***
Заляпанное зеркало в крохотной гримёрке последний раз поймало на себе отражение готовящегося к выступлению парня: грим на этот раз был более интересным и красочным — вместо привычных черных, по-блядски растушеванных теней, на каждом глазе располагался огромный ромб, изумрудная раскраска которого перетекала в угольный цвет, создавая идеальный симбиоз оттенков. Вертикальные центры слияния на фигурах перечеркивали ровные черные полосы, похожие на размашистый след от когтей. Пухлые губы были идеально нарисованы стойкой помадой и по своей глубокой черноте напоминали обсидиан, поверх которого был мелко раскрошен изумруд, сверкающий под лучами солнца — самое то для жизни под прожекторами. Последняя деталь: маленькое, ироничное сердечко на кончике носа, помогающее создать общее впечатление маски невинного клоуна. Поправив небрежную укладку, Абраксас напоследок оглядел себя и, удовлетворившись увиденным, двинулся к барьеру, чтобы подготовиться к выходу на манеж — на самом деле, ему это было не нужно, потому что каждое его выступление — это чистая импровизация. Зрители делают всё сами. Стоит только появиться на арене. По мере приближения к месту назначения, до ушей стали доноситься пронзительные крики, которые с каждым шагом становились всё отчётливее, и Малфой понял, что это их всеми любимая малышка Мэнди, которой вчера сожгли руку за пятьсот долларов. И сейчас по запаху можно было понять, что прошлое представление было только разогревом. Выглянув из-за красной шторки, висевшей в проёме, парень с напускным интересом стал разглядывать шоу: полностью раздетая девушка с горящими на голове волосами ездила по кругу на моноцикле, получая систематические удары кнутом по кровоточащей спине, пожелтевшие куски кожи с которой отваливались при каждом новом соприкосновении с ремнем — вой, затухающий в пенистой крови, льющейся из обезображенного рта, стоял адский. Но людям это и было нужно: на первых рядах они тянули руки с деньгами, кидая зеленые бумажки прямо в пузырящееся от ожогов лицо, а на задних громко свистели, улюлюкая от бешеного восторга. Кто-то откровенно дрочил, растекаясь от оглушительного оргазма по мягкому сидению, а кто-то с садисткой улыбкой наблюдал за постепенно умирающим телом, постукивая пальцами по спинке впереди стоящего кресла от волнения. Пустой взгляд пронёсся по трибунам, отмечая сегодняшний контингент мерзавцев: все те же лица, ничего нового, — после чего устремился вновь на Мэнди, которая резко замолчала, упав замертво — никаких конвульсий, только в ужасе раскрытые глаза, отражающие в себе потухшее пламя. Аплодисменты оглушительным хором заполонили подкупольное пространство, и Абраксас хмыкнул, глядя на покрытый волдырями труп девушки, утаскиваемый по полу за здоровую руку: он рад за неё, потому что умереть здесь спустя пару выходов — непозволительное удовольствие. Чем меньше ты нравишься богатым подонкам, тем быстрее они с тобой расправляются. Когда задорный цирковой марш затих, а в зале вновь образовалась тишина, яркий свет приглушили, оставив только пару прожекторов, разносивших алый свет, создавая этим интимную и загадочную атмосферу полумрака. По полу пустили густой дым и завсегдатаи цирка синхронно вздохнули, зная, что сейчас будет: многие ходили только ради этого момента, потому что тот, кто выходил к ним в эти часы, разнёсся сладкой легендой среди своих — не было ни одного человека, не влюбившегося в ангельского Карателя с извечной маской клоуна. — Вы этого ждали. Хотели. Мечтали об этом мгновении. И теперь мы просим вас поприветствовать нашего обольстительного клоуна Карателя, пришедшего по ваши гнилые души в эту судную ночь, — томный голос ведущей сквозь барабанную дробь разносился по арене, вокруг