Манджула

Зачем я только послушал проклятого брамина! Пару ночей назад Чанакья уверил меня в том, что я непременно удостоверюсь в подлой сущности самраджа, а заодно узнаю его слабое место, если начну внимательно следить за ним. Мысль запала в голову, и я действительно начал ходить за Дхана Нандом по пятам с утра. Доигрался… Вытираю мокрый лоб краём накидки. Жить-то как теперь? Зажмуриваюсь и отчаянно мотаю головой, пытаясь изгнать увиденное. — Самрадж, неужели вы и вправду желаете, чтобы я своими руками завязала ваши прекрасные глаза? — игривый, переливчатый смех молодой наложницы в сине-золотом сари, которую царь вытащил из уютного гарема и зачем-то привёл в сад, хорошо слышен за стеной зелени, отделяющей меня от них. Звон многочисленных браслетов на еë руках и ногах подсказывает мне, насколько эта наложница дорога Дхана Нанду. Я прячусь за пышными цветами, похожими на пушистые красные щёточки*. Бхут знает, откуда эти кусты завезли! В царском саду чего только ни обнаружишь, подчас даже ядовитое… Аккуратно отодвигаю пальцем одно соцветие и осторожно подглядываю в образовавшийся крошечный просвет между тонкими, узкими листьями. Только бы меня не заметили! Девушка молода и удивительно хороша собой, и царь улыбается ей так ласково, что мне становится обидно, словно меня обокрали, но я сам не пойму, в чём причина таких чувств. Самрадж протягивает тёмную шёлковую повязку, и девушка исполняет его желание. Теперь, временно лишившись зрения, Дхана Нанд шарит руками в воздухе, а наложница притворяется, будто хочет убежать, но, разумеется, царь её ловит. Край сари ловко перехвачен рукой, и наложница, извиваясь всем телом и кружась, будто в танце, делает вид, будто напугана и стремится ускользнуть, а на самом деле лишь помогает размотать свои одеяния. Когда сари падает на траву, я вдруг осознаю, что моим глазам впервые предстала обнажённая дэви. Впившись в её тело жадным взглядом, я желаю ощутить то самое, о чём недавно рассказывали Индра и Стхул, тайком подглядевшие за купавшейся в реке Субхадой. Но почему-то не ощущаю ничего. Да, наложница дивно хороша, но внутри меня не поднимается никакого волнения, жар не приливает к щекам, плоть не волнуется. Я смотрю на девушку так, как если бы она была птицей, распевающей песни над моей головой, или лотосом, распустившимся поутру на озере. Но потом пояс и дхоти сбрасывает самрадж, и вот тогда меня обдаёт тем самым жаром, которого я и не ждал. Не могу оторваться от разглядывания его чресел… Рука Дхана Нанда скользит меж ног девушки, и наложница перестаёт смеяться, издав вместо этого слабый гортанный стон, прижимается спиной к стволу ашоки, охотно позволяя ласкать себя. Дхана Нанд подхватывает её под ягодицы, прижимает к себе вплотную, шепча что-то на ухо. Она изгибается всем телом, как кошка, обнимает его за шею обеими руками, скрещивает щиколотки за его спиной, начиная сладострастно подаваться навстречу. Почему-то эта прелестная наложница кажется в тот миг просто отвратительной… Хуже паука или скорпиона! Не понимаю, чем она так понравилась царю? Самрадж движется всё скорее, а я не могу отвести взгляда от него, будто меня магией приковали. Вижу, как по его шее стекают тонкие струйки пота. Капли влаги выступают на его груди и животе. Ловлю себя на том, что откуда-то мне известно: если бы я только мог провести по его коже языком, то ощутил бы солоновато-пряный вкус… Как хочется сделать это! Дхана Нанд тяжело и часто дышит, проникая в разгорячённое женское лоно, а мне отчего-то кажется, что с ним под ашокой вместо девушки нахожусь я. Не могу отделаться от этого непонятного чувства… Лингам наливается и твердеет, и я понимаю: ещё немного — и не сдержусь. Никогда в жизни не испытывал такого острого возбуждения! Внезапно самрадж замирает, задрожав. От осознания того, что он сейчас достиг блаженства, всё моё тело прошивает невыносимой сладостью, каким-то горячечным безумием. Разум мутится, и я, к ужасу своему, чувствую, что впервые изливаю семя, даже не прикоснувшись к себе… — Чандра, — доносится вдруг шёпот Дхана Нанда, и я вздрагиваю от неожиданности, — Чандра… — Я Маллика, самрадж, — осмеливается поправить своего царя наложница, уже пришедшая в себя после любовных