Checking my heart again, It's still beating. Greyer than winter days The clouds in my head. IAMX — Surrender (Acoustic Rework)
***
В кухню сквозь прозрачную занавеску постепенно проникает солнечный луч — один, второй… Лёша смотрит на пыль в клочке света, и мысли в его голове изрядно потрескивают, будто поленья в печи. На кухонном столе солонка с перечницей да сигареты в пачке. Сигареты со страшной картинкой и ещё более страшным словом «гангрена» принадлежали Ване Ильину (кури, если захочешь, хоть так попытаюсь бросить) — уже коллеге, но ещё не другу. Стоило только пройтись по холодным полам босыми ступнями дальше, в жилые комнаты, можно было легко обнаружить много личных Ваниных вещей, а потом обязательно появлялось то неприятно-скребущее чувство, словно это сам Лёша был в собственной квартире гостем. Лёша почему-то с самого утра не знает, куда себя деть и чем занять: хрустит суставами пальцев пока смотрит дурацкие видосы на «ютуб», потом пытается жонглировать парочкой лимонов, которые уже успели кое-где покрыться плесенью. Ожидание становится новым испытанием для Лёшиной нервной системы, а наличие очередного человека под боком привычкой, которую он снова приобрёл за относительно небольшой срок. Плохо. Внутри до сих пор что-то ныло, мешало спокойно жить и работать, быть может, это была обида на прошлое, горечь от предательства, растоптанное эго. Потому что, раз тебе изменяют, очевидно, ты в чём-то не дотягиваешь. Ваня возвращается из магазина через полчаса с двумя увесистыми на вид пакетами, и ключи звякают о поверхность тумбы до чёртиков громко — Лёша, согнувшись в три погибели над ноутбуком, вздрагивает, Лёша вытягивает шею, чтобы посмотреть на то, как Ильин будет с педантичностью маньяка медленно выкладывать продукты, сортировать их по ящичкам и отсекам. Медитирует? Сходит с ума? Не было большой разницы. Перед этим Ваня смущённо его приветствует, словно извиняется за шум, как умеет, без слов — Лёша почему-то смотрит прямо на улыбчивый рот, потом на забавно топорщащиеся, как у птенчика, волосы (ветреная погода?) и несколько сбитый с толку возвращается к работе над своими пока ещё несмешными шутками. Пшеничные волосы и улыбчивый рот всё никак не оставляют Лёшу в покое — ничего смешного в тот день написать не удаётся.***
На самом деле они с Ваней не были такими уж приятелями, чтобы запросто приглашать его к себе пожить на неопределённый срок, но на Лёшином опухшем лице с тёмными пятнами под глазами можно было заметить (если присмотреться) признаки отчаяния и нежелание оставаться в одиночестве. Может, затесалась ещё кое-что — веская причина — Лёша пока был не готов смотреть на некоторые очевидные вещи полностью осмысленно. Ильин ему нравился, если уж на чистоту — смешной, органичный в своем тупняке и сумасбродстве парень, добряк, но где-то даже навязчивый. Лёше, очевидно, так и не справившемуся с некоторыми комплексами детства, внимание к собственной персоне даже льстило — Ваня смотрел глазами доверчивого уличного пса (такого нелепого, в репейниках, но по-своему очаровательного), это обезоруживало, но вместе с тем и вызывало грызущий дискомфорт. К своим тридцати Лёша так и не понял, что наступать на одни и те же грабли ему пиздец как нравилось.***
Вечерами они долго гуляли по городу, Лёша хотел показать Ване Москву — шумную и суматошную (живи быстро, умри молодым), а Ильин, если и ощущал растерянность, то не подавал вида, держался молодцом. Лёше захотелось вдруг потрепать Ванька по спутанным волосам, чтобы тот окончательно опешил, рассмеяться потом, мол, расслабься, трусишка, не потеряешься, но оставил глупый порыв за дверью. В конце концов, успокаивать всех вокруг не было его обязанностью — только глупости всякие из головы так и не уходили. Во время очередной такой прогулки Ваня предложил сделать совместные фотографии в фотобудке. Лёша бросил скептичный взгляд на небольшую очередь из подростков, но отказать Ильину не смог, ведь, когда тебя настойчиво тянут за руку остается только устало выдохнуть. Фотографироваться Лёша не слишком-то и любил, может дело было в неуверенности, а может в чём-то ином, но эти конкретные фото получились даже неплохими, забавными и в двух экземплярах. В фотобудке было тесно, как в гробу, тускло, а когда Ваня ещё и потянулся в его сторону, Лёша внутренне запаниковал, почти дышать перестал, словно был готов встретить поцелуй или выстрел в упор. Ильин тогда склонил голову к плечу, по-дурацки хихикнув, как будто что-то для себя понял и просто поправил Лёшин шарф (связанный бабушкой между прочим), потом ещё и на нос зачем-то нажал, как на кнопку, мол, Лёш, работай — так и сфотографировались.***
