Мы ещё живые

Чтобы проснуться от яркого света, падающего на лицо. Внутреннее мироощущение настойчиво утверждало, что для солнечных лучей время самое неподходящее, да и не заглядывало солнце в окно над кроватью. Леви приоткрыл один глаз, который тут же заслезился от света, но успел увидеть три горящие толстые свечи на подоконнике. Кто их туда поставил и зажёг, какой умник? Недовольно зажмурившись, он потянулся, чтобы растереть лицо ладонями и окончательно проснуться и едва не вздрогнул, когда запястья удержали чьи-то ловкие руки. — Осторожно. Можно мне?.. Спросонья Леви забыл про искалеченную забинтованную кисть, про своего незваного гостя, поэтому не возражал и молча кивнул, когда Эрен отвёл его руки от лица и потянулся к виску, развязать бинт. Не чудится? Не лихорадочный бред, не галлюцинация? У Эрена было замкнутое, взрослое, сосредоточенное лицо, уверенные движения и очень аккуратные, горячие пальцы. Леви нахмурился, пытаясь вспомнить, замечал ли он это слишком ощутимое странное тепло раньше? Он же и бил его, и на руках тащил из пасти женской особи, и вроде бы не чувствовал ничего необычного. Может, у Эрена тоже жар? Он потянулся здоровой рукой потрогать, но наткнулся на колено, обтянутое плотной тканью, и даже через эту ткань почувствовал тепло. Эрен в самом деле был горячий, как печка. Леви поднял руку, желая дотянуться до его лба, скрытого растрепавшейся чёлкой, но не успел: разматываемый бинт присох, и даже от одного осторожного движения в глазницу знакомо плеснуло быстрой острой болью, он дёрнулся и уронил руку обратно на постель. — Извините, — Эрен осторожно потянул за краешек бинта, убедился, что присохло крепко, и приложил к его лицу тёплое мокрое полотенце. — Сейчас размокнет, тогда сниму. Почему вы... — С тобой всё хорошо? — Что? С каким-то странным удовольствием Леви смотрел, как на застывшем лице просыпаются эмоции — удивление и беспомощная растерянность, граничащая с детской беззащитностью. Разгладилась хмурая складка на лбу, округлились губы, и Эрен сразу стал выглядеть лет на пять младше своего возраста, будто время на минутку откатилось назад, и перед Леви сидел тот упрямый мальчишка из камеры под залом суда. В груди знакомо дрогнуло. Прямо как тогда. Он даже услышал в голове хрипловатый от сдерживаемых чувств голос: «Я хочу вступить в разведкорпус и поубивать всех грёбаных титанов, всех, до единого!» Помнится, тогда он даже не сразу осознал, что помимо одобрения наивной юношеской решительности чувствует что-то ещё, а когда понял, то в зале суда бил, не сдерживаясь. Не столько из-за плана Эрвина, его ставки на вспыльчивый характер мальчишки и неспособность держать язык за зубами, сколько из-за того, что упрямые, сияющие глаза Эрена на мгновение разбередили старый шрам на сердце, оставшийся после смерти Изабель, и Леви злился за эту боль. Потом, конечно, опомнился и даже слегка устыдился — мальчишка ни в чём не виноват, будет теперь его ненавидеть, а им ещё работать вместе, но ничего подобного не случилось, заблуждение развеялось сразу после суда, когда он бесцеремонно упал на диванчик рядом с избитым Эреном, с неудовольствием заметил, как тот невольно отшатнулся — под рёбрами почему-то неприятно царапнуло. «Ненавидишь меня?» «Нет, я всё понимаю, вам пришлось...» Эрен всё же очень её напоминал. Изабель тоже не умела долго сердиться. Леви тогда подумал, что влип. Что будет непросто, что нужно держать себя в руках, не срываться, не смотреть, не вспоминать, но ошибся. С каждым днём, что они проводили за уборкой, тренировками или опытами Ханджи, Эрен всё меньше напоминал Изабель, вытеснял болезненные, пыльные от времени воспоминания собой, и тоска по погибшим как-то незаметно растворялась в упрямом сиянии его глаз. Надежда человечества. На Эрена не действовала грубость и напускная строгость, его не огорчали обидные прозвища, он сиял влюблёнными глазами, тянулся, несмотря на все попытки держать дистанцию, не замечал холодности и равнодушия и без устали напоминал одним своим существованием — мы живы, капитан. Наверное, нужно было с ним поговорить, высмеять наивную глупую влюблённость, возможно, разбить и лицо, и сердце, приструнить раз и навсегда, но решимости сделать этот первый и последний шаг не находилось. Эрену и так выпало испытаний