утех. — Замолчи, — устало раздаётся в ответ, — ни слова больше. Дхана Нанд сдёргивает с глаз повязку и глядит на девушку так, словно крепко сожалеет о своём желании уединиться с ней. Наложница подбирает сари и торопливо закутывается в ткань, опасаясь произносить хоть слово. Дхана Нанд, как и она, одевается молча. Лицо его кажется теперь не удовлетворённым, а разочарованным. Потом они оба покидают заросли кустарника. Я стою в своём укрытии, не шевелясь, словно к земле пригвождённый. И утираю мокрый лоб накидкой. Выходит, вот какова царская тайна? Самрадж жаждет заполучить кого-то, с кем не может иметь близких отношений? Он пригласил наложницу в сад, но вместо неё представлял другую девушку и лишь ради того, чтобы иллюзия стала полнее, позволил завязать себе глаза. Но кого он воображал? Кто такая эта Чандра? Ясно, что не служанка и не одна из женщин Магадхи, иначе самрадж просто взял бы её в свой гарем, чьей сестрой, женой или дочерью она бы ни являлась. Он ведь царь, ему никто не может отказать! Выходит, она — царевна другого государства? Или богиня из Дэвалоки? Но в Дэвалоке существует лишь один Чандрадэв, а он вряд ли способен воспламенить самраджа. Значит, царевна. И имя-то какое… Прямо как у меня! Мокрые тряпки начинают высыхать и прилипать к телу. Я морщусь. Придётся срочно принять омовение. Быстро отправляюсь к ближайшему озеру, но даже после того, как окунаюсь в прохладную воду и прихожу в себя, перед моим внутренним взором по-прежнему стоит полуобнажённый Дхана Нанд, содрогающийся в блаженстве, а в ушах всё ещё звучит его срывающийся шёпот: «Чандра…» Вот бы узнать, о ком он мечтает! Впрочем, зачем мне это? *** Чанакье я той ночью ничего не сказал. Отмахнулся от всех его вопросов и занялся глупыми заданиями с переливанием воды из одной ванны в другую дырявым кувшином. Мысли блуждали. Я напряжённо размышлял, у кого из слуг можно узнать про Чандру-дэви, и в конце концов решил, что проще всего выведать у Бхадрасала. Он точно знает всех царевен наперечёт! К нему я и явился на другой день. Когда генерал услышал мой вопрос, то по обыкновению вытаращил глаза и воззрился на меня, как на слабоумного. — Чандра-дэви? Не знаю ни одной царевны с таким именем, — а потом не удержался и съязвил. — Тебе-то всё это зачем? За такого прохиндея, как ты, ни одна приличная девушка не пойдёт, — и презрительно добавил. — Шудру в жёны бери, не прогадаешь. Так я и ушёл, ничего не узнав, но мысль о тайне Дхана Нанда по-прежнему не давала покоя. Служанки на кухне, у которых я ненавязчиво расспросил о царевнах, жуя положенные мне лепёшки, тоже ничего внятного не сумели рассказать. Зато во время ужина я узнал другое: самрадж с некоторых пор каждый вечер требует в покои некую Сулабху с сосудом бханга. Это стало ритуалом, без которого царь уже вторую неделю подряд не может уснуть. Кареглазая и белозубая Сулабха, судя по её радостному лицу, сопротивляться царскому приказу никогда и не собиралась. Беря кувшин, она всегда мчалась в опочивальню так быстро, словно её там ждали все сокровища мира. Помчалась и прямо при мне, пока я ел роти, вставшие вдруг колом у меня в горле, несмотря на выпитое молоко. Я с трудом проглотил последний кусок и побрёл к себе в комнату, размышляя на ходу, почему каждая девушка, на которую обратил внимание самрадж, не вызывает у меня других чувств, кроме отторжения и неприязни. Интересно, если Чандра-дэви однажды найдётся и выйдет замуж за царя, она мне тоже будет неприятна? Войдя к себе, я рухнул лицом в подушку. Перед глазами всё ещё стояла позавчерашняя сцена в саду. Капли пота на шее Дхана Нанда… Моё желание слизать их языком… Да что такое! Я резко перевернулся на спину и уставился в потолок. Воображение не унималось, ярко рисуя ненавистную Сулабху, возлежащую среди вороха бархатных подушек и выстанывающую имя самраджа в порыве страсти. Внезапно шальная мысль мелькнула в голове: «Если царь всё равно заменяет служанками ту единственную, которая ему нужна, и постоянно завязывает глаза, утешаясь с ними, то какая ему разница, кто придёт? Даже я смогу заменить Чандру-дэви, если, конечно, хорошо подготовлюсь». В первый миг я сам испугался собственной готовности совершить подобное безрассудство. Однако при повторном