Ты больше не призрак

— Кэти…       Эхо летит сквозь коридоры, отражаясь от проржавевших стен нестройной песней, слагаемой из десятков едва слышных голосов. Гуляющий по кораблю ветер путает их, донося до неё обрывки фраз вместе с пронизывающим холодом, призрачной пеленой тумана укрывшим океан в одну из сотен тёмных ночей, непроглядных и страшных, как детский кошмар. В её каюте всегда было прохладно, и хоть призракам не дано чувствовать, худенькие плечи под тонкой тканью платья вздрагивают, придавая съежившейся в кресле фигуре ещё более испуганную позу.       Он идёт за ней.       И он зол. — Беги, Кэти… Беги…       Она знает, что он уже на корабле — шагает, чеканя шаг, одной лишь поступью распугивая и без того трясущихся от страха духов. Ей негде прятаться и некуда бежать — каждая деталь, каждый винтик на этом исчадии ада подвластен ему, и если призраки попытаются уберечь, металл предаст, без сожаления открыв двери своему господину. Она сжимает кулачки и ждёт — терпеливо, отчаянно — отсчитывает секунды, прежде чем дверь скрипит, впуская внутрь непрошенного гостя. Его энергия достигает её раньше, чем тело, и Кэти не выдерживает: падает вниз, сквозь перекрытия, летит, ускользая от преследующей её тьмы. Всего несколько драгоценных секунд — пока она не взмывает на палубу и ночь не обрушивается на неё потоком бестелесных звёзд. — Кэти.       Она дрожит, цепляясь за широкие ладони на своём горле. Он держит крепко, не настолько, чтобы задушить, но причиняя боль, которую можно почувствовать. Свет чужих глаз обманчив — теплое золото сменяется на холод, глубокий лёд, режущий кончики пальцев до крови, марающей светлое платье безобразным грязным рисунком. Она могла бы заплакать, но слёз больше нет: всё иссохло в ту ночь, как и тело, до сих пор болтающееся в тугой петле. Ей не забыть прикосновений чужих рук, грубости атласной ленты, оставившей на хрупкой шее кровавый след, и взгляда — стороннего наблюдателя, демона, ждущего своего часа. Её страх, когда он прикоснулся к ней, его удивление, когда вместо печати вспыхнул свет — всё смешалась в одно, но она помнит, помнит, будто это было вчера.       Будто ещё жива даже через столько лет. — Смотри. — Сильные пальцы сжимают её лицо будто в тисках. — Смотри внимательно.       За правым бортом мелькают огни — далёкие и близкие, звучат голоса, разбиваясь о поднявшиеся волны. Кэти вздрагивает, слыша песнь корабля — он ноет, скрипит старыми засовами, и скрежет его пугает больше, чем темное сердце, не бьющееся рядом с её. Нестройный шепот переливается тысячей звуков, скользит по ржавому остову и тонет в тумане, не достигая слуха тех, кому был предназначен.       Бегите, бегите… — Прошу… — Её голоса не слышит даже ночь. — Бегите…       Неожиданный поцелуй обжигает губы жарким огнём — он танцует на коже, кусает, ластясь к её сбившемуся дыханию. В такие моменты ужас возводится в абсолют, и на вершине его рождаются чувства, ощущения, забытые и истлевшие десятки лет назад. Пока чужие губы владеют её, Кэти чувствует дуновение ветра на коже, солёные брызги моря на щеках, тепло, рождающееся глубоко внутри. Ей хватило бы сил оттолкнуть, хватило бы света защититься, но она не сделает этого никогда.       Невинность больше не может позволить ей ощутить себя живой.       Окаменевшее тело наполняется тяжестью — страх и истома переплетаются в одно, нарастают, превращая бестелесный призрак в девочку, в чьих жилах вместо пустоты течёт горячая кровь. Кэти наслаждается этим всего миг — короткий и прекрасный, потому что знает одно.       Забвения не избежать.       Но тех людей ещё можно попытаться спасти.       Рвать тонкую связь слишком больно, но покидать корабль — больнее в разы. Она бросается к самому краю, за борт, к женщине, которая так похожа на её мать, и кричит, не узнавая собственного голоса. — Бегите!       