Дазай светится. Нет, не так. Дазай
светится. Светится так ярко, что Чуя всерьёз начинает подумывать о том, чтобы достать из закромов прошлого любимые в юности чёрные солнцезащитные очки. Правда, что-то ему подсказывает, что даже они не спасут от сияющей ярче солнце Дазай. Впрочем, самое жуткое не в том, что обычно безразличная ко всему бродящая с постным лицом Дазай выглядит непомерно счастливой вне стен пыточной камеры - не в первый раз. Проблема в том, что Чуя понятия не имеет, какого чёрта происходит, и это изрядно напрягает его и без того измотанные, истерзанные нервы.
Дазай всегда была немного двинутой на голову. Чуя прекрасно знает, что она наполовину такая из-за пустоты «Исповеди», высасывающей не только чужие способности, но и нутро собственной хозяйки, однако на вторую половину её причуд это не распространяется, и именно поэтому последние несколько дней Чуя шарахается от любой тени. Такова природа Дазай: она искренне счастлива - обычно - лишь в те моменты, когда сделала исключительную гадость ближнему своему и находится из-за этого в восторге или же мечется по штабу в радостном предвкушении, когда же всё откроется. С учётом того, что обычно жертвой её розыгрышей становится именно Чуя, не так уж и небезосновательно он изводит себя приступами паранойи.
- Чу-у-уя, - слышится за его спиной радостный голос.
Чуя не успевает даже обернуться, как со спины прижимается чужая костлявая тушка. Дазай выше него - что является поводом для постоянных издёвок - и поэтому вполне себе комфортно пристраивает подбородок поверх его макушки, хоть её и приходится всё-таки встать для этого на носки. Но напрягает Чую не то, что Дазай виснет на нём, что является привычным раскладом, а тот факт, что вокруг неё розовая аура, мыльные пузыри и летают цветки и лепестки сакуры. Да и вообще у Чуи в настоящем складывается ощущение, что Дазай - одна из диснеевских принцесс, что в любой момент распахнёт окно, споёт, и местные воробьи опустят на её голову венок из цветов, сорванных из декоративной клумбы перед штабом.
- Чего тебе, мумия? - заранее недовольно ворчит он, неловко глядя через плечо.
И вот ещё одна странность - Дазай не отвечает. Она просто смотрит на него со своей неширокой, но вполне искренней улыбкой - в отличие от её жизнерадостной искусственной гримасы - и её коньячно-карие глаза, обычно похожие цветом на запёкшуюся кровь в моменты дурного или безразличного настроения, сияют изнутри тёмным янтарём. Будто искры солнечного света поселились в радужке, из-за чего она кажется яркой, блестящей, переливающейся, как цветное стекло. И из-за такого взгляда, из-за такой улыбки Дазай мгновенно перестаёт напоминать живую восковую куклу. Её лицо меняется, оживает, и Чуя... Ладно, Чуя может признаться в этом хотя бы самому себе - он засматривается.
Вокруг «Двойного Чёрного» всегда ходили сплетни и слухи самого разного характера. Самый тёмный, яростный, несокрушимый дуэт. Самые опасные эсперы Порта: всепоглощающее пламя и всепожирающая пустота. Козырной туз Портовой мафии. Если «Двойной Чёрный» прибывал на зачистку, заранее раздавались приказы выкопать свежие могилы, потому что даже самые отчаянные из врагов понимали - живым не уйдёт никто. Если «Двойной Чёрный» сопровождал Мори, в его сторону боялись даже дышать. Если «Двойной Чёрный» прибывал на переговоры, представители и Боссы других семей выбрасывали черновики своих договоров - все знали, что тёмный гений Порта в лице Дазай Осаму обдерёт их до нитки, даже если изначально покажется, что договор составлен на взаимовыгодных условиях.
Однако ходили слухи и иного характера, особенно в самом штабе Портовой мафии. Суть этих слухов заключалась в самой банальной теме - в том, что одна половина дуэта является девушкой. Разумеется, никто никогда не принижал Дазай в мафии - жить хотелось всем и желательно без потерянных конечностей и отрезанных языков. Разумеется, все также были в курсе сложных отношений «Двойного Чёрного». Едва ли во всей Йокогаме смогли бы найти ещё одну пару таких напарников, у которых абсолютное понимание на поле боя, выходящее за грани разумного, но при этом самые отвратительные отношения в повседневной жизни, построенные на взаимных оскорблениях, унижениях, подставах, издёвках и нескончаемых драках. Однако это не мешало рождаться тут и там шепоткам о том, когда же Дазай влюбится в Чую или когда же сам Чуя осознает свои чувства.