размышлении о том же самом осознал: мысль о том, что я могу быть раскрыт, подвергнут позорному избиению, заточению в темнице или даже казни, лишь сильнее распаляет. Сам не знаю, почему, но я желаю прийти к царю в покои и отомстить ему за то, что он позволяет себе вот так унижать женщин, используя их тела для удоволетворения своей неправедной страсти! Он осквернится с мужчиной, сам того не ведая. Ему ведь всё равно, с кем делать это. Ничего не стоило подкинуть Дурдхаре мысль о том, что Сулабху надо бы занять полезной работой, а то она слишком часто посещает самраджа по вечерам. Видно, сильно влюбилась. Услышав такое, ревнивая Дурдхара, не желающая делить брата ни с кем, поддалась на уловку мгновенно. Сулабха следующим же утром была отослана в Хава Мехел, и Дхана Нанду об этом вовремя никто не сообщил. Теперь всё зависело только от меня… *** Однажды в доме Лубдхака мне довелось стать свидетелем прелюбопытнейшей беседы. Шесть лет тому назад я и не предполагал, что сведения, предназначенные другому человеку, вдруг самому пригодятся. Помню, тогда я влез в дыру, выкопанную между изгородью и стеной курятника, чтобы украсть несколько яиц и накормить себя, Индру, Стхула и Дхума. Лубдхак накануне выпорол нас и лишил на три дня пищи за то, что мы продали его товар слишком дёшево, к тому же я заныкал от него после продажи двести сорок медных пан. Лубдхак нашёл мой тайник с деньгами и подлости моей мне не простил. И моим друзьям тоже, поскольку точно знал, что мы всегда действуем заодно. Наказаны были все четверо. Прошло два дня из трёх. Жрать хотелось невыносимо. Тяжелее всего голодание переносил Стхул, но и мне с Индрой и Дхумом перекусить бы не мешало. Вчерашней лепёшкой — одной на четверых — мы не наелись. Пригоршней кхира и двумя манго, которые для нас умыкнула у жадного отца Субхада, не насытились тоже. Итак, я уже был на полпути к дремлющей на соломе жирной наседке, намереваясь вытащить из-под её пушистых перьев хоть какое-то пропитание для себя и друзей, как вдруг услышал сбоку шорох и негромкий голос Гириша — одного из старших воспитанников Лубдхака: — А теперь слушай и запоминай, потому что я дважды повторять не буду. Я удивлённо замер, поначалу решив, что Гириш обращается ко мне. Однако не успел я и рта открыть, чтобы задать ему вопрос о том, что такое надо запомнить, как в полутьме курятника зазвучал второй голос. — Ты основное скажи. Без чего точно никак. Ракеш? Худенький, скромный, молчаливый. Никогда не кричит под плетью. Вежливый и внимательный ко всем — и к старшим, и к младшим. Что за секреты у них с Гиришем? Я затаил дыхание и стал вслушиваться, мгновенно забыв про голод. — Есть такое писание — «Камасутра». Но его в далёких библиотеках упрятали брамины, и простому народу его прочесть нельзя, потому и приходится бегать, собирая сведения у тех, кто хоть что-то знает. Мне Джохара повезло разговорить вчера. Я записал главное, лишь бы не забыть. И он с меня ни пана не взял за разговор, представляешь? — Не томи, рассказывай! — с нетерпением воскликнул Ракеш. — Твоя главная беда, друг, что ты — не дэви, и у тебя нет йони. Значит, ублажить своего Кумара ты сможешь либо руками… Это легко, и объяснять не надо: делай то же, что и себе, когда становится невтерпёж. Но есть ещё другой способ — ласки ртом. Джохар сказал, тут нужна сноровка. Нельзя зацепить восставший лингам зубами. Он становится очень чувствительным, сам знаешь, и если случайно поцарапать, Кумару станет больно. А вот когда вылизываешь языком снизу вверх или круговыми движениями водишь по головке — такое безумно приятно. Прикосновение к внутренней стороне бедра, к низу живота, к промежности и меж ягодиц — тоже здорово. Не вздумай вбирать лингам глубоко в горло, если не делал такого прежде! С непривычки дурнота подкатит. Начинай ласкать медленно и постепенно, тогда с каждым разом станет выходить всё лучше. Кумар ведь любит тебя? — Говорит, что да, — задрожавшим от волнения голосом откликнулся Ракеш. — Тогда подождёт, пока ты не выучишься. Когда начнёшь ласкать его, проси, чтоб он сразу описал свои ощущения. Джохар сказал, каждому приятно что-то своё, и твой Кумар не исключение. Ласки могут быть нежными или грубыми, и ты не узнаешь, от чего