Кубинский щелезуб на тропе войны

«Я на родине. Долгие годы только смотрела сверху, а потом ещё пару лет издали. Не решалась приехать. Что, наверно, очень нехорошо по отношению к родным. Но тоже вот так объявиться – мол, жива… Страшно. А самое ужасное, что тем, кто до сих пор им помогал, я была гораздо нужнее мёртвая. Как символ, как икона. Юная Лора неправа, живые иконы движения никому не нужны. Пока я не «вернулась» официально, ёкайская община… ну ладно, не вся, отдельные представители очень любили покричать, что это в память той маленькой девочки, оставшейся в пыльном дворе, они бьют витрины и кусают людей. Да, и такое случается. А теперь вот она, девочка, сама приносит в семью деньги, сама высказывает какие-то собственные мысли. Мне сорок лет, и у меня столько всяких воспоминаний об обеих моих жизнях. И обеих смертях. И о стране. Могла бы – рассказывала бы и рассказывала. А могу – только легенду о том, как двенадцатилетнюю ёкайскую девочку не смогли до конца убить, как она восстанавливалась в гробу и наконец поднялась из могилы. Этот маловероятный бред мне приходится излагать даже самым родным. Они и так-то привыкают ко мне заново, а из-за этого и вовсе побаиваются. Тяжело. Хорошо ещё, что достаточно много народа знают, как всё обстоит на самом деле. Хоть и не со всеми этими людьми и ёкаями, а также полубогами, или кем правильно считать таких, как Джастин, Хейзель и Гат? – так вот, не со всеми мы думаем одинаково. Это мои предельно честные записки, достояние «Паланте», часть её истории. Я Млада «Не дождётесь» Калинова, я как тот безыглый ёжик, который считался вымершим, но (невзирая на отсутствие игл) всех наколол. Это забавное создание зовётся кубинским щелезубом. И его невезение в том, что для него опасен собственный яд, вернее, яд сородичей. Но всё же не свой личный, а я, может быть, последняя в своём роде. Ну, то есть, на самом деле нет. У нас с Иржи было двое детей, они прожили каждый свою интересную жизнь, и об этом мне почти ничего не дано узнать. Они ведь не остались ни в ЧССР, ни даже вообще на Земле. А пожили на другой обитаемой планете и в итоге пошли на перерождение. И сейчас вряд ли что помнят, но мы очень близки и нашлись почти сами собой. И всё-таки теперь это уже опосредованное родство. Они в этих воплощениях никто друг другу по крови, потому поженились, потянулись друг к другу несмотря ни на какие расстояния, даже на то, что изначально их разделяла грань между миром живых и миром усопших. Обожаю их обоих и их детишек, но как кому скажешь, что вот эта семья – и моя семья? Им самим я тоже не готова пока говорить. Да и вообще не знаю, стоит ли. Хотя в «Паланте» уже знают все, кроме них. А, и кроме Иржи с Миреком, хотя они очень периферийная часть «Паланте». А вот на родине периодически пристают. Добиваются, когда же такая выдающаяся личность, как я, осчастливит кого-нибудь своей рукой и сердцем и пополнит ёкайскую общину своими потомками, я же, по меркам своей расы, ещё очень молода. Никакие заверения, что мне и так хорошо, их не убеждают. Я даже пыталась объяснить, что долг общине можно отдавать по-разному. И что по большому счёту я уже отдала, я дала себя убить как раз чтобы не пострадала вся семья. И что вернулась я не плевать на чьи-то могилы, не рушить чьи-то планы, а просто жить своей жизнью. Продолжать помогать семье. Работать там, где нравится. В этом пункте мне здорово повезло. Да, в той жизни я выбрала себе дорогу, чтобы быть поближе к Иржи, чтобы работать вместе и чтобы когда он всё же взял бы меня в путешествие, я была бы там по-настоящему полезна не только как кашевар и санитар. Но мне на самом деле нравится возиться с машинами и их деталями. По мне не скажешь, мне каждый день говорят, что я такая милая, уютная, домашняя, что они меня видят исключительно с поварёшкой в руке и с вышитой салфеточкой под локтем. Нет, ну могу, умею, практикую в свободное время, но всё больше бесит, когда меня сводят к этому. И вообще когда люди, равно как и ёкаи, отучатся совать носы в чужую жизнь? Всё меняется, всё, но не это. По крайней мере, на родине». * * * «Мы и не задумывались, но ведь с того, первого путешествия на «татре» прошло уже почти сто лет. Об этом говорят всё чаще, собираются снимать документальный фильм, разумеется, Иржи