Golden

      Вокруг просто невероятно красиво, буквально все поверхности довольно странного помещения покрыты золотом, а может и вовсе сделаны из него. Всевозможные предметы декора задорно отливают разносортными оранжеватыми оттенками, с радостью добавляющими в картину свою дольку очарования, каждый миллиметр блестит, сияет, словно само ясное солнце. И настолько всё окружение веяло этим видом беспрекословного богатства, величия и изящности, что у Чайльда не хватало духа даже просто-напросто моргнуть. - Аякс - под высокими, золочёными потолками еле слышным шлейфом пронёсся завораживающий до глубины души, пробивающий до мурашек голос. Тарталья начинает беспорядочно вертеть головой, ещё больше разбрасывая неугомонные вихри рыжих волос из стороны в сторону, безрезультатно пытаясь определить источник голоса. - Аякс! - низкий, глубочайший голос становился более отчетливым и даже обеспокоенным, нет, не надо, пожалуйста, Чайльд не может переносить этот до боли знакомый и родной голос таким. Никогда не мог. Чувство, будто его обладатель на грани, будто вот-вот сломается, но пытается казаться, как обычно, сильным... А он действительно ломался, это была не всего лишь усталость... Тарталья на ощупь сжимает в ладони своё второе запястье, желая ощутить хоть что-то, в чём можно было бы затушить желание рвать на себе волосы, но не чувствует ровным счётом ничего, кроме крайне острой потребности ощутить на себе, как всегда, невероятно нежные и тёплые прикосновения родных рук, потребности потрогать, хоть на одну секундочку взглянуть в эти безгранные глаза. Срочно. Пожалуйста. Ватные ноги не хотят сдвигаться с места, а золотые палаты вокруг начинают понемногу чернеть. На полу тонкими лужицами появляется как из ниоткуда вытекшая как раз под ноги вода, отчего-то чересчур уж хорошо подходя к виду то и дело слегка поблёскивающего золота. Как иронично. Как больно. - АЯКС!!! - заметно потемневшие виды вокруг содрогаются от резкого крика. Теперь голос ещё более изнеможён, слышно, как часто дышит его хозяин, из последних сил пытаясь удержаться, наполнить лёгкие воздухом вновь и больше никогда его не выпускать, от чего Чайльда уже конкретно бросает в озноб. По золоту неожиданно начинают идти мелкие чёрные трещины, словно жилками расползаясь до самого потолка, заставляя Предвестника окончательно потерять единственную ниточку здравого рассудка в своем личном кошмаре. Золотого отлива тем временем становилось на горизонте всё меньше, красоты мгновенно захватывала чёрная пустота. И Чайльду уже было казалось, что вот сейчас он возьмет и просто сольётся с этой пустотой, станет ещё одним чёрным пятном в этом нигде, а может даже и наконец-то встретит... Его... Но резко вырисовавшаяся в единственном клочке на глазах увядающего золота, стройная и статная фигура, как никогда манящая идти за ней, словно беспомощное насекомое на свет, заставила парня тут же поднять голову, неосознанно, завороженно шагая вперёд к силуэту. Лицо фигуры было сплошь закрыто белёсым капюшоном, но это не помешало горьким слезам вновь без передышки литься по щекам, а телу беспомощного, утратившего часть, нет, всего себя, смертного свалиться вниз бесформенным мешком. Забери меня с собой, молю. Какую уже ночь подряд Чайльд просыпается в холодном поту, неразличимо слившемся с его же горькими слезами? Какую ночь подряд пытается судорожно отдышаться не то от того, что снова увидел этот ужаснейший сон, не то от того, как сильно хочет вернуться в кошмар? Он и сам уже сбился со счёту. В такие моменты начинаешь всерьёз подумывать о том, чтобы перестать спать вообще раз и навсегда, наплевав на невозможность этой идеи от слова "совсем", потому что иногда Таральи кажется, что проще будет уйти в кофейный запой на месяцок-другой, чем переносить снившееся всё снова. Вот так вот, живешь и вроде всё у тебя хорошо…, а потом бах, тебя как будто окунают головой в холодную воду, и от былой жизни ничего не остается... абсолютно ничего. Забавно, раньше Чайльд и не задумывался об этом. И только ведь кажется, что все, пустота, что больше не болит, что внутри нет ничего, а снаружи есть лишь безжизненная оболочка, понапрасну не дающая покинуть этот чертов пустой свет. Но нет. Ох, вовсе нет.