Слушая эти слухи, Чуя всегда только усмехался или презрительно кривился. Он и скумбрия? Кошмар. Взращённый в царстве Коё, Чуя искренне верил, что если однажды и будет состоять в отношениях, то только с кем-то таким же прекрасным, как его наставница. С такой девушкой, чтобы одним взмахом ресниц могла довести до дрожи в коленях. С такой девушкой, на которую хотелось бы едва ли не молиться - так бы она была хороша. Дазай не была хороша ни в коей мере. Дазай всегда была костлявой лохматой каланчой со своими дурацкими бинтами, постной миной, чёрно-белым костюмом с потрёпанной юбкой карандаш и часто поломанными ногтями, что нисколько не красило её руки. Дазай была несуразной и часто нелепой, а уж когда открывала рот, то Чуе хотелось только одного - взять иглу, грубую швейную нитку и зашить её губы навеки вечные.
И всё же... Всё же спустя все эти годы Чуя не может сказать с чистой совестью, что никогда не рассматривал Дазай как девушку, а не только как боевого товарища. Особенно этому способствовали периоды хорошего настроения Дазай, когда она порхала окрылённая из-за очередного бедняги в пыточной, из-за хороших посиделок со своими друзьями в «Lupin» или после особенно удачной завуалированной перепалки с Мори. В такие моменты Дазай светилась, улыбалась и даже смеялась - негромко, но очень приятно, красиво. Так, что в Чуе зарождалось желание смешить её просто для того, чтобы услышать этот звук. Не то чтобы колокольчики на ветру, но было что-то такое в смехе Дазай, отчего у Чуи на душе становилось легче.
Может, поэтому Чуя и раздражён так в последнее время. Из-за того, что Дазай сияет по непонятной причине, а он не только не знает этой самой причины, но ещё и постоянно засматривается на Дазай, которая так... Так красива в своём как будто беспричинном счастье. И чем больше Чуя засматривается, тем больше дурацких мыслей в его голове, от которых его воротит. В памяти откладываются совершенно идиотские детали. Вот зачем, например, Чуе помнить, как красиво солнце золотит каштановую гриву вьющихся на концах волос? Или зачем ему помнить, как красиво смотрится бледно-розовый румянец на кремовой коже? Или зачем ему помнить эти дурацкие солнечные блики в карих радужках чужих глаз, длину ресниц и как Дазай забавно морщит нос, когда довольно фыркает?
- Чу-у-уя, - вновь довольно растягивает его имя Дазай и трётся щекой о макушку. - Мори-сан сказал, что на завтра у нас обоих отгул после сдачи всех отчётов. Ты обещал, что однажды закормишь меня крабами так сильно, что я не смогу смотреть на них без тошноты. Чиби поведёт меня в ресторан?
- Вот ещё, по ресторанам тебя водить, - фыркает Чуя.
И даже уже не пытается сбросить её, липучку, с плеч, потому что знает - всё равно дёрнет за руку, и покатятся по коридору вместе.
Впрочем, в последнее время Чуя ловит себя на мысли, что не так уж ему и неприятно, когда Дазай на нём виснет. Она костлявая и вся какая-то острая, конечно, но тёплая и вес её, небольшой, но ощутимый, как-то даже приятен, что ли. Похожее ощущение у Чуи обычно рождается на поле боя, когда он вытаскивает Дазай на спине или на руках. И пусть Дазай обычно прибедняется или притворяется потерявшей сознание, держать её в своих руках всё равно приятно. Так Чуя на сто процентов уверен, что она в безопасности и ни во что не влезет, что им обоим аукнется тем ещё дерьмом. Видимо, это начало распространяться и на повседневную жизнь. Да, зудит над ухом комаром, зато Чуя точно знает, что не похищена и не топится, и Босс не выдернет его из постели посреди ночи, чтобы мчался искать эту непутёвую мумию по всем закоулкам и подвалам.
- Значит ли это, что Чуя снова пригласит меня к себе домой?
Это невозможно, но Дазай и в самом деле начинает сиять ещё ярче. Отмахнувшись от прилипшего к щеке посыпанного блёстками ярко-розового цветка, Чуя встряхивает головой, чтобы избавиться от аляповатой фантазии, обилие розового цвета в которой режет глаза даже мысленного взора, и всё-таки оборачивается к Дазай. Чтобы почти уткнуться носом в её грудь. Удивительно, но Дазай не смеётся из-за этого, не подкалывает опять из-за роста и не пытается вогнать в краску. Вместо этого она сама как будто немного смущается и делает шаг назад. Немыслимо!
