***
— Послушайте, господин Гордин, вам придётся приехать лично. Ещё раз вам повторяю! Чтобы подтвердить ваше право собственности на наследство, нужно свидетельство об усыновлении. Раз у вас его нет, то необходимо запросить дубликат в архиве местного отдела ЗАГС. Документ заверяется начальником отдела лично. А потом вы, с вашим паспортом и этой бумагой, встречаетесь с нашим представителем, чтобы подписать договор купли-продажи. Вы меня слышите? — Конечно. Мне необходимо бросить все свои дела и лететь за тыщу вёрст ради совершенно не нужных мне сорока пяти квадратных метров жилой площади. — Поймите же, наконец! Дом стоит на земле, принадлежащей музею! А это уже не муниципалитет! Мы и так занимаемся, мягко говоря, благотворительностью. Чем быстрее все собственники подпишут бумаги, тем быстрее мы сможем начать расселение. Проявите чуточку уважения к людям, которые до сих пор вынуждены проживать в этих старых домах в нечеловеческих условиях, Дмитрий Иванович! Это займёт буквально один-два дня! Вы получите деньги, остальные собственники — новое жильё, и мы с вами счастливо забудем друг о друге. Боюсь, в случае отказа с вашей стороны нам придётся обратиться в суд. — Хорошо. Смогу приехать только на следующей неделе. — Прекрасно! Нас это устраивает. Будем ждать вас, Дмитрий Иванович! До свидания! И вот я в этом чёртовом ненавистном провинциальном городишке. В том самом, где прошли мои детство и юность. В том самом, в котором от меня дважды отказались, и мне пришлось зубами прогрызать себе дорогу в этой жизни. Одному. Ненавижу! Этот город, этот дом! И её. Маму. Я даже не знаю, когда и от чего она умерла. И надо же такому случиться — мне пришлось сюда возвращаться из-за какого-то грёбаного музея! Так, юго-западный отдел ЗАГС. Ну кто бы сомневался, я поцеловал закрытую дверь! Часы приёма — среда, с пятнадцати до двадцати. Чтоб тебя! Среда, на часах одиннадцать утра. Надо решать, чем занять время. Возвращаться в гостиницу не хотелось. А может, наведаться туда? Закрыть наконец этот гештальт? Я ведь уже не тот мальчик, которого в шестнадцать выгнала из дома собственная мать, крича на весь двор, что у неё больше нет сына, потому что он оказался гомиком. Я уже не тот мальчик, что сбежал в большой город от позора и унижения. Я уже вырос и многого добился. Я уважаю себя и принимаю таким, какой есть. Я уже понимаю, что никому не нужно доказывать, что я достоин любви. Что я не хуже других. Нормальных. Тех, у кого всё как надо. Я уже понимаю, что мне не нужно убеждать во всём этом самого себя. — Дима, ты ли? Не узнать! Только погляди, каким стал! А вот и привет из прошлого. Я вздрогнул, опустил взгляд на маленькую седую старушку. — Тёть Люд? — Она самая! Мы стояли во дворе наших трёх двухэтажек ещё царской постройки. Надо же, уже и забором успели отгородить эту часть парка, и деревья ровно в рядок, и трава по линейке. Только провалы тёмных окон обдают зябким холодом. — Вы ещё здесь живёте? — Несколько семей живёт, да. Пока не выкупили весь дом, нас не выселяют. А ты что ж, документы подписывать приехал? Продаёшь им квартиру? — Мне здесь ничего не нужно! Наверное, это прозвучало очень резко. Да не наверное, а точно. Женщина подняла на меня, ощетинившегося иголками, спокойный взгляд. — Я всё понимаю, Дима. Всё всегда к лучшему! Господь-то, он всё управит! Они же клещами вцепились, как деньгами запахло. Всё равно своего добьются, а нам вот квартиру хорошую обещали в новых районах. — Звучит неплохо, — улыбнулся я, пытаясь сгладить неловкость. — Ты пойдёшь к себе? — У меня ключей нет, — растерялся я. — Так ты в дворницкую загляни, у Игоря от всех квартир есть. Помнишь