которой люди сидели с затаенным дыханием, наблюдая за входом на сцену. Под нарастание тревожной мелодии из прохода медленно и грациозно вышел парень, исподлобья оглядывая полные трибуны, сплывающиеся в одно огромное пятно из-за мрака. Его голый торс, поглощающий на себе узорчатые тени, был усыпан разноцветным глиттером, хаотично размазанным вокруг шрамов чужими слюнявыми поцелуями. Кожаные штаны плотно облегали стройные ноги, а тяжелые металлические цепи с огромным количеством замков придавали эстетичности, создавая иллюзию преданности и абсолютной покорности. На плече покоилась массивная металлическая бита, на которой ещё были кровяные разводы с прошлой ночи — убийственный антураж. Пройдя к середине сцены, юноша остановился, перекладывая биту на руку с громким шлепком. Его бездушные глаза побелели от предвкушения, а губы растянулись в дьявольской ухмылке, заставляя замереть зрителей в ожидании продолжения: — Повеселимся? Внезапный грохот ударных не смог заглушить восторженные вопли после коронной фразы Карателя. Психопаты, будто сорвавшись с цепи, полезли вперёд, пытаясь разглядеть их общую немезиду: до сводящего с ума безупречный и такой же пропащий, как они. Люди наперебой начали пихать деньги, выкрикивая нереальные суммы за возможность испытать себя: сожжённые желанием они подписывали себя на добровольную казнь. Лениво наблюдая за вакханалией, Каратель опустил биту и, лязгая металлом по полу, двинулся к своей первой жертве — именно этот великовозрастный мужик дрочил на бьющуюся в агонии Мэнди, и парню внезапно стало интересно, на что тот ещё способен. Подойдя практически вплотную, парень окинул холодным взглядом скулящих от желания зрителей, пытающихся прикоснуться к нему, и взглянул на обомлевшего мужика, похабно облизывая верхнюю губу, постепенно растягивая широкие уголки в насмешливой полуулыбке. Бита взлетела в воздух и медленно направилась к чужому подбородку, приподнимая его. Юноша наклонился ближе, сокращая расстояние под всеобщее улюлюканье и прошептал практически в самые губы, обмазывая жирное лицо соблазнительным взглядом из-под ресниц: — На что ты готов ради меня? — хриплый голос, растягивающий гласные, разносился по помещению, растворяясь в животных оскалах. Мужчина был здесь не раз, но никогда не мог и подумать, что Каратель обратит на него своё драгоценное внимание: руки задрожали от жгучего вожделения и захотелось потянуться, прикоснуться к смертоносным губам, но малюсенькую попытку быстро пресекли, двинув битой в кадык. Он удушающе закашлялся, борясь с тошнотворным першением в глотке: — На всё, — еле слышно прохрипел зритель, смаргивая слезы. Отстранившись, Каратель довольно осклабился и вытащил из его рук металлический бинокль, моментально трансфигурируя массивный предмет в клинок под шокированные взгляды окружающих, а затем протянул обратно, объясняя: — Тогда отрежь его, — испытывающий взгляд вновь устремился в уже испуганные глаза вспотевшего от понимания мерзавца. В зале стояла звенящая тишина. — Отрежь свой крохотный член. Цвет глаз парня внезапно сменился на чисто белый, и радужка расплылась по белку, смывая огромные черные зрачки волной магии: могильный холод повеял от бездонного взора, подкрепляемый требовательной ухмылкой — разум мужчины под натиском волшебства затуманился, а руки охотно приняли клинок, свободными пальцами принимаясь расстегивать ширинку. Каратель довольно облизнулся, наблюдая за разворачивающей трагедией: зрители гортанно вопили от восторга, заглушая громкую музыку. Обычно он не развлекался просто так, но сегодня сдержаться почему-то не смог — слишком силён был соблазн совершения правосудия. Этими подонками ведёт только похоть и безнаказанность, организуемая огромными