После встречи с тобой

      Чудес на свете не бывает, и с каждым днём я осознаю это всё четче. После Швейцарии прошло уже несколько месяцев — а я всё еще не могу собрать себя в одно целое. Ощущаю себя живой развалиной. Развалиной, которая ходит на работу в бар, ест, спит, иногда знакомится с мужчинами. Вообще не понимаю, зачем мне эти краткие отношения на одну-две ночи. Какой в них смысл? Ведь никто из них и близко на тебя не похож. Они не умеют так же остроумно шутить. Не умеют пренебрежительно хмыкать. Когда я творю что-то нелепое — ни один из них не закатывает глаза так, как это умел делать ты. Я заново привыкла к своему имени — потому что по фамилии меня не называют. Никто. Для всех я — Луиза, временами — мисс Кларк, редко — Лу. Просто «Кларк» меня называл только ты.       Иногда я слышу какой-то странный шум. Неважно, где я при этом нахожусь — протираю бокалы в баре, вяло ковыряюсь в тарелке с кашей, стою и смотрю в окно. Всякий раз, когда это происходит, я вздрагиваю всем телом и пытаюсь не закричать, не сойти с ума. Всякий раз убеждаю себя, что это нереально, невозможно — но продолжаю цепляться за надежду. Очень странно — наверняка знать, что человека нет и не будет, но всё же краешком сознания отчаянно верить в его внезапное появление, даже в воскрешение. Что я слышу? Я слышу звук, который издавало твое инвалидное кресло, когда ты ехал по коридору. Кресло немного жужжало, иногда тихонько гудело. Порой, когда ты чувствовал себя особенно плохо и не всегда мог справляться с управлением, твоя «инвалидка» мягко ударялась об стены — и ты чертыхался сквозь зубы. Я всегда делала вид, что не слышу и не понимаю — ведь ты ненавидел, когда твою слабость замечали, и что еще хуже — говорили о ней. Так вот, иногда мне кажется, что через секунду ты въедешь в дверной проем, смеришь меня очередным едким взглядом и скажешь «Кларк, сегодня ты одета как-то…. ммм, даже для тебя СЛИШКОМ экстравагантно. На улицах люди еще не оборачиваются на тебя? Нет? Странно...». Но этого не происходит, и жужжание, оказывается, издает кофеварка на барной стойке, гудит не до конца выключенная микроволновка, а чертыхается сквозь зубы какой-нибудь дворник под моими окнами.       Уилл Трейнор, что ты сделал со мной, в кого превратил? Что мне делать со всей этой нерастраченной любовью?       Чудес на свете не бывает, и с каждым днём я осознаю это всё четче. Но однажды чудо происходит. Мне страшно не хочется думать о том, что это — только очередная игра моего больного воображения. Что это лишь затянувшееся сновидение. Я пыталась проснуться сотни раз — и ничего не получается. Кажется, скоро я смирюсь и прекращу попытки возвращения в ту, прошлую жизнь. Тем более, что в этой новой реальности ты жив.       Однажды я просто легла спать. Проснулась в обычное время и двинулась заваривать себе кофе. На кухне уже кто-то был. Какой-то мужчина готовил бутерброды, на столе уже были две чашки, от которых исходило приятное тепло. Мужчина стоял ко мне спиной и я никак не могла понять, кто он. Что-то такое отдаленно знакомое было в каждом его движении. Озадаченная, я молча разглядывала его фигуру. Мускулистые, но достаточно худые руки — я находилась достаточно близко и могла рассмотреть даже вены, выпирающие из-под кожи. Какие-то слишком изящные для мужчины бедра. Одет он был в белые шорты, я уставилась на его загорелую спину и внезапно поймала себя на мысли, что хотела бы увидеть его торс. Снова подняла взгляд на руки — и окаменела. Кроме явно просматривающихся вен смуглую кожу покрывали шрамы, старые шрамы, которые говорили о многом. Такие руки могли быть только у одного мужчины во всем мире.       Я со свистом втянула воздух, пытаясь успокоить взбесившееся сердцебиение. Мужчина обернулся на звук.       - А, Кларк, ты уже проснулась? Смотри, опоздаешь в свой колледж еще, выгонят тебя потом — и миру не суждено будет увидеть твои смелые дизайнерские решения!       На подгибающихся ногах я подошла к нему. Уилл Трейнор (а это, вне всякого сомнения, был он) улыбался мне своей искренней солнечной улыбкой — такую я могла наблюдать только в те дни, когда боль отступала и он чувствовал себя почти нормально. Уилл. На моей кухне. Живой. Живой Уилл на моей кухне сооружает завтра. Уилл СТОИТ. Живой Уилл. На глаза навернулись слёзы.       - Кларк, если ты сейчас разревешься — то точно уже никуда не успеешь. Что на тебя вдруг нашло? - он удивленно приподнял одну бровь и сделал шаг ко мне. Это стало последней каплей. Всё мои лицо искривилось в гримасе, слёзы таки прорвались наружу. Бормоча что-то невнятное, я рывком дернулась к Уиллу, обняла его, уткнулась в его грудь, изо всех сил вдыхая запах его кожи — теперь к нему совсем не примешивался запах лекарств.       Уилл обнял меня в ответ. Никогда раньше этого не было — да и никак не могло быть.       - Если это сон, - сбивчиво проговорила я сквозь слезы, - то просыпаться что-то особо не охота. А если я просто сошла с ума — так еще лучше.       - Кларк, ты точно сошла с ума. Я думал, что хуже с твоим рассудком дела обстоять просто не могут и я жестоко ошибался. - отвечает Уилл куда-то поверх моей головы.       И мне не хочется ничего на свете в этот момент. Только оставить эти сильные руки на своей спине, оставить голову у него на плече, оставить всё вот так — спокойно, уютно. Просто вцепиться в эти плечи и не отпускать их минуту час год всю жизнь две жизни три жизни.       Проходит, кажется, не одно столетие, и я наконец-то отцепляюсь от Уилла и кое-как успокаиваюсь. Он озадаченно качает головой, усаживает меня за стол, ставит перед моим носом чашку с чаем. Он почему-то становится дико заботливым, он гладит меня по голове и говорит, говорит, говорит. А я пью чай и не понимаю, что со мной происходит.       И просыпаться совсем не хочется.