Антонину из пятой? Это её сын. Она заболела год назад, пришлось им брать кредит на лечение. Он универ бросил, на работу пошёл, да только всё одно померла она, рак у неё был. А за долги квартиру пришлось продать. Так и живёт пока тут, подрабатывает дворником. А потом что будет, один Господь Бог ведает. Может, в парк работать возьмут. Парень-то он хороший, с душою, да только жизнь переломала его сильно, а ведь двадцать всего! Мы подошли к пристройке в углу между двумя домами. Я постучал в металлическую дверь. — Да? Мальчишка, открывший нам, был похож на взъерошенного сонного воронёнка, с длинными руками, нескладной фигурой, чёрной копной густых волос, собранных небрежно в пучок жёлтой пушистой резинкой. Старые, драные на коленях джинсы да чёрная футболка с выцветшей надписью «Мотоспорт». И глаза. Настолько тёмные, что непонятно, где заканчивается зрачок и начинается радужка. Страшные, бездонные и пустые. — Здравствуйте! Мне бы ключи от седьмой квартиры. — Кто вы? — Игорь, это Дмитрий, Надежды Анатольевны сын. Помнишь? — высунулась из-за спины бойкая старушка. Меня опять заметно тряхнуло от произнесённого вслух имени. — Да-да, я понял. Он кивнул и направился внутрь, к небольшому деревянному шкафчику на стене, в котором ровными рядочками висели ключи. Он здесь живёт? Крохотное, буквально два на три метра, помещение без окон больше напоминало кладовку. В углу стояли лопаты и мётлы, совки и небольшая тачка. Узкий топчан с тощим матрацем, стол, сколоченный из палет и накрытый газетами, старый алюминиевый рукомойник на стене, под ним ведро. — Держите, — он протянул мне старый потёртый ключ с бумажной биркой, на которой еле виднелась кривая цифра. Брать не хотелось, я пересилил себя, протянул руку. Бросив мне его в ладонь, мальчишка моментально захлопнул дверь перед моим носом. Ну что, герой, хорош трусить. Раз решился, надо идти. Два поворота ключа в замочной скважине, расползшихся скрипучим эхом по пустой парадной, резанули по нервам. Гулкие шаги в покрытой пылью и пропахшей плесенью и запустением квартире. Моя комната, кухня, гостиная. Блядь! Она с корнем вырвала из своей жизни даже малейший намёк на моё существование. Ни вещей, ни мебели, ни фотографий. Ничего! Меня будто здесь и не было никогда. Сука! Сука! «Лучше бы ты умер. Пидор!» Я выскочил на площадку, спина покрылась потом, меня мутило, голова кружилась. А вот хер тебе! Я не сдох в танке в Чечне, не сдох от палёной водки со шмалью в общаге под грохот «Сектора Газа», не сдох в ментовских разборках, и конкуренты не добили. И сейчас выживу! Хер тебе, слышишь?! С какой радостью я бы сжёг весь этот ёбаный сарай! Чтобы полыхало до небес! Чтобы пламя очистило мою душу и разум от воспоминаний. Как же мерзко! Чёрт! Чёрт! Я вывалился во двор с заполошно грохочущим сердцем, и меня всё-таки вывернуло под старым тополем. Да что ж такое творится! Стоило чуть ковырнуть затянувшуюся корочкой рану, и опять хлынуло. Сколько лет прошло, да так ничегошеньки не зажило и не забылось! Я сел на скамейку поодаль, закурил. Надо переключить мозг, братан. Пошарил глазами вокруг. Зацепился взглядом за тощую фигурку. Воронёнок закрывал свою каморку. Всё в тех же джинсах, только серая растянутая толстовка сверху, да аккуратно расчёсанные волосы, собранные в хвост. — Слышь, пацан! Возьми ключ, он мне больше не нужен. Он обернулся. Я бросил, он поймал. Ни слова, ни жеста в мою сторону. Открыл, убрал, закрыл. И ушёл куда-то по своим пацанским делам. Вот ведь жизнь! Какая разная она у нас. Как его там, Игорь вроде? Любил вот свою маму. Всё сделал для неё, всё отдал. Своё будущее, надежды, молодость. И потух. С таким взглядом не живут, я