и Мирек будут участвовать, отдавать должное памяти знаменитых тёзок. Знали бы они, что это их собственная память! Хотя, может, оно и к лучшему, что она в них не пробуждается. Для них точно к лучшему. «Татра» тоже будет участвовать. Но только как реквизит. И вот это в самом деле печально. Она помнит больше всех. И у неё не было перерыва постепенности, она сменила только материальную оболочку. Но говорящая машина – это было бы слишком для всех. А если бы ещё ей дали человеческий облик, как делала иногда Босацу, приглашая её к нам… «Татра» совершенно инопланетная красавица с серебряными волосами и глазами! Но уж лучше все были бы шокированы чудесами, чем полилось бы такое враньё, такие странные домыслы! А, да, кое-чего не помнит и «татра», её собрали уже после войны. Я войну пережила совсем девчонкой. И тогда мне казалось, что каждый из нас, независимо от пола и возраста, буквально излучал ненависть в спины оккупантам. А самые смелые – и в глаза. А потом мама сказала с горечью: считай, это только мы были такие. Очень многие прогнулись. Осуждать их за это тоже сложно, надо же было как-то выжить, но… Нашу страну продали за спиной её народа, а народ, почти весь, даже и не заметил, нашли своё маленькое комфортное равновесие. Мать Иржи из Аргентины, моя мать из цыган – не может же быть, чтобы дело было в этом? Но, по статистике и данным архивов, в Сопротивлении если кто и был – то словаки, если кто и прятал бойцов – то православный священник у себя в храме, мой отец его знал. А на всю Чехию, как говорят, едва ли не одна только героиня и была – Мария Кудержикова, партизанка, и после распада ЧССР её замалчивали или поливали грязью, по единственной причине – она была коммунистка. Мы это много обсуждали с «татрой» и советским, перекрашенным новым правительством в розовый цвет, танком, они в утешение мне только и могли сказать, что ведь в России и остальных бывших советских республиках с памятью героев творили то же самое. Отдельные продажные круги, промывающие мозги остальному народу. Что из этого следует – не мой народ такой, все такие? Говорить об этом открыто я не рискну. Прежде всего не особо-то имею право. В своей первой жизни я была довольно посредственной коммунисткой, просто шла за старшими или более сознательными товарищами. Из всех нас тогдашних, пожалуй, самой идейной была подружка моя Юлька. Она приехала к нам с родины баррикад и Парижской Коммуны, она всё поняла очень рано и приобщилась к настоящей борьбе. Даже Иржи и Мирек, хоть и побывали в партизанском отряде, к идеям шли дольше. Я задумываюсь: не нашла ли причину, почему, когда ребята в новой жизни снова встретились подле «татры», народ стал искать мою тёзку, но не пытался выяснить, сколько в начале нового века родилось девочек по имени Жюли Визон. Причина явно не в том, что она иностранка, это было бы скорее плюсом. Причина в том, что в той жизни она была коммунисткой. А в этой? Конечно, она очень неравнодушный человек и никогда не сидит сложа руки. Борется, например, за права ёкаев, порой не спрашивая самих ёкаев. Хотя и богатенькой белой девочкой, бесящейся с жиру, её не назовёшь. Работает с четырнадцати, не стучит сковородками, когда в новом сериале нет ни одного ёкая, и не объявляет, что это и есть борьба, на которую стоит положить жизнь, и что никто не смеет требовать большего. Юлька реально помогает малоимущим и вообще тем, кто нуждается. Независимо от того, кто они, кем родились. И это хорошо, это, может быть, и есть самое главное. Но тогда она не рисовалась. Сейчас она по большей части всё-таки блогер и фотограф, провозвестница, а начинала и вовсе исключительно в пику сестре и биологическому отцу. Благо в наши времена это можно делать напоказ и с треском. Вот тогда подполье было настоящим и опасность для жизни тоже, что-то подобное помним только мы, ёкаи, жившие за пределами Тогенкё, о мире лет двадцать назад и раньше. Тогда Юлька просто так жила: я коммунист, и потому я пойду первой и возьму самую маленькую порцию из всех! А в новой жизни она, даже ещё не закончив школу и не имея никакого опыта отношений, тем более интимных, с апломбом рассказывала вполне взрослым гражданам о предохранении. Конечно, и самой теория пригодилась и нигде не вышла боком… но всё же. Если бы