от нехорошей игры света сузились и как бы по-кошачьи растянулись в линию. Попадья сплюнула ему под ноги и встряхнула головой, словно вспомнила о важном деле, отвернулась, и, быстро переставляя ногами, в перевалку пошла к церкви. — Грязные язычники, — последнее, что донеслось до уха Эрена. Из-за угла выбежали пятеро ребятишек. Они осаливали друг друга тоненькими веточками-ручками и вяло переговаривались. Эрен мысленно пересчитал детей — одного не хватало.

***

Дни потянулись вереницей друг за другом как прогнившие, похожие один на другой бревна сруба. Синее морозное утро вяло и с неохотой перетекало в мрачный полдень, за которым тянулся унылый вечер. Только ночные сумерки отделяли слипшиеся между собой одинаково-блеклые дни. Эрен тосковал. Он мог подолгу, свесившись с печи головой вниз, рассматривать комнату вверх тормашками, болтая ногами по горячему натопленному воздуху. Иногда в дом стучали, он шустро подскакивал и, подпоясав на ходу рубашку, ломился к двери, а обнаружив на пороге очередного калеку, быстро мрачнел, протягивал наготовленные заранее отвары Зика, хватал мешок с продуктами и хлопал дверью. Еды становилось меньше, Эрен жрал все, как свинья в хлеву. Откармливался словно на убой. Лучина в сумерках не потухала никогда, горела ночи напролет — Эрен ждал Зика. Ему хорошо с детства было знакомо ноющее обгладывающее чувство, будто тягость того, что еще не случилось, настигла тебя уже сейчас. Мрачное ожидание было намного чернее леса за окном. С уходом Зика деревня оскудела еще сильнее. Мертвых не успевали отпевать, народ голодал и оттого мер как мухи. Эрена сильнее тянуло в люди. Он ходил по безлюдным сырым улицам как воплощение голода и морока, волосы его опустились еще ниже, в них как будто бы копились чернь и смрад. Эрен питался горем и с каждым новым днем его молодое стройное тело становилось моложе и стройнее, он выглядел до неправильно хорошо и остро контрастировал с запустением, произошедшим в деревне. Иногда, завидев Эрена еще вдали и выбежав со двора в одной сорочке, в ноги ему бросалась вдова. — Зачем ты, проклятый, нас мучишь?! Оставь нас, лукавый, оставь. Она плакала и Эрен, вторя ее воплю, плакал в ответ, и общечеловеческий плач сливался в единый звук, похожий на хохот. — Прости, прости меня, — ворковал Эрен и шел дальше.