видел такое много раз. После боя, в госпиталях. Эх, мальчишка… А я? Зачем я живу? Хочу ли жить, если по-честному себя спросить? Зачем тяну этот бизнес? Покупаю квартиры, тачки? Ради чего? Ради кого? Ради себя? Ради одноразовых любовников? Да, я могу многое себе позволить, но разве это делает меня счастливым? И что для меня счастье? В чём оно? Так, Гора, по ходу, тебя накрывает! Надо прогуляться, перезагрузиться после этого мёртвого дома, да и пожрать бы не мешало. Если идти прямо, то можно выйти на проспект за десять минут, но теперь придётся обойти забор. И, спустившись по ступенькам, сразу и вдруг попасть в самый центровой центр. Я посидел у фонтана, наблюдая, как детвора резвится на уютной зелёной аллее рядом. На удивление вкусно пообедал в местном ресторане. Персонал аж подофигел от моего внешнего вида. Бегали все гуськом на меня посмотреть, шёпотом обсуждали за спиной мои часы и костюм. Смешные симпатичные девчонки. А я вежлив, богат и сексуален. О, да! Чертовски сексуален! Так говорят. Мне плевать. Нужен статус — нате! Мне и в воронёнковских джинсах будет удобно и легко. Я хамелеон. Хорошая еда, немного алкоголя и приятная музыка помогли расслабиться, устаканить эмоции, запустить мысли в нужное русло. А всё-таки хорошо, что я сходил туда. Наверное, неосознанно ждал, где-то внутри своей трусливой душонки надеялся, что она всё-таки любила меня. Надеялся найти этому доказательства. Ха! Как же больно расставаться с иллюзиями. Больно, но лечит. Как гнойник вскрыть. Надо! Вырезал, вычистил, зашил — и живём дальше. А ведь легче становится! Отпускает! Прощай, мама! Я, наверное, даже смогу тебя простить. Хотя и не понимаю, почему? Почему ты так со мной? Да и неважно это на самом деле. Кто знает почему? Никто. Мы зачастую не понимаем причину своих поступков, что уж говорить о других. Это их выбор. На тот момент она, видимо, не могла по-другому. И причин может быть множество. И я их не знаю. Но одно я теперь знаю точно — я не виноват в том, что тогда произошло. Я тоже мог быть только самим собой. До ЗАГСа двадцать минут пешком от ЦУМа через подземный пешеходный переход под площадью Ленина. Ну надо же — какая встреча! Игорь. Стоит на пересечении двух длинных туннелей, на самом ветрогане, играет на гитаре. Хорошая полуакустика. Народу вечером прилично, многие стоят, слушают, кто-то и денежку кидает в кофр. А он, похоже, и не замечает ничего вокруг, весь в музыке, волосы распущены, свисают шёлковой блестящей волной на лицо. Хорошо играет, зараза! Ему бы усилок небольшой и электрогитару. Я завис на пальцах. Тонкие, сильные, гибкие. Такие красивые! Такие мне очень нравятся. Особенно когда они скользят по моему обнажённому телу, едва прикасаясь мягкими подушечками к чувствительным местам. Шея сбоку, уголки губ, левый сосок, заветная точка под самой мошонкой. Интересно, какой он там, под своими одёжками? Какой у него член, когда встаёт? Какого цвета волосы? Почему-то кажется, что такие же тёмные, как на голове, и мягкие. И наверняка он пахнет вкусно. Каким-нибудь дешманским земляничным мылом и своим мускусом, ещё сладким, не отяжелевшим. Эх, Гордин, не о том ты думаешь! Топай уже в свой ЗАГС. А то если встанет, так пока не спустишь, не успокоится. Чёрт, как же всё долго-то! Какие же все душные тут! Будто мухи в сиропе, еле шевелятся. Я подошёл, положил девушке под бумаги две купюры, и дело пошло намного быстрее. Ещё и начальник чуть не смылся. Я как жопой почуял и успел поймать его уже на выходе из кабинета. Доступно и вежливо объяснил, что чёртова бумага мне нужна сегодня, а никак не послезавтра! Мы посидели у него в кабинете полчаса, душевно пообщались. Чудесный