во сне.

николо теряет сашу ещё раз, на этот раз последний. николо видит во сне девушку, чей смех чудеснее всякой музыки, а глаза всегда сверкают неподдельным любопытством и чем-то вроде счастья. но сметь называть это счастьем было выше его понимания. в конце концов, где разведчики, а где счастье. саша горела всегда, ярко, но не слепила глаза, а бережно грела макушку, окутывала почти белоснежным светом всё вокруг, дышала прерывисто, тихо хихикая с незнакомцами, громко хохоча с дорогими сердцу. мир вокруг неё был не утопией, сказкой или мечтой пятилетнего ребенка. нет, он был настоящим с его безжалостностью, но становился поднебесной, сохранявшей в сердцах людей ту человечность и устойчивость, какую в редких случаях теряли даже самые бравые солдаты и командиры. чудачка, какой её считали долгие годы, пылала готовностью встать и поднять всех, когда мир вокруг трещал по швам, но никогда не заняла бы место командира или первую позицию в топе лучших солдат, потому что не просто не могла позволить себе ошибиться. звезда которой никколо всё никак не мог коснуться в тот день улетела ещё дальше, хотя казалось, что пару секунд назад она была так близко, что нужно было только вытянуть руку, сжать ладонь, и тогда он непременно схватил бы её и сберёг от всех невзгод и может даже от коварной резкой пули. он не солдат, ни разу, но тоже пострадавший от распрей каких-то там верхушек, чьи нескромные недовольства хлипко держались на ошибках предков, о которых никто бы и знать может никогда не хотел бы. по ночам, ворочаясь и мучаясь от бессонницы он всё никак не мог поверить, принять, осознать, вбить себе в голову такую чушь: мелкая пуля, что для такого небесного тела должна была стать мелким камнем, вдруг разбила его на тысячи осколков. николо мог теперь в любой момент сказать, что недооценил эту войну, но никогда, что выше, чем следует оценил солдатку. — прости их, — тихо шептал ласковый голос, а на фарфоровом лице виднелась тёплая, искренняя, а главное умиротворенная улыбка. подол тонкого белоснежного платья, ткань которого казалась сверхъестественно воздушной, свободно путался в петлях свежего ветра, доносящего капли моря до самого кончика носа. вокруг звенела пустота, но такая удивительно спокойная и привычная, что парню казалось, будто он попал в рай. — я свободна, николо, — ноты радости, перемешанные с приторным пугающим спокойствием, в этой простой, но такой желанной когда-то фразе, не мог услышать только глухой, — но не спешите сюда никто, пожалуйста. прости их всех, они ведь тоже всего лишь хотели быть свободными. — с-саша... — всё, что смог выдавить в ответ паренёк, прежде, чем почувствовал, как слёзы наполнили глаза, а ресницы слегка потяжелели. хотелось моргнуть, всего на мгновение, чтобы смыть признаки слабости, но страх не увидеть свет в карих глазах напротив был выше. — спасибо, николо. подол платья медленно, но будто пытаясь поторопиться, рассыпался на мелкие сияющие пылинки, несомые резким порывом ветра прямо в небосвод, больше подходящий на красивый потолок из чего-то вроде мрамора, но необычного голубого цвета. что-то с силой, но аккуратно толкает парня в грудь, ноги сами делают ровно три шага назад, едва не уронив корпус на холодный камень. справа слышится шум моря, волны играют с песком, кричат птицы и пыль растворяет улыбку. а в то мгновение, когда юноша пытался запомнить каждую её частицу, он был готов поклясться, что в последних еле заметных движениях губ, можно было различить чистое и благословенное «люблю». вольность, что заколола в сердце, стоило мальчишке распахнуть глаза на рассвете, силясь не закрыть их под натиском жгучих лучей, теперь делала воздух немного разряженным, а разум чуть более ясным, но всё ещё не позволяла отпустить горькие сожаления в бескрайний полёт. николо теперь улыбается жану приветливее, чем раньше, уже не силясь, чтобы не обидеть, а просто потому что хочет, когда кладёт яркие цветы на каменные плиты. сможет ли он когда-нибудь обрести свободу, о которой без устали говорят все вокруг? сможет ли он простить целый мир?