бабками, но здесь они попадали под его власть, моментально становясь беззащитными. А у беззащитных в этом мире нет шансов. Переместив биту перед собой, парень опёрся на неё и сверкнул белесыми глазами, следя за дерганными движениями: тот уже спустил трусы, доставая одной рукой обмякший член, только отошедший от недавнего оргазма. Публика заулюлюкала, глумливо комментируя картину: "Давай режь уже, жирдяй, судя по размеру, ты ничего не теряешь." "Таким убогим шавкам, как ты, он ни к чему. Разрабатывай очко, девчонка." "Хочешь, я тебе его отгрызу? Обещаю, будет приятно." Приставив лезвие к самому основанию, мужчина, будто на секунду очнувшись от наваждения, взволнованно взглянул в глаза своего господина, за что получил по лицу битой: — Я сказал: режь, — холодный тон хлестанул следом, добивая волю. Висок закровоточил, смешивая алую жидкость с вонючим потом, которую жарко слизали, оставляя невесомый поцелуй на ране: парень, проведя носом по дрожащему лицу, ласково прошептал: — Или это сделают они. Зубы скрипнули из-за давления, а рука истерично дернулась, вдавливая кинжал в чувствительный орган: на всю арену раздался истошный мужской крик, который жадно слушали циркачи, собравшись за шторами. Они любили Абраксаса хотя бы за то, что он заставлял страдать их палачей. Трибуны начали скандировать синхронное "РЕЖЬ", отчего Каратель отошёл назад, принимаясь блаженно дирижировать развеселённой толпой. Импульсивные движения разрезали жилистую плоть, подрагивающую в трясущихся от боли руках. Кровь, растекающаяся по паху, размеренно стекала на пол, расползаясь вдоль ряда. Лезвие было до ужаса тупым, что делало представление ещё лучше: член, словно резина, еле поддавался острию, поэтому приходилось прикладывать усилия, чтобы разрывать неподатливые ткани. — Умница! — одобрительный гул ворвался сквозь шум в ушах, и мужчина всхлипнул, глядя в состоянии аффекта на отрезанный член, сжатый в кулаке, кожа на котором скукожилась от засохшей крови. Потеряв всякий интерес к бедолаге, Каратель под аплодисменты прошёл к середине сцены и изящно поклонился: тот мужик все равно умрёт к концу шоу от потери крови. Это уже не его проблемы. — Это, конечно, было страшно увлекательно, но настало время нашей всеми любимой игры, правила которой просты: выиграйте торг, а затем выполните одно единственное условие Карателя! Попытка только одна, как и жизнь, — за провал ждёт смерть, — звонкий вскрик ведущего заглушил голоса в помещении, привлекая внимание. — Но приз того стоит, уверяем! Интригующе? Тогда мы начинаем принимать ставки, дамы и господа! — Две тысячи долларов! — гул моментально заполнил своим скрежетом арену. Сейчас каждый безумец старался не порвать голосовые связки, выкрикивая свою сумму. — Три тысячи долларов! — Три тысячи долларов раз, три тысячи долларов два... — задорно прогоготал ведущий, максимально растягивая слова. Торг только начался, и юноша, стоящий посреди арены, стал медленно вышагивать по кругу, сканируя говорящих. — Десять тысяч долларов! — А я даю тридцать! — Ах, атмосфера накаляется! Тридцать тысяч долларов ра-а-аз... — лучи прожекторов только успевали следить за претендентами на роль минутного соперника. Но тут неожиданно застопорились, видимо, на окончательном варианте. Подняв взгляд на психопата с сальным взглядом в свою сторону, Каратель уже мысленно усмехнулся, отмечая места, куда будет наиболее презентабельно бить, как тут... — Сто тысяч! — довольно молодой мужской голос заглушил возбужденный гул, погружая в тишину зал. Кто-то подорвался с места, пытаясь разглядеть выскочку. Только настоящий идиот отдаст такую сумму за самоубийство — юноша незаинтересованно вгляделся в темную фигуру на задних рядах, поднявшуюся для подтверждения