Оно кусается

Наоборот, чуть где какой неурожай, разбой, застой – всякий решит, что будь он проклят, если не я тому виной. (Михаил Щербаков)

Спина болела так, что он не то что встать – приподняться не мог. Как будто обгорел на солнце до красноты, до пузырей ожогов даже – в детстве случалось пару раз, заигрывался, а кожа-то белая. Как он завидовал тогда нормальным, смуглым! Как учился хотя бы плавать хорошо (и фехтовать, и буквы выводить, и с лошадьми чтоб)! А ещё он не помнил, где находится. Не то чтобы это было чем-то из ряда вон, может, набрался накануне, вот только голова как раз и не болела. А спина – болела. И запахи – не пахло тут ни благовониями, ни чьими-нибудь духами, ни… – И что это ты притащил? – о. Так о нём ещё не отзывались. Холодность в голосе напомнила отца, но сам голос был не отцовский – резче, и моложе, и как-то музыкальнее, что ли. Хотел сказать им всем, что он не что-то там, а целый Рокэ Алва, и если они не знают, кто он, то вот сейчас узнают, но вместо этого он так и остался лежать носом в подушку. Больно. Во рту сухо. Чего же он не помнит? Пахло тут землёй, и молодой травой, и ещё чем-то горьким вроде полыни. – Притащил и устроил на своей постели? Руки чесались отвесить пощёчину. Руки – о, и с перстнями, кстати, руки, то есть ограбить его никто не ограбил, уже хорошо. Но что у них тут за кровать и что за простыни. Он не взялся бы даже словами описать отличия – просто всё здесь как будто было сделано руками, и волны, ветер и скалы жили почти всегда в согласии, и ветер пел. Да нет, он точно вчера выпил. Вот у отца, конечно, в голове возникала карта прошедшего дня – сразу, с того момента, как он открывал глаза, или немного раньше; а у него, Росио, всё вспыхивало пятнами, там пятно, тут пятно. И он не помнил сейчас – он же собирался к маленькой?.. – Тьелко, что это за довесок к Майтимо? Мало нам одного умирающего, ты решил притащить ещё какого-то? Кроме того, он смертный. Где ты вообще отыскал смертного на этих землях, хотел бы я знать? Рокэ бы вскинулся уже просто на тон. Начал цедить слова. Начал бы… ай, неважно. То, что было до – до боли в спине, до тяжёлых век – не вспоминалось никак, поэтому он на всякий случай никак не показал, что уже не спит. – Да ты не понимаешь, – отмахнулся второй, которого Рокэ до поры не слышал и которого, видно, звали Тьелко, – Финдарато. – Что ещё Финдарато? – Ну, – теперь второй старался звучать независимо, – ну, ты же знаешь ведь, что не совсем-то мы и не общаемся. Так вот я его встретил, когда шёл сюда, не рядом, нет, – и он сказал, что этот смертный на моей постели, верней, тогда ещё на моих плечах – что он поможет нам победить Моргота, вот так-то вот. А, уже легче. Кому-то помочь кого-то победить – это можно, конечно, только что взамен? – Ты что, веришь ему? – Знаешь ли, брат, – о, его собственные братья так огрызались перед дракой, было дело, – нам тут на днях вернули старшего, если ты не понял. Да я теперь во что угодно готов верить! И Майтимо не умирает, кстати, просто спит пока, для чего ты вообще это сказал? – О да, – а вот так обычно Рокэ сам тянул слова, если хотелось с кем-нибудь подраться, а этот кто-то всё никак не распалялся, – конечно, просто спит. Помнишь, тебе было лет пять, и ты поймал форель и удивлялся ещё, почему она не двигается? А Нельо сказал то же самое – она спит. – Ах ты… Что-то звякнуло, тренькнуло, рассыпалось по полу – и Рокэ даже захотелось уклониться, но тело всё не слушалось, налитое тяжестью. Может, его хотели убить? Не сейчас, то есть, хотели, а до этого. А маленькая будет его ждать. – Да ты просто боишься радоваться, вот и всё, – выдохнул Тьелко где-то совсем близко, видимо, одержав-таки победу, – и бесишься, что Нельо вернули не мы. Я тоже злюсь. Но он все эти годы там держался, с чего ему сейчас-то умирать? – Я сказал бы, с чего, да ты ударишь. Пожалуй, время всё-таки сказать хоть что-нибудь. Произнести. Представиться. Спросить, каких кошек его