хорошо именно ему, не попробовав это. Не ешь и не пей ничего перед тем, как решишься делать аупариштаку. В «Камасутре» так ласки ртом называют, — пояснил Гириш. — А не есть и не пить надо, чтоб не стошнило. Ну, на всякий случай… Потом, когда пообвыкнешь, этот совет станет неважным. — Тебе и это Джохар рассказал? — Конечно. Без него я бы совсем ничего не узнал. Джохар многое испытал в жизни, и «Камасутру» всю прочёл и на практике применил. И вообще ему уже двадцать восемь. — Взрослый какой! — Ага. Я вдруг ощутил озноб и головокружение, хотя вовсе не мне предстояло делать аупариштаку, при которой нельзя есть, пить и царапать чужой лингам зубами. Бедный Ракеш! Неужели ему придётся сотворить такое с Кумаром, чтобы доказать свою любовь? Как всё сложно во взрослом мире. Я вон тоже люблю Индру и Дхума. И Стхула не меньше, хоть он — неповоротливый обжора, но мне никогда не взбредало в голову сотворить с кем-то из них подобное. Какое ужасное писание эта «Камасутра»! Очень хорошо, что брамины упрятали его в библиотеки. А Гириш тем временем продолжал: — Но самое приятное — это соитие. Раз ты — парень, и у тебя нет йони, придётся использовать то, что имеется. Впрочем, не огорчайся. Джохар сказал, что ощущения от такого проникновения даже острее и ярче, чем от соединения с девственным лоном. — А куда проникать-то надо? — наивно поинтересовался Ракеш. Сидя за кучей соломы, я не мог видеть безмолвный жест Гириша, но испуганный вскрик Ракеша помог в полной мере понять, какие секретные сведения ему были сообщены: — Мой зад?! — в ужасе воскликнул парень. Я тоже ужаснулся, но молча. — А у тебя имеется в запасе нечто другое? — философским тоном заметил Гириш, добавив недовольно. — Уходи, если боишься. Я больше не стану говорить. Только сам ведь просил, чтобы я разузнал всё! Я лишь выполнял твою просьбу. Джохар, между прочим, теперь думает, что я для себя узнавал. Я же твою тайну не выдал. Ракеш помолчал, а потом неуверенно попросил: — Рассказывай дальше. Пожалуйста. — Поскольку твоё тело не выделяет телесных соков, облегчающих проникновение, придётся использовать масло до встречи с Кумаром, а после встречи — охлаждающее снадобье. Масло наносится и внутрь, и снаружи. Не скупись, намазывайся щедро, особенно изнутри, иначе взвоешь. А рецепт охлаждающего снадобья здесь, — судя по шороху, он что-то протянул Ракешу. — Ещё сходи к лекарю и купи либо пузырь животного, либо кувшин из выдолбленной тыквы и тростниковые трубки с полыми наконечниками из кости. Лучше, если они будут изогнутые, но и прямые сгодятся. — Это всё зачем?! — окончательно перепугался Ракеш. — Да ты не перебивай, а слушай! — рассердился Гириш. И Ракеш снова умолк, после чего я невольно узнал о предназначении тростниковых трубок и тыквенного кувшина, а также о том, как собственными пальцами и другими подручными средствами, имеющими форму лингама, подготовить себя к первому проникновению. — Но как бы ты ни старался, всё равно сначала больно будет, — так закончил свой воодушевляющий монолог Гириш. — Однако если захочешь порадовать Кумара, то решишься. Зато ему приятно сделаешь. — А Кумару с первого раза хорошо будет? — уточнил Ракеш. — Да. Тебе же — чуть позже. — Насколько позже? — упавшим голосом спросил Ракеш. — Джохар сказал, у всех по-разному это случается. Иные долго ждут своего блаженства, к иным оно приходит после нескольких движений лингама. Кому-то больно так, что несколько дней ходить не могут, у кого-то всё проходит быстро. Тела разные, чувствительность тоже. Но однажды боли станет мало, а потом она и вовсе уйдёт. Особенно если твой Кумар будет осторожен и заботлив. Это лишь вопрос времени. — Спасибо, — голос Ракеша теперь зазвучал намного увереннее. — Ты очень помог, правда! — Да ерунда, — буркнул Гириш в ответ, заметно смутившись. — Трудно разве? Мы ведь друзья. Да, чуть не забыл! Некоторые юноши свой лингам тканью к животу привязывают… Ну это в тех случаях, когда очень хотят выдать себя за девушку. Обман удаётся успешно, если не раздеваться полностью, а лишь приспустить шаровары, если в помещении темно, либо твой любовник не слишком опытен или пьян, имеет привычку во время соития закрывать глаза, к тому же трогать и рассматривать тебя не