больше, чем он мог вынести, но он упрямо не сдавался, и если глупые чувства могут как-то его поддерживать — пусть горит. От Леви не убудет, а мальчишка перерастёт. Время шло, Эрен стал задумчивым и флегматичным, больше думал и меньше кидался действовать, очертя голову, меньше сиял глазами и чувствами, и тогда Леви снова ошибся. Решил, что опасное время позади, что можно перестать маниакально контролировать своего подопечного, что у него таки отросла голова на плечах... И тогда Эрен на полгода пропал в Марли. — Капитан Леви? Он моргнул, возвращаясь в здесь и сейчас. Эрен всё так же на него смотрел, удивлённо и растерянно, в груди всё так же глухо ныло слева. За это глухое нытьё, перебивающее даже боль от трещин в рёбрах, Леви бы на себя обязательно разозлился, но злиться не получалось: тревога была сильнее. — Ты такой горячий, будто у тебя жар. Эрен хлопнул длинными ресницами, зачем-то потрогал собственный лоб тыльной стороной ладони, и так нестерпимо захотелось притянуть его к себе, обнять крепко, до боли, до хруста собственных перевязанных рёбер, почувствовать тепло и тяжесть тела, вдохнуть его запах, услышать, как бьётся сердце, и облегчённо выдохнуть — живой. На мгновение даже в голове помутилось. От навязчивых глупых желаний Леви знал одно безотказное средство, поэтому покосился на кончик бинта, зажатый в длинных эреновых пальцах, и резко дёрнул головой. Боль себя ждать не заставила, снова прошила насквозь голову, заодно прогоняя неуместное желание, больше похожее на беспомощную истерику. Присохший бинт отвалился, Эрен очнулся, перестал пялиться и тут же прижал сползшее полотенце, стирая выступившую сукровицу с алыми капельками крови. — Он же почти размок, — в его голосе слышался отчётливый укор. — Я хорошо себя чувствую. А вот вам стоило оставаться в госпитале. Эрен отложил полотенце и всмотрелся ему в лицо. Леви сперва иррационально захотелось отвернуться - он знал, как выглядит под бинтами, и собственная опухшая физиономия, исполосованная кривыми глубокими порезами и неровными стежками швов, не то зрелище, которое хотелось бы показывать хоть кому-либо — но пересилил себя и, наоборот, повернул голову, чтобы лучше было видно рассечённое вздувшееся веко и щёку в рубцах. Вопреки ожиданиям, Эрен не ужаснулся. Подвинул одну из свечей, чтоб света было побольше, вскрыл банку с какой-то жирной даже на вид, остро пахнущей мазью и коснулся брови кончиками пальцев. Леви зажмурился, ожидая боли, всё вокруг глаза было чувствительным и остро реагировало на касания, но обошлось. Мазь легонько пощипывала, приятно холодила и быстро обезболивала: дёргающая боль, с которой он уже так свыкся, что перестал замечать, быстро проходила. — Что врачи сказали, вы видеть сможете? — Возможно, смогу, — пробормотал Леви, преодолевая желание подставить скулу под заботливые нежные пальцы, мазь быстро нагревалась от тепла, и скользкие подушечки почти невесомо касались кожи. — Если повезёт. И к чёрту госпиталь, твои друзья до печёнок достали визитами, можно подумать, на мне свет клином сошёлся. Как наяву вспомнились белые стены, запах лекарств, шум. Воодушевлённый голос Армина, неловкое приветствие Жана, пустые и страшные глаза Микасы. В голове что-то щёлкнуло. — Эрен. Если ты им хоть слово сказал о том, где я нахожусь, я вышвырну тебя за дверь прямо сейчас. — Ну что вы, капитан, — Эрен чуть отодвинулся, чтобы зачерпнуть новую порцию мази, и вернулся к своему занятию. — Они даже не знают, что я жив. И, думаю, так будет лучше для всех. — И тебе совсем не интересно, что с ними? Сраный ты эгоист... Горячий палец аккуратно скользнул под нижним веком, замер на мгновение в густой тени ресниц. — Конни уехал в Рагако, к матери, — Эрен убрал пальцы и потянулся за чистыми бинтами, пахнущими лавандовым мылом и травяной настойкой. — Жан — министр обороны, и через пару лет станет главнокомандующим военными силами Парадиза. Армин никогда не сможет ходить, но это пойдёт ему только на пользу, он начнёт активнее шевелить мозгами, возьмёт на себя дипломатию и торговлю и скоро женится на Анни. Он говорил так уверенно, будто непреложную истину излагал, и Леви ему сразу поверил. Осторожно опустил на подушку заново забинтованную голову и послушно протянул руку, когда Эрен потянул её к себе — расстегнуть