- Дазай, - негромко, вкрадчиво говорит Чуя, с прищуром вглядываясь в её лицо. - Ты...
- Что такое, Чиби? - склоняет она голову к плечу.
Чуя щурится ещё сильнее. Вроде бы это и в самом деле его напарница. Он же знает её «от» и «до». Он её по шагам, по дыханию, по одному только запаху узнает. Он её биение сердца от чужого отличит. Внешность, манеры, повадки, одежда, походка - всё то же самое, но Дазай как будто подменили. Странности иногда так и мелькали перед глазами, из-за чего Чуя напрягался всё сильнее, но это? Это край. Чтобы Дазай и упустила возможность поиздеваться над ним? Активировав «Смутную печаль», он протягивает ей ладонь.
- Обнули.
Дазай какое-то время пристально рассматривает его, а после улыбается шире и срывается на
так любимый Чуей негромкий смех. Продолжая посмеиваться, она протягивает ладонь, и её пальцы вспыхивают прозрачно-голубым свечением «Исповеди». Прохладные, они опускаются на запястье, мягко обхватывая и тут же крепко сжимая. Голубое свечение гасит алое, будто вода хлынула на огонь, и Чуя не может сдержать шумного выдоха, из-за чего Дазай лукаво сверкает на него глазами.
- Чиби решил, что меня подменили? Интересно, почему?
- Мне вот тоже интересно, какого чёрта ты вся сверкаешь уже пятый день. Если ты опять заложила взрывчатку в мою машину, я не знаю, что с тобой сделаю.
- Ах, Чиби такой подозрительный! - театрально всплёскивает руками Дазай; а после вдруг улыбается ему так мягко, искренне и - нежно? - что Чуя застывает столбом, почти оглушённый этим проявлением непривычных Дазай чувств. - А ещё Чиби очень глупый. Я знала, что эта шляпа подъедает твои мозги. Уваа, ужасно! Чиби и так не слишком умный, а потом станет совсем глупым, и тогда мне точно придётся посадить тебя на поводок!
Вот, это старая добрая Дазай, которая не вгоняет в паранойю, и из-за которой нервы Чуи звенят по естественным причинам, а не из-за дурацких размышлений о том, что у Дазай очень сухие губы, и стоит посоветоваться с Коё-сан и подарить ей гигиеническую помаду, чтобы были мягкими и блестящими. Родная, знакомая Дазай, привычная, с которой Чуя с радостью вступает в перепалку, в процессе которой даже не замечает, как они добираются до лифта, спускаются в холл штаба Порта и покидают его.
Только усевшись за руль машины и обнаружив на соседнем сиденье Дазай, Чуя приходит в себя и начинает недовольно ворчать. Он не собирался возить Дазай ни по ресторанам, ни уж точно приглашать к себе домой - ни этим вечером, ни следующим днём. Но, как часто бывает в случаях с Дазай, он вновь ничего не решает, и поэтому пристегнувшаяся ремнём безопасности Дазай уже привычно копается в бардачке в поисках непонятно чего и фальшиво подпевает песне на любимой волне включенного радио. Всё, что остаётся Чуе, это смириться с тем, что он проведёт в её компании этот день.
Чуя старается не думать о том, что ему всё чаще кажется - это не так уж и плохо. Почему-то он уверен, что как только всерьёз задумывается обо всех этих крутящихся в его голове и имеющих отношение к Дазай странных мыслях, это будет чем-то вроде сделки с дьяволом, и дороги назад уже не будет. Ощущение жуткое, паранойя настойчиво советует держать оборону, и поэтому Чуя только вздыхает перед тем, как вывести машину на дорогу. Он уже даже не мечтает о спокойной жизни - давно осознал, что та махнула ему рукой на прощание в тот момент, когда он сбил в Сурибачи лохматую забинтованную девчонку с пособием по суициду в руках.
«Впрочем, нужна ли мне эта спокойная жизнь?» - задаётся насущным вопросом Чуя, мимолётно косясь на Дазай.
Дазай смотрит в ответ и улыбается. От её улыбки в груди рождается странное тепло. Чуя спешно переводит взгляд на дорогу и вновь тяжело вздыхает. Пожалуй, хотя бы самому себе он может признаться, что ко всем чертям ему не сдался этот унылый покой, и его жизнь без Дазай Осаму в роли извечного раздражителя рядом потеряет половину, если не все свои краски. Но Дазай он в этом ни за что не признается. Вот ещё! Обойдётся.