собирается. Правда, тебе такой совет наверное не нужен? — Нет, разумеется, — судя по интонациям, последнее замечание немало развеселило Ракеша. — Кумар знает, кто я, и ему всё равно, что я — парень. Я изо всех сил старался не стучать зубами от ужаса, подумывая о том, как бы незаметно выбраться. Главное, утечь невредимым, ибо у Гириша крепкие кулаки, и он точно не будет рад, узнав, что его срамные беседы о лингамах, проникающих в неположенные места, кто-то подслушал. На моё счастье, долго думать о том, как бесшумно выползти, не пришлось. Ракеш и Гириш умолкли, потом я услышал удаляющиеся шаги, и наконец наступила тишина, нарушаемая лишь тихой вознёй сонных птиц. Выдохнув с облегчением, я забрал из-под ближайшей наседки яйца и, спрятав их в полотняный мешочек на груди, выбрался обратно через свой тайный лаз. Надо отметить, память у меня хорошая. Я запоминаю услышанное на всю жизнь. Запомнил и тот разговор… И сейчас был очень благодарен незнакомому Джохару и давно ушедшему из дома Лубдхака Гиришу за ценные сведения. Одно плохо: узнав много полезного той ночью, я остался в полнейшем неведении относительно заветного рецепта охлаждающего снадобья. Однако я решил, что вполне обойдусь без него. *** Пришлось раздобыть подходящие шаровары. Впрочем, в прачечной женских одеяний было навалом, и я легко выбрал нужные. Медные украшения тоже стащил у кого-то. Сосуд с маслом позаимствовал на кухне, пока старший повар отвернулся. Куда труднее оказалось подготовить себя к грядущей ночи. Слёзы текли из глаз, а я кусал губы, мысленно уговаривая себя, что если хорошо постараюсь, то самрадж вовсе не заподозрит, кто я. Пришлось плотно привязать лингам полосой ткани к животу. А грудь? Ну что ж, бывают девушки с маленькой грудью, и я — одна из таких. Подобное не должно вызвать недоумения. В привычное время на кухне сидела служанка по имени Манджула, которая и вызвалась идти к самраджу с бхангом вместо неожиданно пропавшей Сулабхи. Я закрыл голову и нижнюю половину лица накидкой, чтобы меня не узнали. Другие юные служанки нежного возраста, хоть и не понимали толком, кто я и откуда взялась, искренне пожалели меня, когда отсутствие Сулабхи стало очевидным, а я, пока остальные метались по кухне в панике, вдруг добровольно согласилась заменить её. — Самрадж беспощаден. Не плачь потом, — таково было напутствие других девушек. — Ты точно не останешься невинной. Но я не боялся. Злость и желание обмануть самраджа так же, как он обманул меня, пусть я сам себе не мог объяснить, в чём тот обман заключался, не покидало душу. И ради достижения этой цели все средства были хороши. *** Моё появление в опочивальне вместо привычной ему служанки весьма удивило Дхана Нанда. Первое, что он попытался сделать — сдёрнуть ткань с моей головы, но я опередил его. Ловко увернувшись, бросился с притворными слезами ему в ноги, умоляя творить что угодно, но не обнажать моего лица, ибо я не желаю, чтобы мужчина, лишающий меня девственности, видел ещё и моё унижение. Дхана Нанд замер на месте, так и не дотянувшись до моей головы, но мольбе внял и оставил накидку в покое. Затем он уселся на край ложа и подставил мне золотую чашу, безмолвно приказывая налить бханг. Я наполнил ёмкость, глядя ему в глаза. Он в упор смотрел, словно пытаясь угадать, чьё лицо скрывается за тканью. Теперь я почувствовал жуткое волнение. Пот потёк ручьями по моей спине, а царь молча пил и всё глядел на меня. — Так и не откроешься? — вдруг спросил он, выпив три чаши подряд. Я отрицательно мотнул головой. Дхана Нанд вдруг улёгся на спину на ложе, раскинув руки и ноги. — Можешь уходить, — небрежно бросил он, едва повернувшись в мою сторону. — Сулабху только позови. — Она сейчас в Хава Мехел, — я старался говорить тонким голосом, но не уверен, что мне это в должной мере удавалось. — Кто посмел отослать её?! — зарычал Дхана Нанд, в гневе подскакивая на постели. — Раджкумари Дурдхара, — поспешно ответил я. — Вон как, — он снова покосился на меня. — Зачем тогда ты явилась, если, как говоришь, невинна? Больше некому? — Я… должна была, — уклончиво ответил я. — Вздумала спасти других невинных девиц от печальной участи? — усмехнулся он. — Да, самрадж. Наглая ложь, но я так привык. Не впервые! Его взгляд