своей цены. Его лицо скрывал капюшон, и парень раздраженно провёл языком по кромке зубов от смердящего пафоса. — Сто тысяч раз, сто тысяч два, сто тысяч три... И мы поздравляем вас, господин! Проходите, пожалуйста, на арену. Фигура в капюшоне стала резко спускаться, игнорируя агрессивные выпады в свою сторону: многие были взбешены из-за отобранной возможности нормально поторговаться. Поднявшись по небольшой лестнице на сцену, незнакомец прошёл ровно до середины и остановился в метре от расслабленного Карателя. Чуть помедлив, он снял капюшон, замечая промелькнувшее отвращение в стеклянных глазах напротив. Абраксас дергано склонил голову вбок и затравленным взглядом впился в до омерзения знакомое лицо человека, которого уже год пытается задавить в своем сознании бесчисленным количеством доз: — Что ж, — кровожадная подрагивающая ухмылка растянулась на разукрашенном лице, маскируя клокочущую боль в сердце. — Рассмеши меня, Антонин.Часть 1
9 апреля 2021 г. в 00:11
Духота расползается по тесному помещению, стесняя удушающими объятиями раздетое до гола тело. Капельки пота отрывисто скатываются по бледному, покрытому шрамами торсу, образуя солёные, вызывающие жажду у всех, кто их пробудет на вкус, струйки: желанные, запретные, но манящие своим сиянием из-за смешения со сверкающим глиттером. Их остервенело слизывают уродцы, вызывая мелкие подрагивания мышц от теплого ощущения множества языков — грязных, отвратительных, развратных, чужих.
И Абраксас растворяется, позволяя другим взять мнимый контроль над своим телом, потому что оно давно не принадлежит ему.
Дурь, остатки которой осели на слизистой носа, ударяет в голову, умертвляя воспоминания о прошлой, практически размытой из-за очередной дозы жизни. Белый порошок растворяется в испарине, размывая потоком черные размашистые губы, выходящие за контур его собственных — соблазнительный оскал клоуна, пленяющий богатых посетителей их закрытого цирка уродов: гиблое место, таинственное, залитое кровью любопытных и слезами грешников, молящих о мгновенной каре. Он — жемчужина этого ублюдского заведения, их личный Иисус, спустившийся с окровавленных небес, чтобы спасти от пропасти своим жестоким благословением, отливающим алым сиянием на массивной бите.
Магглы не понимали, откуда взялся в их забытых краях сломленный мальчишка с ангельской внешностью, способный на страшные вещи, вызывающие ужас своей противоестественностью, но были в восторге — трофей, гарантирующий дорогу в будущее, окруженное софитами и бесконечным потоком денег лишь за то, чтобы увидеть и прикоснуться к живому чуду. Они забрали его, схапали своими меркантильными ручонками в надежде подчинить, но попали под власть очарования сами: невинный ангелок оказался самым настоящим дьяволом со сверкающими в темноте серебристыми глазами, радужка которых пугающе сливалась с белком при совершении очередной кары на арене — кровопролитная фишка, вызывающая адреналин у посетителей, ведь покидающих представление всегда на пару человек меньше.
Потому что никому ещё не удалось выполнить условия: стоит только взглянуть в его мёртвые глаза, и человек пропадает в белёсой бездне раскаяния, сдаваясь.
Люди думали, что могут тягаться, ведь приз манок, сладок и притягателен, но каждый раз проигрывали, отдавая бешеные суммы за один единственный шанс, ставящий под удар жизнь — новая русская рулетка, обойма в которой заряжена до отвала. В зале собирались только отбитые мерзавцы, которым нечего терять: на их счетах количество денег равнялось совершённым убийствам невинных. Психопаты, линчеватели, отморозки, развлекающие себя извращенными наблюдениями за уродами: они называли это потехой, глазея на убогих созданий и делая ставки на их судьбы.