притащили неведомо куда. Спросить, где он. Потребовать. Спросить, кстати, что там за Моргот-то такой непобедимый – может, прозвище? О, можно заключить пари, это бы развлекло – всегда развлекает. Волосы липкие как будто. Всё болит. Рокэ хотел сказать: «Ну что же, господа», но вместо этого просто засипел. – Смотри, – сказали с пола, – смотри, твоя добыча мнимо ценная очнулась. – И ничего не мнимо, вот увидишь, – второй склонился к нему, защекотав волосами, и тут же отвернулся. – Я промыл ему спину и обработал даже, но пить он отказывается. И спина не заживает. – Ну конечно не заживает, чего ты хотел от смертного, – теперь волосы щекотали спину, – фу, ну и месиво. Найди кого-то, кто не занят сейчас с Майтимо, коль скоро ты уверен, что вот этот вот нам пригодится. – Да я бы и так помог, – отозвался Тьелко, – и ты бы помог, просто сейчас тебя прогнали спать от Майтимо, вот ты и бесишься. – Ой, многомудрый наш, – отмахнулся тот, который, по мнению Рокэ, уже задолжал ему дуэль, – Кано-то хоть расскажешь? – Я ему ещё и покажу, – буркнул Тьелко, – за шкирку притащу. Как только выставят его от Майтимо, так сразу. – Там брат наш, а тут что? – А тут шанс, – отмахнулись – и ты бы видел, как он дрался. Один против… не знаю, не считал. – О, то есть смертный в войске у нас уже залог успеха. – Финдарато. – Финдарато может и ошибиться. И соврать. – Да ну тебя, чтоб Финдарато и соврал? – Я бы после льдов на его месте не раскрыл бы вот этого, даже будь он шпионом, – ответили неохотно, – но ладно уж, расскажи Кано. Интересно, что он скажет. *** Он больше не пытался разговаривать – погружался куда-то в грёзы, звал Хуана – и кто-то брал его за руку, не Хуан, конечно, нет; пару раз рядом с ним пели о лесах и сражениях, о тропах и секретах – и он старательно прятался в самую глубь воображаемого леса. В самую тень. Там можно было позабыть, с чего всё началось, почему он вообще где-то валяется. Это он-то! К нему и подступиться не могли, пока он думал, что защищал маленькую. Нет, нет, уж лучше лес, лучше прохладная земля под босыми ногами, лучше крапива и заячья капуста, чем вспоминать, как Эмильена звала в спальню, и какая у неё была улыбка – будто она не знала, может ли вовсе улыбаться при нём; а потом она… – Ты его ослабляешь своей песней. – Без песни он мечется. – А песней ты его уводишь куда смертные не ходят. Сдался тебе… – Молчи и помогай, – огрызнулись так мелодично, что Рокэ усмехнулся, кажется – и это заметили. – О, ты очнулся? – спросил тот, кому смертные были не по нраву. – То-то старший обрадуется. – Я там почти устроил резню, – сообщил ещё один голос, тоже знакомый, – твои противники почему-то не сразу устрашились. Вдвадцатером на одного, чем ты им так не мил? – Отстаньте от гостя, – велел тот, мелодичный, – будешь воду? Тебе бы приподняться осторожно. Мы не имели дел со смертными, и потому не знаем пока… – Я хочу вина, – сказал Рокэ охрипшим голосом, – хорошего вина и всё забыть. – Ну да, чтоб ты опять уснул и ничего нам так и не рассказал? – Тьелко! – Да что Тьелко? – А ну-ка кыш отсюда все! – А ты что, старший нам? – Пока старший отдыхает, – откликнулся мелодичный почему-то враз упавшим голосом, – пока его нет – да. Или сами объясняйте, когда успели так надоесть гостю, что он и видеть нас больше не хочет. – Да мы сами его толком не видели! – Только спину. – И как дерётся… – А не медленно ли? Смертный… Этого Рокэ стерпеть не смог и приподнялся на локтях. Руки дрожали. Но он хотел увидеть, с кем имеет дело. Кто ворвался на Винную и устроил там вихрь – белые волосы почему-то в косах, кольчуга и меч – не шпага даже! – Если вы… – надо сесть или лечь обратно, на руках долго не продержишься, – если вы будете и впредь так меня оскорблять, мне придётся вас вызвать, сударь… судари, – теперь он мог разглядеть пускай не лица, но торсы, ноги, кончики волос. Немного разглядишь с высоты кровати. Он упал на живот, бросил ноги вниз, будто бы уклонялся от снаряда, и