стал подобен ястребиному. — Ты ведь знаешь, что для меня делает Сулабха? Или нет? — Я догадываюсь, господин, но вам не нужно беспокоиться. Вы можете оставаться в таком положении. Я всё сделаю сама. — Хм-м? В первый раз — и сама? Что ж, посмотрим. Давай, покажи, что умеешь. Обещаю, я пальцем тебя не трону. Будешь делать лишь то, чего сама пожелаешь. Взобраться на ложе, склониться над ним… Ощутить во рту долгожданный пряно-солёный аромат его тела… Почувствовать, как пробуждается собственная сила… Увидеть, как самрадж комкает простыни руками, изнемогая от моих неумелых ласк, стонет то тише, то громче, а я сам горю внутри, пылаю так сильно, что нет никакой возможности терпеть. Решившись, усаживаюсь на него сверху и едва удерживаюсь от вскрика. Кажется, будто кто-то проткнул меня мечом от копчика до затылка… Ничего, выдержу. Медленно опускаюсь, стиснув зубы, соединяясь с ним. Дхана Нанд кричит, но явно не от боли. Его чёрные глаза с серебристым отблеском широко распахиваются, из них на меня глядит беззвёздная, безлунная ночь. — Боги, — вырывается у него, — ты такая тесная. И горячая, как пламя! Твоё лоно подобно нежному, тугому кольцу из шёлка. Прошу, продолжай. После таких его слов я становлюсь готовым на всё. И это уже явно не месть… Я начинаю двигаться, неотрывно глядя на него. Боль заменяется полыхающим огнём, искрами пламени, и я внезапно осознаю: самрадж не закрыл глаза, он не отворачивается. Неужели ему правда хорошо? Одна мысль об этом приносит небывалое счастье. Движения ускоряются, мы всё выше поднимаемся в небеса вместе, и на выдохе я слышу долгожданное: — Чандра… «Да! — рвётся изнутри, и я прикусываю язык, чтобы не выпалить опасное признание вслух. — Это я, и не смей никогда больше мечтать о других, не прикасайся ни к кому, кроме меня!» Он содрогается. Тёплая влага заполняет меня изнутри, но вдруг разум, пробудившись, возвращается и показывает в истинном свете всё, что я натворил. Я обманом совратил своего царя, которому давал клятву верности. Возбуждение вмиг исчезает, как следы на песке, смытые волной. Я чувствую отвращение к себе… Каким бы ни был Дхана Нанд, я ещё худший грешник. — Что с тобой? Почему плачешь? — услышав мои глухие, судорожные всхлипы, Дхана Нанд приподнимается, осторожно просовывает обе руки под ткань и на ощупь заботливо отирает подушечками пальцев слёзы, выступившие на моих глазах. При этом он даже не пытается заглянуть мне в лицо, уважая мою просьбу. — Незачем переживать, теперь я позабочусь о тебе. От его неожиданной ласки и этого обещания почему-то становится стыдно. В горле — ком. Не могу больше изображать женский голос. Реву, как идиот. Да и выгляжу полным идиотом в чужих одеяниях, с украденными браслетами на ногах и руках. Меж ягодиц жжёт, отяжелевший лингам, скрытый под широким поясом и не получивший разрядки, страшно ноет. Зачем, о боги, я сделал всё это? — Держи, — Дхана Нанд снимает с безымянного пальца кольцо, похожее на пятилепестковую розу с золотой жемчужиной в середине, и надевает мне на указательный палец. — Оберег. Ты его заслужила, моя прекрасная Манджула. Голова почти не соображает. Мыслей нет, только пронзающая боль в сердце. Когда выяснится правда, и Дхана Нанд узнает, с кем в действительности провёл ночь, то изрубит меня мечом. — Приходи завтра, прия. «Как он меня назвал?!» — Приходи. Наконец я нашёл ту, кого всегда ждал — тебя. Я скатываюсь с ложа, торопливо кланяюсь и убегаю. Рыдания душат. Вбежав в свои покои, сбрасываю с себя всё украденное, падаю на пол, утыкаюсь лбом и реву, уже не сдерживаясь. «Идиот… Сумасшедший! Нет, не пойду завтра ни за что. Довольно этого безумия. И кольцо спрячу так, чтобы его никто не увидел. Спрячу даже от своих глаз!» *** На другой день слуги царя по всему дворцу разыскивали Манджулу, требуя её в царские покои, но, разумеется, поиски оказались тщетными. День проходил за днём, но никто не мог сказать, куда служанка запропастилась. Самрадж метал громы и молнии, ибо не хотел никого, кроме этой девицы, и клялся, что поубивает всех поголовно, если Манджула не будет ему предъявлена как можно скорее. Спустя шесть дней кого-то выпорол, кого-то — обрил, но ни единого слугу не убил, разумеется. Однако, видя упорство Дхана Нанда