Истошные вопли циркачей до самого рассвета разносились под куполом, заглушая хохот беспощадных ублюдков, — калечить в этом месте было нужно, — значит, кто-то решил хорошенько раскошелиться, чтобы пасть голодного тигра закрылась не вовремя. Вонь стояла страшная, ведь нередко чей-то номер становился последним, заканчивая свой перфоманс в горе трупов, сгруженных в подсобку.
Таких обычно называли счастливчиками, ведь, пока ты дышишь, ты — жертва под прицелом кровожадных хищников.
Цирк "Судная ночь" являлся последней остановкой потерявшего себя в этом мире человека: выступать шли только те, кому не хватало уверенности покончить с жизнью самостоятельно — искалеченные судьбой, природой, слабоумные и те, кого сдали насильно, чтобы покрыть долги. Последние обычно быстро подсаживались на наркоту и кончали сами, увеличив дозу до смертельной. Но и эту возможность у них отобрали: после нескольких таких случаев владельцы стали выдавать подчиненным ограниченное количество запрещённых веществ, ломая психику и добивая бесконтрольной зависимостью — потерянных душ хватало на сцене, лишние растраты ни к чему. Это убыль, за которую приходится расплачиваться другим.
А быть внеплановой мишенью не хотелось никому, потому что, попав сюда, убогие вновь хотели жить.
Малфой никогда не относил себя к какой-либо из категорий, считая сравнение с этой кучкой ничтожеств оскорблением. Он здесь не за смертью, а за тем, чтобы вновь научиться жить — идеальное место, чтобы покончить с прошлым и раскрошить и так раздробленное сердце до смертоносной крошки, ощутив свободу от смердящих тоской чувств и эмоций, не дающих спокойно спать. Слишком много боли и разочарований Абраксас испытал на своём пути, и настало время стать сильным, создав нового себя. А где это ещё сделать, как не среди обычных людей, подверженных самым отвратительным порокам?
Но для этого нужно перемолоть в себе остатки светлой личности, являющейся главной проблемой. "Слишком наивный, слишком доверчивый, слишком податливый, слишком чувственный, слишком, слишком..."
Слишком.
Первое время было страшно и хотелось выть до противного скулежа, не вылезая из обшарпанной гримёрки: повсюду смерть, въедающаяся трупным запахом в кожу. Он засиживался в душе часами, сквозь горячие слезы ужаса оттирая с себя тухлый привкус бывшего напарника, распиленного фокусником у него глазах, но пропитывался им сильнее, из-за чего нос забивало гнилью до сносящего с ног головокружения. Тогда Абраксас всю ночь блевал желчью в загаженном туалете, прокручивая в голове единственную мысль: "зачем?"
Зачем он делает это с собой?
Но вопрос был в кромешную пустоту, поглощающую истерический вскрик о помощи, потому что пути назад нет: если он сдастся, то всё зря.
Если перекраивать себя, то окончательно.
Магия, растекающаяся могуществом по жилам, помогала. Она спасала, заживляла раскорябанную душу от увиденной жестокости, покрывая сознание толстым слоем равнодушия: он давно сошёл с ума и теперь ухватился за шанс наслаждаться своим безумием, добровольно провалившись в бездну безрассудства.
Поэтому ровно год спустя на арену выходит не разбитый Абраксас Малфой, а его безжалостный двойник с гримом обольстительного клоуна, за ухмылкой которого скрывается освободившийся кошмар его травм.
Иллюзия подчиненности — так он называет своё положение. Парень позволяет делать с собой любые вещи, научившись получать от этого колоссальное удовольствие. Упав с головой в самую низменность человеческих извращений, Абраксас пропал сам. Любимым развлечением стала асфиксия под кайфом: она парализовывала, отключала поганую реальность, поэтому он никогда не был против холодных липких пальцев на своей тонкой шее, покрытой кровоподтёками из-за постоянных игр с жизнью.