***
- Должны ли мы рассказать Накахаре-сану о том, что произошло? - задумчиво спрашивает Ацуши, наблюдая за тем, как синяя ламборгини скрывается из виду.
- Лучше не лезь в это дело, джинко, - бросает Акутагава и без лишних прощаний удаляется.
- Не надо, - качает головой оставшаяся рядом Кёка, подобно Ацуши задумчиво глядящая вслед уехавшей машине. - Мы можем сделать только хуже. Накахара-сан сам должен всё понять.
Ацуши смотрит на неё, вновь смотрит на опустевшую парковку и вздыхает. Иногда - почти всегда, если честно - ему очень сильно хочется сделать хоть что-то, чтобы отблагодарить Дазай-сан за то, что она привела его когда-то в Порт. Конечно, Ацуши не очень-то счастлив из-за того, что ему приходится убивать людей и заниматься многими нехорошими вещами, но это куда лучше, чем жизнь в приюте и жизнь на улице после побега. Его никуда не брали, он не мог найти своего места, а в мафии, как бы странно это ни звучало, он нашёл семью. И именно поэтому ему каждый раз кажется, что он делает недостаточно для того, чтобы отплатить за всю эту доброту.
О том, что Дазай-сан влюблена в Накахару-сана, не знает только самый безмозглый член Порта. Не то чтобы она бегает за объектом своего обожания или проявляет какие-то особые знаки внимания, но... Ацуши достаточно хорошо знает её, как и Кёка с Акутагавой, как и Хироцу-сан - все они знают, что не просто так Дазай постоянно цепляется к Чуе, отваживает от него поклонниц и с ума сходит, когда он оказывается в лазарете после использования «Порчи». Чуя не знает, но Дазай каждый раз до последнего сидит рядом, держа его за руку и ожидая, когда же он очнётся, чтобы после раствориться тенью в ранних сумерках и потом ворваться в палату после обеда, сделав вид, что заявилась к Чуе впервые.
Проблема в том, что Дазай-сан как будто боится - хотя смешно ставить имя Дазай Осаму и слово «страх» в одно предложение - признаться. И поэтому весь Порт наблюдает за тем, как она действует исподтишка - настолько, что Накахара-сан так и не понял за последние как минимум полтора года, что она испытывает к нему определённые чувства. И может, Дазай-сан совсем бы приуныла из-за этого - потому что Ацуши уверен, что каким бы кровавым палачом она ни являлась, у неё всё равно есть сердце и совсем не каменное - если бы не та миссия неделю назад, в которой Накахара-сан стал невольным участником.
Изначально в этом деле были замешаны только Дазай, Акутагава и Ацуши. Последний должен был выследить мешающегося под ногами эспера, Акутагава - захватить, а Дазай - аннулировать чужую способность. Вообще это задание было несколько не в стиле Портовой мафии, но эспер имел необычную способность - способность Амура. И если иные могли бы томно вздохнуть и начать лепетать что-то о розовых сердцах, вечной любви и белоснежных крыльях и золотых луках, то они трое знали истину. Этот эспер не дарил счастье и не дарил покой. Его «выстрелы в сердце» порождали грязь, порок и тьму. Не возвышенную любовь дарил этот эспер и не счастье, а жажду и жадность, в попытках утолить которую люди совершали ужасные вещи. Если бы этот эспер не стал наёмной шавкой одной мелкой семейки и не стал сеять хаос, его бы не тронули, но началась шумиха в тени - убийства ради власти, ради денег, ради влияния, ради удовлетворения собственных эгоистичных амбиций - и было принято решение о ликвидации.
- А хочешь, я и тебе подарю счастье? - ухмыльнулся этот прыщавый, заносчивый, самоубийственно самоуверенный сопляк лет шестнадцати, лопнув почти перед самым лицом даже не моргнувшей Дазай пузырь из ярко-розовой жвачки, когда его загнали в угол. - Вот коснусь тебя, и объект твоего воздыхания начнёт землю целовать, по которой ты ходишь. Жрать её начнёт. Убивать за взгляды в твою сторону будет. Хочешь?
- Хочу, - неожиданно усмехнулась тогда Дазай и сама протянула ему руку.