рывком сел. Ему в лицо расхохотались. Их было трое в комнате – черноволосый повыше, черноволосый пониже и посумрачнее, и беловолосый – он-то и смеялся. – Хороша благодарность за спасение! На рубахах восьмиконечная звезда. Высокие. Красивые, как Повелители на фресках. Непохожи на людей. – Хороша благодарность! Ты, птенец, если бы я не явился… – Я тебя не звал! – Хватит! – это крикнул первый темноволосый – как хлестнул. Будто бы за окном сгустились тучи, шваркнули молнией и тут же отступили. А вообще тут было холодно, в этом шатре, и сыро, и небо снаружи нависало так, что и изнутри Рокэ это чувствовал. Будто действительно попал на круг назад в какую-нибудь там обитель скал. Кувшин на табурете у кровати. – Ты, гость, прости нас. Я Маглор, а это мои братья – Келегорм и Куруфин. Мы и вправду не ведаем обычаев смертных. Как твоё имя? – Рубен, – от привычной лжи в горле запершило ещё сильней, – и я не стану благодарить за спасение, если сейчас окажется, что я в плену. – Ты не в плену, – Маглор медленно опустился на резной стул рядом с кроватью, а его братья так и стояли по бокам, один – скрестив на груди руки, другой – вздёрнув бровь. – Раз не в плену, то где моё вино? – А ты настырен, – Маглор усмехнулся, – Тьелко, будь добр. Можешь залезть в мои запасы. – Я что – твой верный, брат? – Нет, – Маглор покачал головой, – но ты знаешь не меньше моего, поэтому пойдёшь и принесёшь. – Мы оба пойдём, – второй темноволосый был как тёмное озеро – по лицу ничего не разглядеть, только рябь на поверхности, – не утомляй нашего гостя уж очень-то, брат. *** Этого гостя поди утоми, пожалуй. Первым, что он сказал, этот Рубен-не Рубен, было: – Я не просил о помощи. Скороговоркой. – Я вижу, – согласился Макалаурэ. Где Тьелко его обнаружил – отдельный вопрос. Шёл к лагерю кружным путём, и услышал-то сперва звон клинков, а уж потом увидел драку – как сквозь завесу. Сам Макалаурэ бы на его месте ни через какие завесы шагать не спешил, но Тьелко ринулся на помощь просто из любви к искусству – и потому, что в битве было проще, и потому, что сколько-то там на одного его расстроили. – Судили бы честно, – огрызался он потом, – даже если он в чём-то виноват, нельзя же так. Никаких трупов на том месте после не нашли, и раненых не нашли. Сам Тьелко вообще утверждал, что через завесу шагнул в какой-то дом, но уж домов посреди леса точно не стояло. – Я не просил о помощи, – повторил пришелец, – и не ждал её. Кто вы? Я могу заплатить сколько угодно, или взять вас на службу, если надо, только… – он поморщился, – только скажите уже, где я. Ведь не в парке же вы разбили этот лагерь. Да уж, не в парке. – Видишь ли, – сказал Кано медленно, а у самого в голове мелькали совсем другие мысли: что там Нельо, и кузен ушёл ли уже, а если не ушёл, то где бы его так устроить, чтобы никто потом не злился бы, и как же всё искрится под новыми этими светилами, толком ведь так и не рассматривал – всё внутри, всё занят… – Видишь ли, мы ведь тоже не ведаем, откуда ты явился. Где твои родичи? – Спроси чего полегче. – Кому ты служишь? – Королю, – он улыбнулся так, что Кано захотелось прикрыть глаза. Не ослепляй меня. Я и без этого вижу, что тебе больно, и что этого-то ты показывать и не хочешь. – И Талигу. Будто бы вы не поняли, кто я. – Не поняли, – Кано покачал головой, – мы не враги тебе. Если верно, что ты в силах помочь нам – мы попросим тебя об этом. Если же наши родичи ошиблись – мы дадим тебе место в нашем войске или же отпустим. – Место в войске? – этот расхохотался. – Даже сейчас?.. О, конечно, я хочу место в войске, как иначе. Ты думаешь, я выберу уйти? Ты думаешь, раз я в Лабиринте, то и ума уже лишился? – В Лабиринте? Ты в нашем лагере и более нигде. – А, ну конечно, вы ведь сами верите… Так кого вам там нужно победить? Кано хотел ещё раз спросить, что там за Лабиринт и что за король, но тут наконец-то явился Тьелко с вином. Принёс какое-то – не Кано, но и не своё, а вовсе третье.