Ведь под дымкой наваждения она казалось такой незначительно глупой.
Грубые руки с трепетом обхватывали хрупкую шею, давили, напрягая сосуды до треска, откликающегося в ушах, и парень наслаждался, закатывая глаза в мимолётной эйфории от приближающейся смерти. Умоляющий шёпот разносился по скулам, оставляя отпечаток слюнявых губ на остром лице, а укусы расковыривали свежие шрамы вдоль тела, упиваясь алой жидкостью, словно живой водой, способной вылечить все пороки.
Окружающие считали его Богом, и Абраксас не мог отказать себе в удовольствии быть им.
Магия клубится в венах, переплетаясь с наркотиками, так сильно полюбившимся парню: неповторимое ощущение спокойствия, в которое хочется нырнуть всё глубже, захлебнувшись в топи блаженного уродства. Сейчас, на этом крохотном диване, его окружают одни выродки, искренне наслаждающиеся своей убогостью, но ему плевать. Пока доза не отпустила, он не против искорёженных обнажённых тел, упивающихся его совершенством: каждый сантиметр его тела замаран чужими отпечатками, старающихся оставить свой след на вечном. Никто не смеет делать ему больно, пока он сам того не попросит — кучка ничтожеств, до которых снизошло божество, стонет, вылизывая шершавыми языками его идеальное тело, стараясь поглотить невесомую силу, исходящую от парня. С ними судьба обошлась отвратительно, лишив нормальной жизни, наградив позорными изъянами, и он готов поделиться своей благодатью в обмен на умиротворение, растекающееся по его груди сладким сиропом.
Ему не жалко, ведь звезда здесь он — гвоздь программы, ставящий в конце номера на колени знатных людей, умоляющих об одной ночи с ним. Его хотят, желают, ради него готовы убивать, лишь бы заполучить в свои засаленные лапы лакомый кусочек: слишком ценное вознаграждение, чтобы не поставить на кон собственную жизнь.
Но решает здесь только он. И пока Абраксас только наслаждался своим превосходством, упиваясь мразотностью человеческого желания: похоть исходила от них, словно парфюм, въедаясь в его молочную кожу молитвами, которую лезвием тупого ножа он распарывал вновь и вновь, выпуская накопившиеся токсины в очерненный засохшими остатками графин, заставляя захлёбываться ими очарованных зрителей, плотоядным взглядом следя за стекающей кровью по чужим подбородкам, капли которой подхватывал губами, пробуя на вкус.
Но вкус никогда не менялся — всё то же отчаяние вкупе с охватившим разум безумием, поэтому он каждый раз в отвращении сплёвывал, вспарывая от злости чью-нибудь глотку острым наконечником биты: кровь шла горькая, с металлическим послевкусием, гораздо приятнее, чем у него. Парень жадно облизывал истекающую вязкой жидкостью шею, истерично пытаясь заменить свою мерзкую жижу на чужую, чем вызывал бурные аплодисменты у присутствующих — до омерзительного сексуальное зрелище.
Возбуждение, забивающее помутнённый разум из-за наркотиков, околдовывало: ублюдки находились под гипнозом, мечтая оказаться на месте очередной жертвы ангельского парня, только бы почувствовать на себе его одурманивающую силу. И Абраксас плыл, не смея противостоять очередной просьбе пасть от его руки — демоны слишком быстро взяли под контроль его слабую сущность, отыгрывая свою роль на ура.
И скажи ему год назад, что всё дойдёт до такого, парень непременно бы назвал человека кретином, посоветовав обратиться за психологической помощью.
Но сейчас было плевать: он зашёл слишком далеко в попытках убежать от собственной боли и останавливаться не собирается. Ведь ещё чуть-чуть, и его перерождение закончится.
Ещё чуть-чуть, и ему станет легче.