Звук разлетается на сотню лиг, дрожит, утопая в зрачках темноволосой женщины, и возвращается, усиленный во сто крат. Кэти понимает, что что-то не так лишь когда на её плечо опускается тяжёлая ладонь — мягко, даже нежно — и держит, не пытаясь отбросить в каюты. — Пора домой, Кэти.       Ей не больно отбиваться от железных рук, удерживающих на месте, не больно замереть, когда тьма оплетает руки и ноги, не позволяя двинуться. Ей больно видеть тело, неподвижное, юное, остывшее — его несут так бережно, так аккуратно, словно кости сделаны из стекла и могут разбиться в любой момент. В сплетении мышц и сосудов больше нет души: пусто, холодно, одиноко, потому что жизнь ушла и тело без неё — лишь оболочка, искусная, нежная, серая, как цветы на могиле. Она похожа на неё — только старше, спокойнее, взрослее, а Кэти бьётся в ужасе, непонимающе смотря на окруживших её людей. Они глядят на неё, но не видят, слышат, но не могут понять — уже околдованы, пойманы в сети, но почему-то до сих пор живы. Он стоит рядом и взгляд его глаз прожигает насквозь — чёрные, тёмные, они сулят тайну, порок, жизнь, о которой Кэти не подозревает. Она понимает слишком поздно: когда он манит её к себе, когда кончики пальцев начинает нестерпимо жечь — Кэти сходит с ума, пытаясь спастись, но её мольбы слышит только океан.       Теперь она может кричать сколько угодно.       Он улыбается — страшно, спокойно, а ей горячо, так горячо, будто огонь пожирает всю её разом. Боль льётся щедрым источником, и от неё тяжелеют руки, немеют ноги, которые теперь принадлежат ей. Она чувствует холод, пронизывающий ветер, слышит гул ужаса, нарастающий с каждой секундой. Это стенают призраки, скрипит старый корабль, чьё нутро полнится водой — души собраны, заточены и нет больше необходимости держать чудовище на плаву. Единственная слеза стекает по бледной щеке — так странно чувствовать это вновь — и он протягивает руку, собирает влагу на кончике пальца, неторопливо слизывая её, будто вкушая некое лакомство. Она плачет, а он молчит, берёт её ладонь в свою и ведёт за собой, прочь с корабля, навеки ставшего чужой могилой. Кэти хочет, чтобы и её поглотили воды, сомкнулись над головой, и навсегда стёрли из памяти это лицо, взирающее на неё так пристрастно. Но она может только смотреть и когда он говорит, всё её тело дрожит, будто его голос проникает под кожу, оседая глубоко в ней. — Эти добрые люди спасли тебя, Кэти. — Он указывает на тех, кто пришёл с ним, тех, чьи глаза не выражают ничего. — Чудовищное кораблекрушение унесло все жизни, кроме одной. Бедная девушка, чьи родители погибли и не осталось никого, кроме брата, что ждёт её дома. — Его смокинг исчезает, сменяясь на одежду, похожую на наряды этих людей. — Верный, любящий брат, который обязательно встретит милую Кэти, когда она вернётся домой.       Она содрогается — внутри своего нового тела и им самим, осознавая, что именно он задумал. В дьявольской улыбке ни следа раскаяния — только предвкушение, удовольствие, от которого стынет вновь согревшаяся кровь, и обещание, чьей неизбежности она боится больше всего. — Мне нужно уладить некоторые дела. — Он прикасается к волосам, гладит неторопливо и мягко, будто в самом деле заботится о ней. Я вернусь за тобой до того, как ты проснёшься.       Её увлекают чужие руки — прочь, на небольшой спасательный корабль, высотой почти сравнявшийся с тонущей «Антония Граца», медленно исчезающей в пучине. Тьма поглощает корабль — нет водоворота, нет разъяренных волн, только печаль и тоска, обволакивающие ржавый остов густым туманом. Она не может оторвать взгляда, не может крикнуть, попросить, убежать, потому что тьма добирается и до неё — заволакивает взор, усыпляет, лишая сил, которых не было и без того.       Спи, Кэти. Увидимся в новой жизни.