Ацуши понятия не имеет, было ли это её изначальным тайным планом или очередной мимолётной придурью. Всё, что он знает - это что Дазай позволила коснуться своей руки, не активировав «Исповедь», а после они с Акутагавой сцапали этого Амура и швырнули в камеру нулевого этажа Порта.
А часом позже им пришлось растаскивать сцепившихся в очередной драке «Двойной Чёрный»: примчалась Хигучи и рассказала, что Чуя и Дазай опять разносят этаж «Чёрных ящериц».
- Это нечестно! - ныла Дазай, отбиваясь острыми локтями. - Он сказал, ты будешь есть землю, по которой я хожу! Плохой мальчик, Чиби, место! Что за непослушная собака!
- Перестань называть меня своей собакой, чёрт возьми! - вопил Чуя, явно задавшись целью выдрать Дазай, с которой они катались по полу, клок волос, если не больше.
Ацуши впервые увидел подобное своими глазами, а не услышал в сплетнях, поэтому не сразу понять суть происходящего. На тот момент его больше вогнал в шок тот факт, что двое взрослых людей в самом деле катаются по полу в драке будто малые дети, не поделившие ведёрко в песочнице. И только намного позже Ацуши осознал, что хотела провернуть влюблённая в Чую едва ли не с первой встречи Дазай. Она позволила Амуру коснуться себя, чтобы, вероятно, поиздеваться - как почти на сто процентов уверен Ацуши, потому что помимо не каменного сердца у Дазай также не нормальное, весьма своеобразное чувство юмора - над воспылавшим к ней чувствами Чуей, готовым
«убивать за взгляды в её сторону».
Вот только сила эспера не распространилась на Чую, а это могло означать только одно - взаимные чувства. Именно поэтому удивлённая, ошарашенная, откровенно неверящая в происходящее, для верности даже допросившая «с пристрастием» перед ликвидацией пленённого Амура Дазай в настоящем сияет сверхновой, хвостиком блуждая за Чуей и нервируя его своим счастливым видом. Потому что неважно, осознаёт Чуя свои чувства или нет, скрывает их или нет - способность на него не подействовала, потому что эти самые чувства есть.
Способности - конкретно этой, жестокой и тёмной, отвратительной в своей сердцевине - неважно, понимает ли человек свою любовь или нет. Она вторгается, извращает, душу переворачивает, чтобы человек сгнил изнутри, впав в манию, и против неё есть только одно лекарство за исключением «Исповеди» - самая обычная взаимная любовь, какой бы она ни была, если дело касается людей, а не абстрактных вещей и неодушевлённых объектов.
- Правда, - вздыхает тяжело Кёка, будто читая мысли Ацуши, - я думаю, что Накахара-сан ещё очень долго не поймёт, что влюблён в Дазай-сан. Если только Дазай-сан им не сманипулирует.
- Кёка-чан! Как ужасно! - смотрит на неё широко распахнутыми глазами Ацуши.
- Да, ужасно, - согласно кивает Кёка, а после смотрит на него своими чарующими синими глазами. - Ацуши-кун угостит меня блинчиками?
- Но мы хотели поесть очазуке? - неуверенно спрашивает Ацуши, уже ломаясь под её взглядом.
- Ладно, - согласно кивает Кёка.
И опускает взгляд вниз, едва слышно вздыхая и поникая плечами - только для того, чтобы мгновение спустя почувствовать тёплую ладонь на плече и увидеть мягкую улыбку на губах Ацуши.
- Но если Кёка-чан хочет блинчиков, мы можем сначала поесть их? - предлагает он.
И мгновенно убирает руку с её плеча, заливаясь румянцем из-за счастливой искренней улыбки.
Отвернувшись, Ацуши направляется вперёд, смущённо тараторя и перечисляя места, где они уже не раз сидели, и где какие блинчики с какой начинкой вкуснее. Он уже не видит, как Кёка вновь вздыхает, просверливает взглядом профессионального киллера его спину и с тоской смотрит туда, где не так давно стояла машина Чуи. Она искренне сочувствует Дазай-сан с её чувствами и ещё больше сочувствует себе, видя такой пример перед глазами. Если Дазай-сан добивается Накахару-сана в общем и целом все семь лет с момента их знакомства, через сколько же лет глупый Ацуши поймёт чувства Кёки, если они напарники меньше полугода?
- Хорошо, что я прекрасно умею выжидать, - бормочет она себе под нос и направляется вслед за Ацуши, думая о том, что эта «миссия» будет, вероятно, самой долгой и сложной в её жизни.
|...|