Откинувшись на спинку дивана, Абраксас запрокинул голову, подставляя взмокшую шею для настойчивых влажных поцелуев, вечно заканчивающихся бордовыми засосами на покрасневшей от удушья коже. Вокруг него обвиваются его коллеги, помутневшим взглядом пожирая каждый сантиметр его разгоряченного тела, покрытого блёстками для скорого выступления — оргии у них что-то вроде расслабляющего ритуала перед очередной ночью кошмаров. Во время близости каждый старается заполучить хотя бы толику удачи загадочного юноши, чтобы в этот раз всё закончилось быстро и безболезненно, ибо умирать страшно всем. Смешно и глупо — парень каждый раз заливисто хохочет в голос, растягивая черные губы в устрашающей усмешке: ему их вовсе не жаль. Нашарив рукой полупустую пачку сигарет, Малфой подкурил одну при помощи невербальной магии, вызывая поражённые вздохи — превосходство, дающее в голову сильнее приевшегося кокса.
Затянувшись с удвоенной силой, нос резанул раздражающий слизистую запах, скрывающий в себе глубоко запрятанное внутрь воспоминание: прошлое туманной дымкой заклубилось в растекающемся никотине тлеющей сигареты, которую Абраксас, не в силах совладать с нахлынувшим омерзением, со психом потушил о чьё-то безобразное тело, заглушая воющие голоса в своей голове чужими: боль от разбитого сердца, отдающая горьким привкусом на языке, убивает похлеще самого сильного яда.
И поэтому парень, отбросив от себя чьё-то искорёженное тело, нагнулся за новой дорожкой с целью выветрить кошмар из своей головы.
— Такой нежный, такой беззащитный. И такой открытый, жаждущий, когда возьмут, — кислый перегар опаляет кожу на спине до фантомных ожогов, заставляя тело покрыться неприятными мурашками страха и отвращения. В ноздри проникает едкий запах сигарет, из-за чего парень начинает задыхаться. — Тебе нравится, когда с тобой обращаются, как с сучкой, не так ли? Я видел, как ты флиртовал с тем уродом. Неужели сука хочет кобеля?
Свернуть грязную бумажку в идеальную трубочку всё никак не получалось: руки потряхивало от крупной дрожи. К горлу подступила тошнота, отключая глотательный рефлекс — тело снова сдавалось, проигрывая в вечном сражении с разумом.
Горячие пальцы рвано пробежались вдоль позвоночника, периодически надавливая на маняще выступающие позвонки, усеянные синими ниточками вен, так сильно выделявшихся на бледной коже — безупречное творение, эксклюзив, который хотелось оставить себе на память. Оставить и показать право на обладание этим совершенством, потому что у такого, как Абраксас, может быть только один владелец — он. Обострённое собственничество под влиянием алкоголя вновь застелило глаза животной яростью, поэтому рука крепко вцепилась в платиновые пряди на макушке, грубо запрокидывая голову назад. Такой податливый и только его.
— Ты красивый, — зубы вцепились в сладкую на вид шею, оставляя после себя саднящие отметины, граничащие с опасным укусом животного. — Тот кретин так хохотал рядом с тобой, что ты ему рассказывал? Ну-ка, рассмеши меня.
— Пожалуйста, не надо. Я не хочу. П-прошу... — слова давались трудно из-за онемевших от ужаса губ. Руки за спиной свело от чудовищной хватки, усилившей своё давление в ответ на просьбу, а глаза застелила пелена горьких слёз, когда укусы стали в разы больнее.
Он почувствовал, как из раны течет осквернённая кровь.
Подставив трубочку к четко очерченной дорожке, Абраксас, игнорируя мешающий тремор, крепко зажмурился и вдохнул порошок одной ноздрёй, стараясь как можно быстрее размыть мерзостную картину в воспалённом мозгу, отдававшую обширным жжением в груди.