***

Когда Зик ввалился в сени, Эрен топил печь иссохшимися поленьями, пепел полетел ему в лицо и осыпался на щеках. За окном с каждым днем холодало все сильнее, август не сулил тепло и все острее ощущалась близость бесплодной осени. Скрип двери впустил в комнату запах кедра и сырого чернозема, Эрен тут же встрепенулся словно окунувшийся в воду кот. Бревнышко выпало из его рук, не добравшись до огня, за ним следом с тем же глухим, тяжелым звуком свалился у порога Зик. Твердая ткань зипуна разъехалась по полу овалом как подол шерстяной поневы, порты были разорваны на коленях и измазаны в смеси из травы, глины и запекшейся крови. В мешковатой крупной одежде Зик выглядел сухим, тщедушным стариком с поредевшей светлой бородой. Среди многослойной ткани Эрен различил торчащие из рукавов пальцы, они почернели и словно закоптились в чугунной печи, почти не шевелились, только слабо подрагивал оттопыренный мизинец. Между волосами, как будто проросшие из кожи, виднелись можжевеловые ветви, бутоны нераскрывшихся дикий цветов, семена шишек; на щеках на манер девичьего румяна помазался ягодный сок. Веки Зика сами собой опустились, комната в алом от незакрытой печной заслонки свете погрузилась для него во мрак, навалился тяжелый сон. Время расплавилось и лилось сквозь Зика горячей смолой, он потерял счет дней и все происходящее склеивалось для него из редких моментов пробуждения и воспаленных бредней сквозь сон. Он чувствовал себя так, словно все еще лежал там, в лесу, голодный и просыревший насквозь, где вокруг ореолом стелилась хвоя, горячо обжигала щеки; ободранную до крови кожу обнюхивали зайцы. Отчего-то сильно-сильно пахло спиртом. — Повернись, я тебя оботру, — послышалось как из-подо льда, тело будто в прорубь окунули. Веки то открывались, то слипались обратно и между ними мельтешило беспорядочное лицо-пятно с широко раскрытыми яблочными глазами и зубастой улыбкой. Сквозь зубы слышалось сбивчивое шептание и сдавленный полусмех-полувопль. К его губам приложились чужие — холодные и влажные — и в рот полилось горькое и горячее. Отвар потек по подбородку и накапал на грудь. Зик жадно проглотил слабым горлом все, что попало ему в рот. Даже сквозь жар и ломоту хотелось есть. Зик проснулся на удивление светлым утром с тем же ощущением голода. Он обессиленно поводил рукой под слоем из нескольких одеял по своему торсу от груди до лобка, под грубой кожей в шрамах все еще слабо чувствовались мышцы, хотя по ощущениям живот провалился вовнутрь и упал к позвоночнику. Его взгляд встретил бескрылый ворон в углу, и не до конца очнувшийся ото сна Зик вспомнил слова Эрена-пятна из сновидения. — Поешь, брат. — Я умер, Эрен? — спросил Зик спросони и, заслышав собственный голос, понял, что еще живой. — Не выдумывай и ешь. Эрен поднес к губам брата деревянную ложку, в ней переливался наваристый, густой бульон. От насыщенного запаха закружилась голова, Зик жадно сглотнул слюну, припал губами и сразу же чуть не поперхнулся. Жевать было непривычно тяжело, Зик сморщил лоб и посмотрел на Эрена. — Я добыл мяса, Зик, — в подтверждении этого он подцепил пальцами из судна здоровенный шмоток и положил Зику в рот, помазав жирными пальцами по губам брата. — Давно мы его не ели, давно ты нормально не ел. Он улыбнулся, глаза его в свете лучины страшно заблестели, загорелись и были похожи на две рыжие луны. Разомлевший Зик осоловело улыбнулся в ответ на нехороший оскал Эрена и с удивлением подумал, насколько же взрослым стал его младший брат. Рука дернулась в желании погладить Эрена по голове, но тот положил свою ладонь сверху и сжал его пальцы своими. Эрен кормил его с ложки, мясо приятно пахло и на вкус было хорошим. Зик не уловил момент, когда снова задремал. Он просыпался еще несколько раз, но был как в бреду, образы вливались один в другой и плыли у него перед глазами. У его лица была ложка супа, его кормил Эрен и иногда мужчина с добрым лицом и маленькими спрятанными за линзами очков глазами. Временами казалось, что у него на груди сидит бескрылый ворон и тычет клювом в солнечное сплетение, туда, где в желудке лежало теплое мясо, как будто птица хотела вспороть ему брюхо и выклевать все внутреннее. — Кыш, кыш, — завозился Зик. — Тише, — баюкал его голос и опустил невольно задравшиеся руки.

***

Когда Зик очнулся, он махом сел и долго бездумно смотрел, как тень от облаков рисовалась на полу. Все звуки слились в один лишь колокольный звон вдалеке. На не сгибающихся ногах он поднялся со скамьи и, сильно шаркая по полу, прошелся по комнате от угла до угла. Создавалось впечатление, что Зик был в доме один, он хотел было крикнуть Эрена, но не понадобилось — дверь отворилась и на пороге появился брат. Зик почти было улыбнулся, но глаза его замигали припадочным мельтешением, как пламя затухающего костра, он не смог сглотнуть ком и от распирающего чувства в груди из горла его донесся только слабый хрип. — Тебе лучше, Зик? Я рад. Эрен вошел глубже, если это вообще можно назвать ходьбой: опираясь на толстую ветвь, он полупрыжками ковылял на одной единственной правой ноге. Взгляд Зика проделал путь от глаз Эрена до места, где раньше была его левая нога. Теперь же у него из бедра торчал короткий обрубок с плотно завязанной в узел штаниной поверх. Эрен бросил палку, которую использовал для опоры, в сторону и упал на брата. Сильные руки Зика чисто механически схватили его за плечи. — Я добыл мяса, Зик. Я выходил тебя. Зик повертел головой, чтобы осознать реальность происходящего, он глупо смотрел на незакрытую за Эреном дверь и крепко стискивал брата в ладонях. Обрубок ноги Эрена коснулся его бедра. — Эрен? Чем ты меня кормил? — Птица не перестает быть птицей без крыльев, как и я не перестал быть собой без ноги. Подбородок Эрена остро впился Зику в грудь, юноша смотрел на него снизу вверх, заискивая, любовно, словно готовился признаться в чувствах. Зик почувствовал во рту вкус рвоты и мысленно досчитал до десяти, пока желчь не опустилась обратно в желудок. Эрен дождался, пока брат снова посмотрит ему в глаза, и уже тише, прикрывая от удовольствия веки, продолжил: — Я ведь говорил, что всего себя тебе отдам. Зик почувствовал теплую ладонь на своей груди, Эрен уперся в него руками и встал прямее. Их взгляды поравнялись и от этого они выглядели зеркально отражающими друг друга болванками. — Внутри тебя приятно, — рука Эрена погладила брата по животу и спустилась к низу. Зик оцепенел настолько, что не мог ни прижать, ни оттолкнуть его, все мысли помешались и создалось впечатление, что рвота была у него не в желудке, а в голове. Он вспомнил вкус вареного мяса и наваристого жирного бульона и ноги у него подкосились. Эрен целовал его в шею, носом проводил по бороде на подбородке. Зик разомкнул губы, чтобы что-то сказать, и Эрен, воспользовавшись моментом, прильнул к его рту, языком провел по его языку и обхватил губами.