она выбрала не полукровку Годжо, кто ещё знает, как бы всё повернулось. Она не помнит себя прежнюю. Не помнит, как это ощущается. Она говорит мне – разве дело в словах и намерениях? Она говорит – войны уже не будет. Ведь уже выросло поколение, родившееся после того, как Иржи и Мирек предотвратили повальное безумие ёкаев, обрушение последнего оплота дружбы двух рас. Положили начало выходу из тени моих соплеменников во всём мире, сами оказавшись в их числе. И они тоже не помнят себя прежних. И никому из них троих не больно, никого не коробит, как в этой юбилейной передаче будет рассказана история их тогдашних. Мол, два лучших друга были хором, монолитом за «пражскую весну», им даже были обещаны места в новом правительстве, но где-то перед самым входом советских танков в Прагу они таинственно исчезли вместе с жёнами, детьми и машиной. Мол, наверняка это «рука Москвы», мол, долой русских оккупантов… Так и хочется им сказать: а немецкие вам нравились, да? Раз, по воспоминаниям современников, только подкрепление из ГДР смогло вас усмирить? Или просто потому что они не побоялись бы стрелять? Но, пожалуй, я на передачу просто не пойду. Хотя звали. Но ведь кем тогда была, а тем более считалась, Млада Калинова? Просто приложением к Иржи, уютной мамой-медведицей. Мало кто вообще её вспомнит. А Юльку вон и вовсе не нашли и не звали. Кэт говорит – всё потому что сценарий не её. Но ей и не дали бы особо развернуться на чешском ТВ. Даже как выдающемуся деятелю ёкайского возрождения. Где не надо у нас всё-таки очень консервативная страна». * * * «Посмотрела эту несчастную передачу в записи. Она почти была сорвана, создатели попытались выехать именно на скандальности. Практически всё свели к тому, как было бы круто, если бы тогдашний Иржи стал президентом и открыто объявил о своих отношениях с Миреком. Нет, ну что у людей в головах, где вообще в мире это тогда было возможно? Специалистов по истории вопроса в студии не оказалось, одни только восторженные фанаты. Ребятам аж самим было явно неловко, эпатаж они, считай, оставили в четвертьвековом прошлом, а когда пару лет назад сочетались законным браком, воспринимали это как нечто в порядке вещей. Вместе с ёкайским возрождением. И нет, ну вот как так могло получиться, что никто даже не вспомнил: тогда у обоих были жёны и дети. Неужели все собравшиеся всерьёз считают, что это была череда ошибок? Или прикрытие? Уж что они точно озвучивали – это «мальчики вернулись в этот мир, чтобы наконец принадлежать только друг другу». И ещё совсем чуть-чуть поспекулировали темой «была ли ёкайкой Млада Калинова 1928 года рождения?». Но тут хотя бы быстро додумались до простой мысли: если, конечно, Иржи тоже не был ёкаем, дети были бы полукровками. Про подружку мою снова так и не вспомнили. Как и о том, что тогда ёкаи забывали про своё ёкайство, пытаясь вместе с людьми строить жизнь по справедливости. Для всех. Даже об этом уже никто не думает, не говоря о таких ужасных ругательствах, как «классовая борьба». Долго возмущались этим с «татрой» и гадали, поймёт ли кто-то ещё». * * * «Не сказать чтобы поняли. У нас была видеоконференция вчетвером: Жюли, Кэт, Инфинити и я. Юлька заявила, что она в целом против любой дискриминации и противостояния прогрессу. Спросила её, является ли открытый брак прогрессивным явлением. Тут, правда, мы все сошлись на том, что настоящий прогресс – это когда можно выбирать, как жить, и чтобы, если ты, конечно, никого ни к чему не принуждаешь и взглядов своих не навязываешь, никто бы тебя за твой выбор не осуждал, и чтобы тебе было с кем жить этой выбранной жизнью. Ну, или одной, если выбрала так. Девчонки, кстати, говорят, что уважают мой выбор, но явно кое-кому из них мерещится двойное дно, ревность и «зелен виноград». – Юль, ну вот честно, ты разве в этой жизни ревнуешь Мирека? – я в очередной раз закатила глаза. – Нет. Только легко и недолго сожалела, что не сложилось, и радуюсь по сей день, что остались друзьями с ними обоими. – Ну и почему я не могу так же? – Потому что если бы мы в этой жизни не нашлись с Годжо, я не знаю, как бы это выносила. Я бы не смогла одна. И не знаю, как это получается у тебя. Тут за меня вступилась Кэт: – Млада права! Не кидаться же ей в отношения просто чтобы они