пуговицу, закатать рукав и перебинтовать. Собственная изувеченная кисть показалась маленькой и уродливой в его больших ладонях, и Леви отвернулся, чтоб не видеть, как чуткие пальцы бережно держат запястье, уставился в ночную темноту за окном. Ждал продолжения, но Эрен сосредоточено распутывал разлохматившийся край бинта, и пришлось его подстегнуть. — Ты никого не забыл? Узелок наконец-то поддался, и бинт легко снимался, виток за витком, зашитые края раны на месте среднего и указательного пальцев уже не кровоточили, схватились плотной сухой корочкой, ничего размачивать не пришлось, но в теплых прикосновениях всё равно ощущалась какая-то трепетная бережность. — Я сделал всё, что мог, чтобы Микаса отпустила меня и спокойно жила собственной жизнью. Она похоронила мою голову и скорбит. Надеюсь, у неё всё будет хорошо. Больше нигде бинтовать не нужно? — Рёбра. По-хорошему и ногу бы стоило, но Леви уже слишком устал смотреть, чувствовать, думать и снова хотел спать. Эрен отпустил его руку, - кончики пальцев, привыкшие к теплу, тут же начали мёрзнуть даже под бинтом — расстегнул пуговички рубашки и удручённо вздохнул. — Приподнимитесь, капитан, тут бинтовать и бинтовать. — Я же сказал, что больше не капитан. Чем ты только слушаешь... Но на постели Леви всё же поднялся, опираясь на локти — он не помнил, когда в последний раз хватало сил заново перетянуть рёбра тугой повязкой. И когда ел в последний раз тоже не помнил. Время, проведённое в этом маленьком домике, смазывалось в памяти в сплошной тягучий туман из лихорадочного жара, боли и слабости, и, казалось, что из этого тумана путеводной звездой сияли внимательные глаза. Зелёные, ясные, нечеловечески яркие, будто подсвеченные изнутри. Он посмотрел в сосредоточенное лицо Эрена, поймал его взгляд, потускневший и уставший, и отвернулся. Чего только не привидится в лихорадке. Груди коснулось влажное полотенце, ещё тёплое, Эрен тщательно обтёр его торс, потом наложил новую повязку. Бинтовал умело, быстро и достаточно крепко, - где только умудрился так руку набить? - потом принёс уже знакомые пилюльки. Кружка из пальцев больше не норовила вывалиться, пахла мясом и травами, и Леви с удовольствием глотнул горячий бульон, рассматривая белые кружочки на протянутой широкой ладони. — Что это за штуки? Никогда таких не видел. — Антибиотики с материка. У нас пенициллин уже тоже открыли, но до массового производства далеко. — Ты в этом явно разбираешься, — Леви быстро запил горькие пилюльки бульоном. — Отец учил? — Нет, — Эрен забрал опустевшую кружку и задул свечи, погрузив комнату в ночной сумрак. — Я полгода жил в марлийском госпитале без глаза и ноги. В голове всплыл весь миллион вопросов, который Леви так и не задал, и сейчас их изрядно прибыло, но от мягко накатывающей сонной полудрёмы так тяжелели веки, что стряхивать подступающую дремоту показалось кощунством. Он уже почти уснул и почувствовал, как за спиной проминается матрас под чужим весом. Глаз распахнулся сам собой. — Какого хрена? — Леви не глядя двинул локтем, отстаивая право на собственную постель, и даже куда-то попал. — Места другого не нашёл? — Ох, — Эрен чуть отодвинулся и только. — Помилуйте, капитан. Здесь даже лавки нет, одна кровать, стол и два табурета. Не заставляйте меня спать на полу, холодно же. Вот дерьмо. Леви вспомнил, что с мебелью в этом крошечном охотничьем домике и вправду было туговато. А ещё вспомнил тёплую руку, приятно обхватывающую поперёк живота, но вопреки собственным чаяниям ничуть не разозлился за недопустимые вольности. — Чёрт с тобой, — буркнул он, плотнее заворачиваясь в одеяло. — Спи. Засыпая, Леви чувствовал его тепло даже закутавшись в одеяло и отодвинувшись на самый край постели, и думал, что Эрен не выглядел как человек, у которого сильный жар. Он выглядел уставшим и не выспавшимся, подавленным, осунувшимся и не слишком счастливым, и потухшие глаза больше не сияли, похожие на угли костра, прогоревшие дотла и припорошенные пеплом. Но тепло оставалось, было притягивающим и приятным. «Что в тебе всё ещё горит, Эрен?» Сознание мягко уплывало в сонную тёплую темноту, когда поперёк живота знакомо легла тяжёлая рука, заботливо придерживая и чудом не задев забинтованные рёбра, стало ещё спокойнее, теплее, и Леви наконец-то уснул.