и его внезапную страсть, эту выдуманную мною Манджулу я возненавидел гораздо сильнее даже, чем наложницу Маллику, игравшую с самраджем в саду, или отправленную восвояси Сулабху. Но винить в сложившейся ситуации было некого, кроме себя. Тело, пострадавшее от первого торопливого, неумелого опыта, постепенно заживало. Уже не хотелось орать от невыносимой боли, когда я опускался на предложенное кем-нибудь сиденье, и я снова мог ездить верхом. Не галопом, конечно, рысью — но вполне. Самрадж внимательно наблюдал за мной и часто вызывал к себе по пустяковым поводам. В определённый миг мне стало казаться, будто он догадывается, что таинственно появившаяся и так же внезапно исчезнувшая Манджула и есть я. Безумие, конечно. Если б знал, убил бы меня, ибо так осквернить своего царя — это ещё постараться надо. «Лоно, подобное шёлковому кольцу»… Точно убил бы! Наверное, именно поэтому, когда проклятая верёвка оборвалась, и я полетел с вершины водопада вниз, я даже не огорчился, что сейчас умру. Моя жизнь закончилась намного раньше, когда я отдался царю, выдав себя за девицу, тем самым отрезав себе все пути к тому, чтобы когда-либо признаться в собственных чувствах. А в том, что чувства есть, мне пришлось сознаться себе гораздо скорее, чем зажил несчастный зад, принесённый в жертву любви. Из водопада я выполз замёрзшим и полумёртвым. На берегу меня поджидала опальная служанка самраджа — Мура. Она воистину улучила самый подходящий момент для признания в том, что является моей родной матерью. Я слушал и с каждым сказанным ею словом понимал лишь одно: бороться за жизнь и выплывать не следовало. Лучше бы я утонул. Если мой отец — враг Дхана Нанда, некогда убитый им, то что делать мне? Убить себя, потому что я — сын его врага? Убить самраджа, чтобы отомстить за отца и разрушенное царство? Проклинать ежедневно весь бхутов мир, потому что здесь невозможно прожить, не ощущая себя каждое мгновение никчёмным комком бесполезной плоти? Подумать и принять хоть какое-то решение мне не позволили. Не успела Мура закончить свой рассказ о моём погибшем отце, как из ниоткуда возник вездесущий Чанакья и попытался утащить меня за собой, чтобы подготовить к «достойной мести». Он словно сидел и ждал где-то в кустах, когда Мура приведёт мой разум в нерабочее состояние, чтобы воспользоваться ситуацией. Но поскольку мой разум уже давно рухнул в Паталу, внезапное появление Чанакьи возымело обратный эффект и лишь отрезвило меня. Сам не помню, как я извернулся и врезал ему после слов, что он из мальчика превратит меня в мужчину. У меня появились какие-то нехорошие картины в голове. Кроме того, фактически мужчиной я уже стал. Наверное, чтобы доказать это, я и вмазал ачарье. Молниеносно и сильно. По лицу. Сначала материнским браслетом, а вдогонку — царским кольцом, которое носил на втором шнурке и прятал под верхней накидкой. Чанакья тяжело рухнул в придорожную пыль, а его набежавшие из лесных зарослей ученики вдруг передумали ловить меня толстой рыболовной сетью, предназначенной для речных дельфинов. Хотя сначала, как я понял, именно это и собирались сделать. *** Я мчался во дворец, задыхаясь. Лёгкие жгло, казалось, они вот-вот разорвутся от натуги. Мура истошно орала вслед нечто вроде: «Сынок, стой!!!», очухавшийся Чанакья сыпал проклятиями, а я просто бежал без оглядки, будто одержимый. Я раскидал охрану самраджа в стороны и ворвался в царские покои. Застыл на пороге, хрипя, словно загнанный конь, и безуспешно пытаясь отдышаться. Самрадж в изумлении воззрился на меня. Бхадрасал нервно икнул и почесал затылок, Ракшас разглядывал мою фигуру с презрением, как кусок слоновьего помёта, прилипший к сандалии, но мне было безразлично. Я подошёл к Дхана Нанду и протянул ему кольцо. То самое. А потом склонился и попросил убить меня так же, как он убил моего отца — отравленным мечом и поскорее, ибо я мерзок. Всё дальнейшее помню смутно. Кажется, Ракшас вопил, что меня действительно надо прикончить, если я — сын злейшего врага. Бхадрасал предлагал поединок, как и полагается между кшатриями. Мура, непонятно почему очутившаяся в царских покоях, кричала, перемежая проклятия со слезами: — Сожги нас на костре, гнусный тиран, ибо живыми мы не