***

Горячее дыхание Эрена влажновато оседало на острых ключицах Зика. От болезни скелет полез наружу и теперь младший Йегер обводил кости пальцами. Зик сидел на полу, уперевшись спиной в стену за ним, взмокшая рубашка с красной вышивкой на его груди была распахнута по разным сторонам, к нему всем телом жался Эрен. — Тебе противно? — шепнул он и, не дождавшись ответа, поцеловал Зика в губы. Зик часто брал Эрена: после работы, на сеновале, во дворе, где за углом хохотали женщины. Зик был намного сильнее и, несмотря на внешнее спокойствие, агрессивнее, когда дело доходило до секса. Эрен часто нарывался, раздвигал перед ним ноги, облизывал ему уши и рот в любой неподходящий момент, и Зик давал ему то, что он хочет, пока тот не начинал хныкать и слабо держаться на ногах. Сейчас Зик ослаб, он визуально как будто уменьшился, от беспомощности раскинул руки по сторонам, подставляясь под грубоватые ласки Эрена. Тот напористо оглаживал и сминал его бока, лицом возил по груди и спускался к животу, где начиналась дорожка светлых волос. Дышал часто и прерывисто, Зик кожей чувствовал его резкие выдохи на своем теле. Не приспособившись к культе, Эрен часто не держал равновесие, скользил обрубком по полу, задевая бедро Зика, и оттого заваливался на него всем весом. Когда рука Эрена погладила его поясницу и спустилась ниже, Зик жалостливо всхлипнул и задрал голову наверх, где ими любовался ворон. Эрен недолго его растягивал и использовал одну из мазей Зика. Она горячо текла по бедрам и крупными каплями оставалась на полу. Зик старался не смотреть вниз и даже не слушать, он зажмурился и только его руки вяло лежали на плечах Эрена, оглаживали то ли в попытке притянуть к себе, то ли оттолкнуть. Эрен рывком поднял его на колени и развернул лицом к стене: голова Зика проехалась по бревнам и нос уперся промеж них в паклю. Теперь Эрен был позади Зика, одной рукой крепко держал его за талию, другой водил брату по губам, настойчиво пропихивая пальцы в рот. Йегер сжался всем телом и завыл Эрену в ладонь, когда тот, войдя наполовину, замер. Кажется, ему тоже было тесно, Зик не расслаблялся и Эрен рывками нагло толкался в него. — Внутри тебя приятно, — повторил Эрен, хотя слова эти слова прозвучали как бы издалека, чужим голосом. Зику было гадко и приятно одновременно, культя Эрена настойчиво терлась о его ногу и от этого он не мог думать ни о чем другом, хотелось стошнить прямо на себя, но Эрен как будто чувствовал это и зажимал ладонью его рот. Зик не мог кончить, он постыдно обхватил член руками и размашисто подрочил себе, но даже так он мучился и не ощущал близость оргазма. Эрен рыкнул у него над ухом и кончил внутрь с громким выдохом, жадно обхватывая руками все тело брата. Зик сполз по стене вниз и позволил перевернуть себя на спину. Он увидел Эрена красного, как уголь в печи, с почерневшими от смрадного удовольствия глазами. Эрен взмок и сильно пах потом, Зик вспомнил вкус мяса. Эрен неловкими движениями, выставляя обрубок ноги назад, сполз брату между ног, прижался лицом к его паху и глубоко взял стоявший член рот. Сосал он умело, так, словно это приносило ему наслаждение, работал руками и поддавался движению ладони Зика, сжимающие в кулак его волосы на затылке. Сквозь прикрытые веки старший Йегер различал только движущееся вверх-вниз темное волосатое пятно. Когда Эрен взял особенно глубоко, все звуки слились в громкий вздох Зика, комната перевернулась вверх дном и вернулась обратно, когда он раскрыл глаза, с шумом вдыхая и выдыхая. Он посмотрел на Эрена, тот обтер ладонью распухшие губы и проглотил сперму. Эрен голым и горячим телом навалился на вздымающуюся грудь Зика, тот из-за спины увидел обмотанную культю, на этот раз его не тошнило. Голова была на удивление светлой и пустой, как будто он проспал всю ночь и проснулся холодным свежим утром. Никакие мысли его не омрачали, что ему оставалось только нежно улыбаться бескрылому ворону в уголке. Хотелось есть.