Пьяный смех отразился от стен пустого помещения, убивая остатки мизерной надежды на то, что это закончится. Укусы прекратились, а острые зубы сменились на пропитанный спиртом язык, скользивший по покрытой испариной коже до самого уха, добравшись до которого стал безобразно проталкиваться внутрь. Парень беззвучно зарыдал, услышав звук молнии на чужой ширинке.
— Это было ужасно, — сигарета улетела в сторону, дотлевая уже на холодном полу. Освободившаяся рука стала агрессивно расстегивать ремень на прижатом парне под собой, стараясь как можно скорей пробраться глубже. — Не ломайся, малыш, мы оба знаем, чего ты на самом деле хочешь. Тебе понравится.
Шмыгнув носом, юноша вцепился вспотевшими от нервов пальцами в волосы, больно оттягивая их в душившим глотку отчаянии. Разочарование кувалдой било по вискам, поднимая тревогу по шкале вверх: над ним надругались. Его изнасиловали. Растерзали, как провинившуюся дичь, которой просто не повезло очутиться в месте засады одичавшего от продолжительного одиночества охотника. А затем выбросили в заплывшую дерьмом канаву, словно испортившуюся шкурку из-за неудачной разделки туши.
— Каратель, тебя ждут в гримёрке. Скоро твой выход, — ведущая, появившаяся совершенно внезапно, безучастно оглядела извращенную обстановку в комнате и, дождавшись обращенного на неё взгляда парня, настойчиво махнула тому в сторону коридора, добавляя: — Двадцать минут.
Кивнув в жесте понимания, парень зажмурил глаза, собираясь с мыслями: это всё позади, как и люди, которые его окружали, причиняя вред своей нездоровой любовью — он знает, что его ищут, знает, что ждут и надеются на возвращение внезапно пропавшего Абраксаса.
Но Абраксас Малфой давно мёртв — задушен собственными руками по локоть в крови. И сейчас им лучше не встречаться с тем мерзавцем, кто носит его облик: теперь он больше не тот, об кого можно вытирать свои грязные ноги. Теперь он может дать отпор, с убивающим равнодушием наблюдая за чьей-то потухающей жизнью.
Потому его собственная давно перестала мерцать.
Встав и перешагнув через скулящие от наслаждения тела на полу, обнаженный парень медленно пошагал в сторону коридора, игнорируя пожирающие взгляды в свою сторону: сегодня юбилей его нахождения здесь, поэтому он обязан повеселиться.
Эта ночь будет незабываемой — осталось только набросить на лицо ухмылку и нырнуть в пустоту.
В углу комнаты, свернувшись калачиком, глухо выл Абраксас, заглушая горькие вопли мокрой от слёз ладошкой, в которую он вцепился зубами в попытках не закричать. На теле не осталось живого места — он всюду оставил свои отвратительные метки, будто клеймо, показывающее, кому именно принадлежит юноша. Это всё было похоже на самый страшный кошмар: подобное поведение — последнее, что можно было ожидать в свою сторону от этого человека. И поэтому хотелось орать до разрыва голосовых связок от неверия, попутно сдирая с себя испорченную, усыпанную позором кожу.
Надорванное сердце в жалких попытках начать функционировать окончательно разбилось вслед за бутылкой, пролетевшей в паре сантиметров от его головы.
— Ты с ним тоже трахался, да? Шлюха. Посмотри на себя: ты ничтожество, раздвигающее перед всеми ноги, — язык заплетался от огромного количества алкоголя, а сознание помутнело окончательно, поэтому бред продолжал слетать с еле шевелящихся губ: — А меня ничтожества не привлекают, хотя ради тебя я готов сделать исключение. Иди отмойся.
Осколок впился в плечо, выпуская кровь по заледеневшей от холода руке. Абраксас прикрыл опухшие от слез глаза, упираясь лбом в синие колени: последняя ниточка здравомыслия оборвалась, распуская по швам травмированное сознание.