сдадимся!!! Охранники, рассредоточившиеся по опочивальне, ожидали лишь приказа царя, чтобы пронзить меня и Муру мечами. А я стоял перед Дхана Нандом, чувствуя себя вынесенным за пределы мира. Я плавал в пустом «ничто» между Паталой и Мритью Локой. И всё, что я видел чётко — его глаза. Чёрные, воистину прекрасные, с необыкновенным серебряным отливом. А потом сквозь пустоту ко мне пробился самый дорогой на свете голос: — Вышли все вон! Немедленно! — донеслось до моих ушей и совсем другим тоном было добавлено. — Кроме Чандрагупты. Все ушли, не осмелившись сопротивляться царскому приказу. Муру увёл Ракшас, хоть она и пыталась возмущаться, что её трогает за руку мерзкий пособник данавов. Когда мы остались вдвоём, Дхана Нанд подошёл ко мне и опустил ладонь на плечо. — Если ты выслушаешь причины, по которым погиб твой отец, то я охотно выслушаю причины, по которым ты явился ко мне в покои в облике Манджулы. И да, предъявленному тобой сейчас кольцу я ничуть не удивился. С самого начала знал, что оно у тебя. Меня словно дубиной по голове ударили. — Самрадж, — пролепетал я, — но как вы узнали?! — Это не всё. Я также догадывался и о том, что ты — сын Муры, — проговорил он с мягкой улыбкой вместо прямого ответа. — Нет, — только и смог выдавить я. — Ведь даже я сам только сегодня услышал правду! Небеса рухнули на голову. Столько времени я думал, как признаться и выбраться из страшного тупика, в который сам себя загнал, а самрадж давно знал. Всю правду обо мне, всегда! — Я был бы не Дхана Нандом, если бы не умел видеть то, чего не видят остальные, — он усмехнулся. — Что касается истории с Манджулой… Неужели ты считал, что я не смогу узнать тебя под накидкой, увидев твои глаза и услышав твой голос? Или думаешь, я не способен понять, куда входит мой лингам? — лицо моё словно обдало кипятком от его нескромных речей. — Как мало ты ценишь мой разум, прие. Я пошатнулся, но он быстро ухватил меня за руку. — Давай, выпей чего-нибудь. Ты же на ногах еле держишься. Если бы тебя выловили из воды мои воины, которых я послал следом, они бы тут же напоили тебя молоком. Но эти разгильдяи оказались не слишком расторопными. Всех выпорю утром, а сейчас… Пей! — и он сунул мне под нос ароматно пахнущий кубок. Молоко с корицей. Я пил его, захлёбываясь и кашляя. — Так-то лучше, — когда кубок опустел, он был аккуратно отставлен в сторону. — Ну что, пришёл в себя? Всё ещё витаю в ином мире, но уже не между Паталой и Мритью Локой, а к Дэвалоке ближе. — Мой отец… Как он погиб? — горло сжал спазм. — Я хочу теперь услышать не сказанное мамой или Чанакьей. Мне нужна правда от вас. — Явно не от отравленного меча, — тяжело выдохнул Дхана Нанд. И усадив меня рядом с собой, он рассказал историю о вражде между Пиппаливаном и Магадхой, о вылазках дасью, живших в лесной крепости, о неудачных переговорах Махападмы, а затем о сражении между Дхана Нандом и махараджем Чандраварданом. — Между нами была тогда только ненависть, прие, — так он закончил рассказ. — Откуда я мог знать, что спустя много лет судьба пошлёт мне тебя — того, кого я и пальцем тронуть не посмею, даже зная о том, кто ты? А теперь, когда я рассказал обещанное, очередь за тобой. Зачем ты вырядился в женские тряпки и обманул меня, если мог прийти в точности таким, как сейчас? Почему не сказал о своих чувствах прямо? Смелость куда-то улетучилась. Нет, не могу вот так сразу… Сначала надо узнать другое. — Там в саду, — я чувствовал, что язык мне едва повинуется, но я заставил себя продолжать. — Когда вы проводили время со своей наложницей, вы назвали её Чандрой. Кто та незнакомая дэви, столь любимая вами? — «Дэви»! — оглушительно расхохотался Дхана Нанд, а потом смех его вдруг оборвался. Голос зазвучал с упрёком. — Как ты мог не понять, что всё это время я желал одного тебя? Дэвалока вдруг обрела очертания и стала реальностью. — Вот прямо тогда в саду уже желали? Правда, самрадж? Вместо ответа меня притянули ближе. Моя щека коснулась его обнажённой груди, а губы, прижавшись к тёплой, слегка шероховатой коже, ощутили знакомый, самый родной солёно-пряный привкус. — Не самрадж, а Дхана, — услышал я вдруг тихий шёпот возле самого уха. — Прошу, отныне, когда мы наедине, называй меня только так. 04.04.2021г.