были, даже я так не делаю. Аж со старшей школы. А ведь уж как я боялась, что навсегда останусь одна! Зато теперь за мной аж богиня бегает, а я даже не прикладывала к этому никаких усилий. – Да, всё правильно, – поддержала и Инфинити, – я тоже так не делаю со школы, да и когда делала – так потому что хотела вырваться из бабкиного заточения. И вот теперь, мисс Визон, я стала вашей мачехой. И родной матерью Артуру Бёртону, и это меньшее из того, что у меня есть, сами понимаете. В целом, когда не ждёшь и не ищешь – оно находится само. Или нет, но это значит, что и не надо. Мы с ней всегда не очень-то ладили и частенько спорили, хотя бы, например, из-за её заигрывания с цыганским стилем супротив моей бережной памяти о корнях, а может, просто немного делили Юльку… Но сейчас я поблагодарила Инфинити за поддержку и добавила: – В самом деле, почему не может быть хорошо одной? До поры до времени или навсегда? Горячая кровь может сделать даже неудачные отношения выносимыми, но нельзя позволять этой крови думать за тебя. – Поэтому хорошо быть Джеммой, – заметила Кэт. – Ей и окорачивать себя не надо, всё само. – Только у неё сердце плачет порой, – сказала я. – До сих пор. Так мы с ней и учимся друг у друга, я – укрощать, она – забывать. Ладно, хватит сплетен, мы хотели обсудить этот шедевр чешского ТВ, как вам сама концепция? У некоторых в головах есть только Иржи и Мирек, созданные друг для друга, во все времена, во все эпохи, при всех режимах, и никто более не существует. – Ну не выросли они ещё из этого, – хмыкнула Кэт. – Говорю как бывшая писательница руками по клавиатуре всякой фигни про реальных людей. А самим ребятам фиолетово, по-моему. – Даже если переписывают историю? – Вот знаешь, – чуть нахмурилась Юлька, – мы трое не помним же, не осязаем своё прошлое, как ты. И, может, глазами их сегодняшних такое прошлое видится как что-то хорошее. Они же тоже видят только друг друга. До сих пор. И всё то вроде как прогрессивное, в чём они участвуют, им тоже видится только через призму их любви. В этой жизни им не дано другого. Они не ощутят несправедливости. – Уверена? А сама как ощущаешь? – Я не специалист по той эпохе… и в Чехии бывала только в гостях и не подолгу, но вообще, конечно, смотреть надо шире и со всех сторон. Другое дело, Младичек, что правда никому не нужна. Каждому нужна его собственная картина мира, вот и всё. Я не исключение. – Ох, а прежняя ты никогда бы не сказала так. – Потому что тогда у меня картина мира была другая. Я только и могла, что головой качать, а девчонки Юльку поддержали. – Вот, например, – начала рассказывать Инфинити, – была я давно, почти совсем в детстве, влюблена в весьма спорную историческую фигуру. В Хоакина Мурьету. У нас в Калифорнии до сих пор о нём рассказывают много и разного. И большинство игнорирует неприятную или неинтересную им правду и считает его благородным разбойником. Лично мне было как-то всё равно, какова степень его благородства, больше всего мне мечталось: пусть бы он любил меня настолько, чтобы перерезать всех моих обидчиков и увезти меня куда-нибудь! А когда я подружилась с Кэт – помнишь, подруга, как ты мне выговаривала, что ничего я не понимаю насчёт этого человека? А всё почему – в нашей Кэтрин хватает латиноамериканской крови, и среди её друзей и родственников есть такие, для кого Мурьета – символ противостояния янки. – Есть такое дело, – кивнула Кэт, – но сейчас я не намерена ни с кем из-за этого ссориться. Потому как всё это просто красивые псевдоисторические сказки и источник вдохновения для талантливых граждан. Из самых разных стран и с самыми разными подходами. Но, правда, есть тема, которая некоторым из вас поближе. Феличе Риварес – фигура, сравнимая с Мурьетой. Помните, вы мне рассказывали, девчонки, что на родине кто-то и помнить его не помнит, а другие говорят самое разное? И что кое-где за пределами Италии этот кадр стал легендой. – В России, как и Мурьета, – Юлька улыбнулась хитро и загадочно. – Я интересовалась, и, доложу я вам, до чего же прекрасная музыка что в той, что в той рок-опере. Ну и разве же кому-то надо знать, что там было на самом деле, когда ты слушаешь – и обмираешь, и переживаешь, и, может быть, становишься лучше… – Но кто-то знает, – хмыкнула я. – Инфинити живёт среди