Три недели прошли практически мирно — поссорились они только два раза и то из-за глупостей. В первый раз спорили, потому что не могли решить, куда именно в структуру проверочного материала пристроить шутку про Иисуса, во второй раз Ваня сильно разозлился, орал почти (Лёша слишком хорошо запомнил тот вечер) ведь Шамутило, будучи уже изрядно подбуханным, чуть не угодил под машину (упс!) — суицидальные мысли до добра не доводили. Тогда они впервые и поцеловались. Ну как поцеловались: было темно, Лёша внезапно дернул на себя Ваню за ворот куртки, уткнулся своими губами в Ванино лицо, но достал только до подбородка. Лёша был пьяным, отчаянным и хотел таким образом защититься, осадить Ильина (способ был странным, чего уж там), чтобы тот прекратил отчитывать его, как школьника, прижимая к какой-то грязной стене заброшки, на которой был нарисован хуй. Ваня после этого посмотрел в ответ, как кролик на удава, выпрямился, поправил шапку на голове, а Лёша рассмеялся невесело совсем, потом всхлипнул и перестал перед собой видеть хоть что-то, потому что слёзы выступили. Ему было откровенно плохо, но стоять ровно помогала только грязная стена, чуть позже Ванины руки — горячие, как печь, они согревали дрожащие плечи даже через пальто. Спустя десяток секунд или больше Ваня обхватил этими руками колючие и мокрые от слёз щёки, посмотрел обеспокоенно Лёше прямо в глаза. Шёпотом спросил «ты чего?» один раз, другой, но ответа не последовало — связь была потеряна. А потом Лёша все-таки пришел в себя: вдохнул носом шумно, глаза широко распахнулись. Его целовали сначала осторожно и мягко, потом уже напористо, глубоко. Это было, пожалуй, слишком странно — Лёша всё ждал и ждал, когда станет мерзко, но мерзко не становилось, становилось только теснее в штанах. Постепенно рука Вани сползла куда-то к Лёшиной пояснице и ниже, а потом всё резко прекратилось, когда Ваня отпрянул. Тот случай негласно предпочли не обсуждать.***
Выступление с проверочным материалом вышло удачным — над его шутками чаще смеялись, чем нет, только Лёша всё равно оставался в напряжении, ведь Ване уже совсем скоро нужно было возвращаться домой, в другой город. С одной стороны, Лёша мог наконец спокойно выдохнуть — они хоть и не находились вдвоём 24/7, а просто ночевали в одной квартире и иногда вместе завтракали, хотелось уже побыть одному и попробовать переварить некоторые события. Они курили на улице прямо за стендап клубом, Ваня за этот почти месяц так и не бросил, а Лёша перешёл на электронную приблуду с вонючей жижей. Ильин отводил глаза особенно часто, после того случая так и подавно, будто замкнулся в себе, даже порывался уехать, но не смог — дела в Москве ещё требовали разрешения. Лёша несколько раз честно пытался выяснить причину, но результата, увы, не было. Дружеские отношения начали разваливаться на части даже толком не сформировавшись. И пока они курили за клубом после концерта Ваня спросил прямо в лоб уверенно так, будто несколько раз репетировал: — Почему ты меня поцеловал тогда? Лёша выгнул бровь и поперхнулся дымом, потом попытался улыбнуться, как человек у которого всё под контролем, но не вышло. — Блядь, Вань, — Лёша посмотрел по сторонам, чтобы рядом вдруг не оказалось любопытных ушей, но на улице было холодно и подолгу морозить жопу никому, в общем-то, не хотелось, ну, кроме парочки идиотов. — Я же тогда напился сильно, — он выпустил дым в сторону и резко пахнуло яблоком. — Не знал, что тебя это до сих пор так парит. — Это не парит, — Ваня раздражённо бросил окурок на асфальт, а потом ещё и наступил на него подошвой ботинка, спрятал руки в карманах. — Парит, что ты меня не спрашиваешь, будто забыл. — Забыл что? — Лёша скрипнул зубами, почувствовал к чему клонит собеседник и стало как-то зябко внутри. — Как ты меня засосал? Ваня посмотрел прямо в глаза, как на дурака, выражение его лица стало почти разочарованным. — Я, пожалуй, в хостел съеду, всё как-то плохо получилось, — сказал