Страшное слово

      …Яков кожей ощущал взгляды присутствующих. Но это он переживёт, главное — Анна. Вот она стоит у окна, держа в руках хрустальный бокал, и смотрит на него…       — Прощайте, Анна Викторовна. — «Драгоценная моя Анна» добавляет он про себя и протягивает её руку.       Помедлив, Анна протягивает свою. Он бережно берёт её ладошку в свою — и целый вихрь воспоминаний проносится перед его внутренним взором, пока длится прощание… Склонившись, он целует руку Анне («У вас, кажется, руки замёрзли»), смотрит на неё губы («Кажется, вас впечатлил этот бой»), заглядывает в её «бездонные глаза» («Мы должны быть вместе»).       — Я желаю вам счастья, — и, резко повернувшись, выходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.       На улице он остановился перед домом и окинул его прощальным взглядом.       Сзади раздался скрип снега, и Яков, обернувшись, увидел Петра Ивановича.       — Господин Штольман, — приподняв шляпу в приветственном жесте, сказал Миронов. — Почему вы не зайдёте?       — Я уже был там, — ответил тот, — попрощался…       — Попрощались? — удивился Миронов. — Что так? Уезжаете от нас?       — Да. Вызывают в Петербург.       — А разве вы здесь всё закончили? Поймали своего… врага?       — С чего вы взяли, что я здесь кого-то… ловил?       — Ну, Яков Платоныч, — протянул в своей манере дядюшка, — неспроста же вы объявились у нас после пяти лет отсутствия. Только какое-то секретное дело могло вас привести сюда.       — Вы очень проницательны, Пётр Иванович, — усмехнулся Яков.       — Значит, всё закончилось успешно? Вы его схватили? И едете за заслуженной наградой?       — Вот именно — за заслуженной…       Миронов уловил саркастические нотки в голосе Штольмана, но отнёс их к обычной расстроенности.       — А… Аннет? Она как же? Позже приедет?       — Анна Викторовна остаётся. Я еду один. Прощайте, Пётр Иванович, — протягивает руку Яков. Миронов жмёт её, вглядываясь в лицо Штольмана. — Не поминайте лихом.       — Значит, вы уезжаете. На время, насовсем?       — Насовсем… И если «прощай», то навсегда, * — задумчиво произносит Яков. Потом встряхнувшись, добавляет: — Вы мне всегда нравились, Пётр Иванович. — И уходит к коляске, что ждёт его у ворот.       Дядюшка задумчиво смотрит ему вслед, потом скорым шагом входит в дом.       — Аннет, — говорит он, входя в гостиную, и замирает, увидев веселящееся «общество».       — Пётр Иванович! — восклицает Мария Тимофеевна. — Вы припозднились. Присоединяйтесь к нам. Домна, подай ещё один бокал.       — По какому поводу веселье? — интересуется Миронов, глядя на Анну.       Та стоит у окна, потягивая вино из бокала, и улыбается несколько натянуто, словно через силу. Дядюшка это замечает и, взяв протянутой Домной бокал с вином, подходит к племяннице.       — Выход очередной главы романа Марии Тимофеевны, — с гордостью, словно это он сам написал, говорит Ребушинский и чокается с хозяйкой дома. — И редакция «Вестника Европы» предложила издать роман целиком.       — Замечательно! — говорит Пётр Иванович, тоже, в свою очередь, чокаясь со своей свояченицей, и поворачивается к Анне. — Я встретил на улице Штольмана, — говорит он ей негромко, пока гости подходят к Марии Тимофеевне с поздравлениями. — Он попрощался со мной как-то… насовсем. Словно навсегда, словно мы уже не увидимся никогда…       — Насовсем… навсегда… никогда… — повторяет та.       — Ты что-то знаешь?       — Знаю, — кивает Анна машинально, думая о своём, — он не справился со своей миссией, и его отзывают в столицу, чтобы…       — Заслуженно наградить, — заканчивает её фразу Пётр Иванович. — Он что, был… в тюрьме?       Анна, пригубив вино в бокале, кивает:       — Его спас полковник Варфоломеев, и Якова… господина Штольмана послали сюда восстановить своё честное имя.       — Вон оно что, — протянул Миронов. — Значит, его обратно… ну, туда, откуда его спас полковник?       Анна переводит осмысленный взгляд на дядюшку:       — Что ты сказал?       — Я сказал, что теперь его вернут обратно… в тюрьму. Ну, раз он не справился…       — Нет, — шепчет Анна, качая головой, — нет, нет, нет!       Последнее слово она произносит громко, и все поворачиваются к ней.       — Аннушка, — говорит укоризненно Мария Тимофеевна, — разве ты не хочешь, чтобы мой роман был напечатан целиком?       — Хочет, — поспешно поворачивается к «обществу» Пётр Иванович, загораживая собой Анну. — Но она хочет, чтобы это сделал я. Я, Мария Тимофеевна, по вашему совету, — кивок в сторону издателя «Затонского Телеграфа», — и совету господина Ребушинского, решил открыть собственное издательство.       — Это замечательное известие! — восклицает радостно Ребушинский. — За это надо непременно выпить!       — Домна, неси ещё шампанского! — вторит издателю Мария Тимофеевна.       Все шумно, наперебой благодарят Петра Ивановича и не замечают, как Анна, оставив свой бокал на подоконнике, тихонько выскальзывает из гостиной в прихожую. Там, накинув пальто на плечи и платок на голову, она тихо покидает дом и выбегает на Царицынскую. Коляска, увозящая Штольмана, как раз сворачивает в конце улицы…       Вскочив на подножку, он бросил извозчику «трогай» и упал на сиденье.       Всё. Всё кончено. Насовсем. Навсегда. И он уже никогда больше не увидит Анну… Аня… Анечка… Она была, есть и будет… без него. Без него она будет покойна и… счастлива. Да, счастлива. Её будут любить. Она достойна любви. Самой-самой… Как любил её он… И любит сейчас… И будет любить до самой смерти… Она сможет жить без него, а он без неё — нет… Без неё нет ему жизни…       Он не обольщался насчёт своей судьбы. Ему поручили, а он не справился. Значит, так тому и быть. Он примет свою судьбу, какой бы они ни была.       Вот только теперь ему не для чего жить. Он хорошо помнил, чувствовал даже теперь, как умирал в каземате, как смерть улыбалась ему в лицо и протягивала руки, чтобы забрать его туда, откуда уже нет возврата. Теперь он не будет сопротивляться. Он позволит смерти взять свою жертву. И всё кончится. Насовсем. Навсегда… Она не будет вызывать его дух. Он не явится ей… никогда…       Когда экипаж, вёзший его на вокзал, повернул с Царицынской, он не удержался и оглянулся. В последний раз…       И увидел знакомую фигурку в накинутом на плечи пальто и соскальзывающем с головы платке. Она появилась неожиданно, и ему показалось, что это его воображение пошутило напоследок, давая возможность увидеть ту, с которой он простился сегодня насовсем, навсегда. Он моргнул, прогоняя непрошенную слезу, но фигурка не исчезла, а стала приближаться.       — Стой! — крикнул он вознице и, не дожидаясь, пока коляска остановится, соскочил с подножки и бросился навстречу…       Анна испугалась, что не успеет. Не успеет догнать. Остановить, вернуть… Без Якова у неё ничего не останется. Даже дара, который она проклинала, от которого хотела избавиться насовсем… Навсегда. Чтобы больше никогда…       Она только сейчас поняла, почувствовала, какое страшное слово — НИКОГДА. И ей стало так нестерпимо холодно, как тогда, пять лет назад, когда Штольман пропал. Но тогда оставалась надежда, что он жив и вернётся. А сейчас даже этого нет.       Она умрёт без него — насовсем. Она не сможет жить без него — никогда. Она любит его, и они предназначены друг другу судьбой — навсегда. «Мы должны быть вместе», — сказал он ей тогда, и она приняла это и отдалась ему в ту ночь. Насовсем, навсегда, чтобы не разлучаться никогда.       Но судьбе было угодно испытать их. Штольман выдержал это испытание, а она нет. И её молодость, неопытность — не оправдание…       Перед домом никого уже не было. За воротами тоже. Она вылетела на улицу и оглянулась. Коляска как раз поворачивала, и Анна разглядела в ней фигуру в знакомом котелке.       — Яков!       Она подумала, что крикнула, но голос изменил ей, и изо рта вырвался лишь парок от дыхания.       Но он услышал и, приподнявшись с сиденья, оглянулся. И она бросилась к экипажу.       Успеть, обнять, прижаться всем телом и не отпускать. Никогда…       Пальто норовило соскочить с плеч, платок соскальзывал с волос, и непослушный локон трепетал на бегу, но ей было всё равно, как она выглядит. Лишь бы успеть…       Каблук предательски подвернулся, и Анна на всём бегу начала падать. Она вскинула руки, и платок вместе с пальто остался на снегу. Яков подхватил её в самый последний момент и прижал к себе. Она судорожно вздохнула и обхватила его обеими руками за шею, уткнулась лицом под подбородок и замерла, с трудом переводя дыхание. Успела-таки…       Он крепко обнял её и тоже замер, вдыхая запах её волос, ощущая её заполошное дыхание на своей шее и слыша громкий частый стук сердца, своего ли, её ли — ему было без разницы. Она здесь, рядом, она — с ним…       Они вместе… насовсем, навсегда…       Анна перестала судорожно дышать, и Яков отстранился, заглядывая ей в лицо.       — Не оставляй меня, — прошептала она.       — Никогда, — твёрдо ответил он…