человек оказался, рассказывал мне историю нашего славного городка. Интересно было на самом деле. Я даже проникся: не такой уж и Мухосранск, оказывается, с интересным наследием. Так что настроение у меня поднялось. Ну ладно. Так и быть, городишко частично реабилитирован. Теперь в гостиницу и спать. Завтра в десять к нотариусу. Я шёл всё по тому же переходу, хотел свернуть направо, но услышал знакомые звуки глухих ударов. Кого-то били. Как пружина внутри сжалась, несколько прыжков — и я на месте. За сгоревшим киоском трое пинали ногами лежащего на грязном асфальте воронёнка. Он не сопротивлялся, свернулся клубком, как ёжик, пряча живот, только голову руками прикрывал. Лицо разбито, руки в крови. — Сдохни, пидор! Сдохни! Всё! Сорвало стоп-кран в башке! Легко и привычно лёг в руку пистолет. Они так увлеклись, что даже не заметили, как я подошёл. Молодняк совсем. Не боятся, сучата, чувствуют свою силу. Наверняка чей-то папаша — мусорок местного разлива, раз в центре города не боятся такое вытворять. — Стоять! — мой голос тяжёлый, свинцовый. Такой же взгляд. Я направил ствол в башку тому, кто кричал на Игоря. Сухо щёлкнул в тишине предохранитель. — Ты какого хуя лезешь не в своё дело? — зашипел он. Вот борзый! Или под кайфом? — Чума, ты чо быкуешь? — ткнул его в плечо стоящий рядом блондинчик. — Чо, не видишь? Чужой! Я не сказал больше ни слова, выстрелил, чуть зацепив голенище чёрного берца с потёками крови. — Бежим! Все трое рванули прочь. Я подошёл к мальчишке. Быстро ощупал лицо, руки, ноги, рёбра, живот. Нос точно сломан, но вроде больше ничего не хрустит под пальцами, не проваливается. — Вставай! Хотелось побыстрее убраться отсюда, пока эти куски дерьма не вернулись с подмогой. Я поднял его, закинул руку себе на плечо. Да в нём, похоже, и полста килограммов нету, лёгкий, как пушинка! Он оглянулся, будто искал что-то, увидел разломанную гитару, вздрогнул, застонал. — Идти можешь? Молча кивнул и двинулся вперёд, прихрамывая, но довольно шустро. Вверх по лесенке, и ещё немного, обойти забор, и мы на месте. Вот и дворницкая. Я завёл его внутрь, уложил на топчан, включил слабенькое освещение. Надо бы отмыть кровь, переодеть. Но я понял по его взгляду, что не подпустит. И всё же, не в силах просто уйти, стоял на пороге, обдумывая план действий. И вдруг ножом под рёбра резкий голос. — Чего ждёшь? Благодарности? Денег нет, как видишь. Теперь совсем ничего нет. Или, может, хочешь чего-то другого? А? Скажи! Отсосать тебе? Или выебешь? Ну давай! Хочешь прямо сейчас? Тебя кровь заводит, да? Что стоишь, как истукан? — Ты о чём, Игорь? Мне ничего такого не нужно! — я тупо пялился на искажённое гримасой ненависти лицо. — Тогда уёбывай! Уёбывай отсюда! Пошёл вон! Он сорвался на крик, закашлялся и затих. Ладно, парень, полежи немного. Скоро адреналин схлынет, и придёт боль. Жуткая. Такая, что ни вздохнуть и ни пошевелиться. И я уверен, тогда ты не откажешься от помощи. Пиджак у меня в крови, руки в крови. Поднялся к тёть Люде, куда деваться. — Батюшки святы! Дима, что случилось? — Игоря избили какие-то отморозки. Я его к нему в каморку затащил. — Ему ж надо к врачу! — Может, позже. Он пока злится, выгнал меня. — Знамо дело, выгнал. Голова-то не соображает. Ты давай, мойся, я тебе футболку дам да джемпер, переоденешься. От мужа осталось. Уж не побрезгуй, всё чистое. И потом пойдём к нему вместе, может, уговорим поехать, тут рядом больница-то. Я скинул одежду, отмыл руки. Оказалось, что и шея, и волосы тоже в крови, пришлось лезть в душ. Пока то да сё, минут двадцать прошло. Спустились во двор. Я открыл дверь. — Нет! Игорь! Лужи крови, вены вскрыты как