Ваня тем самым механическим голосом робота, но не успел уйти, потому что Лёша вцепился ему в предплечье. — Погоди, — вышло совсем жалко, но Лёше было уже плевать. — У тебя денег-то почти нет, а я обещал… — Лёш, не надо, — Ваня осторожно отцепил от предплечья чужую руку, но не выпустил из своей. — Много на себя берёшь и много думаешь лишнего, — он отвёл взгляд от их рук, снова посмотрел в глаза, но с такой нежностью, что ком застрял в горле, только злость уже выжигала всё хорошее. — Вань, ты чего от меня хочешь, а? За руку подержать, поцеловать или, может, сразу трахнуть? Я нихуя не догоняю, что происходит вообще, — Лёша, закончив говорить, закусил щёку изнутри, почувствовал, как стало солоно во рту, а в груди мерзко и больно, будто там что-то сломалось. Лицо Вани вытянулось, взгляд упёрся в землю, потом он и вовсе отвернулся в сторону и достал ещё одну сигарету из пачки, на которой было написано «рак горла», продекламировал: — Шамутило не умеет в романтику, — улыбнулся, а потом добавил тоскливо, но достаточно уверенно или скорее даже обречённо: — Я любить тебя хочу. Лёша глупо моргнул пару раз, а когда дошло, что не шутка, болезненно нахмурился, как от удара, но не смог придумать, чем ответить на такое, поэтому развернулся и пошёл в сторону метро — он попросту сбежал. Ваня не отправился следом. Ваня не пришёл ночевать, не пришёл на следующий день, не отвечал на телефонные звонки и сообщения в мессенджерах, а в клубе его не видели. Лёша заволновался не на шутку, обзвонил несколько знакомых ребят, но безрезультатно. Он почти отчаялся и собирался уже звонить в полицию, когда в дверь постучали. Лёша безмолвно отступил в глубь комнаты, пропуская Ильина за порог квартиры. Выглядел тот откровенно паршиво: с подбитым глазом, запёкшейся кровью под носом и засохшей грязью на щеке, в рваной куртке. — Вань, — осторожно начал он, севшим голосом. — Что случилось? Ты как вообще?! — Нормально, только устал немного, — он привалился к стене и начал по ней медленно сползать. — Я тут посижу у тебя минут пять, а потом уеду, можно? — Вань, я звоню в «скорую»! — Лёша подорвался с места, упал на колени, будто ему ноги подрубили, вцепился трясущимися руками в чужие плечи, а потом потянулся к телефону, но Ваня перехватил руку. — Лёш, не надо, ты только не волнуйся, пожалуйста, я… — Да ты что?! — он зло процедил сквозь зубы. — Руки убери! И Ваня, наверное, впервые сделал так, как его просили.***
Ничего слишком серьезного у Вани не обнаружилось: небольшая гематома на спине, ушибы, несколько порезов и сотрясение мозга. Врач скорой помощи выдал список лекарств, рекомендаций и сказал, что у Ильина здоровье, хоть в космос отправляй, Лёша сдержано кивнул, но отдавать Ваню сородичам не собирался. Они ещё долго молчали, а потом Ваня неожиданно пожаловался, когда обжёгся чаем, что ему жалко порванную куртку, которая, вообще-то, прилично стоила. Лёша скрипнул зубами, захотелось Ильина натурально прикончить, но он сдержался — за плечами был какой-никакой, но опыт. Куртку мальчику жалко, а себя не жалко, ага, всё ясно — долбаёб. На резонный вопрос «кто виноват и кому за это отрезать жопу?» Ваня равнодушно пробубнил, что не помнит, мол, было темно, хотели ограбить, а грабить оказалось особо нечего. «Понятно» — сказал тогда в тишину Алексей Шамутило, но ничего понятно ему не было. Ване пришлось задержаться ещё на несколько дней в квартире Лёши, чтобы мать не свихнулась от испуга при виде физиономии единственного сынули — Лёша был, в общем-то, солидарен и совсем не против. Пока Лёша делал перевязки, пока помогал обрабатывать порезы, что-то между ними стремительно разрасталось, как раковая опухоль — становилось страшно и Лёша паниковал, Лёша отрицал то, что лежало на поверхности. Оказалось, Лёша был совсем не против поцелуев.***
— Я тут понял, Вань, — он дернулся и тихо застонал, запрокинув голову назад, когда почувствовал, что рука Вани обхватила слишком крепко (губы коснулись плеча — это было извинение), а в голове стало непривычно пусто. — У тебя какой-то отстойный вкус на мужиков. — Думаешь? — Ваня спросил нарочито серьёзно, но не смог сдержать улыбку, потянулся за поцелуем так, словно мучился от жажды. — Да нет, Лёш, нормальный вкус, как остывший кофе, но если подогреть… — Заткнись. И они оба совсем по-дурацки заржали.