тех, кто помнит каждое мгновение, – повернулась к ней. – Они твоя семья. Каково им и тебе, если посторонние люди всё переворачивают? – Ровена только посмеётся, и будет это делать со мной, со своим мальчиком и его сестрой. А вот Лоренцо я бы ограждала, конечно. Чтобы он окончательно поверил, что его грехи и ошибки остались в другой жизни. Ему и в этой… хватает. Юлька рассмеялась: – Совершенно не жалею о том, что являюсь его грехом и ошибкой, и он это знает, в принципе. – Ну да. Но тень Артура надо усыплять, а не пробуждать в его сердце. И вот только поэтому я не пишу книгу со скандальной идеей «ребята, а на самом деле Риварес был женщиной». Ну или даже не на самом деле, а, скажем, в параллельной вселенной. – То есть если бы это напрямую не касалось твоих близких, – я посмотрела ей в глаза, – ты бы запросто запустила такую версию в массы? – Да, потому что это же круто. Это показывает, что девочки умнее и гибче, они не замыкаются в обидах, не ломают чужие жизни, они всегда могут просто поговорить друг с другом. И вместе придумать план, который устроил бы всех. – Инфинити абсолютно права, – поддержала Кэт. – Кому нужна эта драма, письма с того света, ультиматумы? Быть непримиримым – это вовсе никакое не достоинство, а инфантильная тупость. Особенно если это не для работы, не для дела, а наоборот – только его портит. – Девчонки… – я задумалась, как это выразить. – А как же стойкость, пример мужества, ведь столько народу учились у Ривареса выносить невыносимое! А у вас вместо этого розовые цветочки, шрамы для красоты, шантаж, тихое святотатство в стенах церкви и уход в закат двух повенчанных девиц! – А тебе завидно, – тихонько заметила Юлька. – Если бы я по-настоящему любила отца Джастина когда-то, а не просто хотела бы насолить ханжам, я, считайте, что-то подобное и проделала бы. Обойдя их тупые запреты и изящно наплевав им в рожи. Это же гораздо лучше, чем из чистой упёртости пойти под пули. – Ну вы… – я снова поискала слова. – Такая переделка истории задела бы не только синьора Лоренцо и Джемму, но и ещё очень многих, это же всё опошляет, и так у народа отнимают последних героев! – Риварес герой исключительно на безрыбье, – фыркнула Инфинити. – Революционной борьбой он занимался, чтобы хоть как-то себя занять и окончательно не свихнуться от сидения в эмо-углу и упивания своими страданиями. – Вот-вот, подружка Млада, – вскинулась Юлька, – у тебя у самой-то язык повернётся приравнять его к той же Марии Кудержиковой, а? А если во всём мире и в разные времена такие, как она, вдохновлялись такими, как он, так это потому что они сами святые и готовы на настоящие подвиги. Кто-то, чтобы всё выдержать, молится Богу, кто-то ищет поддержку в деяниях героев прошлого. Уж таких героев, каких завезли. Вынося за скобки их истерики, их подростковую жестокость, все их прочие недостатки – и видя только те черты, которые помогают выстоять. Вот и всё. – Но если не будет даже таких героев… – Уже было и есть очень много настоящих. – Но те, кто плюёт в Ривареса, плюёт и в них, раз благодаря ему они стали теми, кем стали. – Младушка, это они так думают, что это его заслуга. Да и кто в него плюёт, тут просто показывают, каких ошибок он мог бы не наделать и как не поубивать морально и не растерять любимых людей. – Вот по-твоему, – вступила Кэт, – Джемме хорошо от того, как он там командовал собственным расстрелом? Она, по-твоему, не продала бы душу, чтобы всё изменить? Она стала лучшим борцом из-за его эскапад? Мы все знаем, что нет. – Это всё потому, – вздохнула я, – что не может она его разлюбить. Если бы прозрела – решила бы, что лучшим изменением прошлого было бы сделать так, чтобы его родители не согрешили и он бы никогда не родился. Может, он и сам хотел бы именно этого. – Я могла бы это выяснить, – нахмурилась Инфинити, – но лучше не буду. Моя дочь отдельная личность и живёт свою жизнь, независимо от того, исправляет ли это судьбу отдельно взятого Артура не-Бёртона. – Вот и правильно, не-цыганская-роза, – я ей улыбнулась. – Хоть кто-то не будет заниматься ревизионизмом. А я, пожалуй, всё-таки начну писать заметки о ЧССР. Даже если Иржи и Мирек тоже никогда не были настоящими героями, а просто шли к мечте. Даже если я одна вот такая… вымирающий кубинский щелезуб».