надо. Вдоль, на обеих руках. И ещё несколько глубоких, раскрытых в молчаливом крике, полос поперёк на левом предплечье. Кинулся к нему — пульс на сонной есть. Жив. — Что же ты натворил, глупый мальчишка! Что же ты натворил! Тёть Люд! Скорую! Срочно! Сдёрнул с себя футболку, рванул на части, заложил валиками на локтевые сгибы, согнул с силой обе руки, прижал. — Господи, помоги! Господи, пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста… — Дмитрий Иванович, пройдёмте в ординаторскую. Игорь в реанимации. А я, успев за два часа обследования и операции кое-как вымыться, переодеться в чистое, принесённое тёть Людой, и намотать километры по больничному коридору, говорил с хирургом. — Ну что ж, результат такой. Большая кровопотеря. Капаем кровь, у него первая группа, было немного в запасе. И ещё привезут. Лёгкое сотрясение, трещина локтевой кости слева, сломаны три пальца на руках, нос, два нижних ребра, лёгкое не задето. Разрывов внутренних органов и кровотечения нет. Это радует, учитывая механизм получения травм. Теперь главное. Ему нужен хороший сосудистый хирург — адекватно сшить сосуды, иначе он потеряет руки. Мы сделали всё, что смогли, но наши возможности, к сожалению, очень невелики. Его нужно перевезти в областной центр. — Сколько у меня времени? — Мало. Счёт идёт на часы. — Понял. — И ещё одно. Мы обнаружили следы инъекций. Их немного, но они свежие. — Наркотики? — Без анализов сложно судить, а нужных реактивов у нас нет. Ни хрена у них нет! Ну, а чего я хотел, забыл, где нахожусь? — ВИЧ? Гепатиты? — Чисто. Но антитела могут появиться позже, вы, надеюсь, в курсе. Что делать? Чёрт, что?! Похоже, покатит только один вариант. — У вас есть санавиация? — Да, но этим пользуются в крайне редких случаях! Для этого нужно распоряжение сверху! — Я и есть тот самый редкий случай. Звоните ответственному врачу по городу. Я заберу мальчика к себе в Москву. — Ночь на дворе! Помилуйте! Как же? — Лилия Борисовна, голубушка! Есть такое слово волшебное — сколько?***
Ты урчишь и потягиваешься сладко в пояснице, поворачиваешься на бок, даже с закрытыми глазами безошибочно находишь кончиком носа мою щёку, трёшься. Потом складываешь вместе две ладошки и ныряешь ими рыбкой под голову. — Чего не спишь? — фокусируешь на мне левый глаз. — Ооо, я знаю этот взгляд! Что случилось? — Да так… — Ясно-понятно. Открываешь оба глаза. — Хотел сюрприз сделать, но ты, зараза такая, вскочил ни свет ни заря. Так что будет теперь всё просто и совсем не романтишно. — Я великий обломатор. — Великий и ужасный! В этот день ты всегда даришь мне что-нибудь. Благодаришь за то, что я спас тебе жизнь. На самом деле мы спасли друг друга. Я точно это знаю. Ты — мой свет и мой воздух. Моё счастье. — Ну? И где же мой сюрприз? Я жажду лицезреть! Здесь или здесь? Начинаю медленно пробираться щекотушками с бёдер по бокам к подмышкам. — Ааааа! Вот же ручонки шаловливые! Кыш! — ты смеёшься и шлёпаешь меня по рукам. — Сначала закрой глаза! — Угу! — Крепче! И не подглядывай! Ну что ты как маленький, честное слово! Ты садишься на нашей постели по-турецки, шуршишь чем-то в тумбочке. — Протяни руку. Я крепко жмурюсь, открываю ладонь, и в неё ложится что-то холодное и тяжёлое. — Дииим! — А? — Открывай уже! Ключ… Большой, выкованный из тёмного металла, с красивыми завитушками на круглой головке и красным атласным бантиком. — Помнишь, ты говорил, что хотел бы свой домик в той бухте, где мы отдыхали два года назад? Море, песок и только мы с тобой. Я с трудом могу рассмотреть твоё лицо, ведь ты сидишь спиной к окну, в которое робко заглядывает новый день. Но я знаю, что ты улыбаешься. — Помню. — Он у нас есть.