Все возможно, все возможно

Съезд «Ассоциации по защите эрдийцев» закончился шокирующей речью, в которой Паради объявили международным врагом. С легкой руки, ничего не зная о жителях острова, докладчик представил их как демонов, мечтающих поработить Марейскую империю, а вместе с ней «хороших», материковых эрдийцев. Его последние слова растворились в гуле оглушающих аплодисментов. Большинство рукоплескало, но находились кадры, которые радостно вскакивали с мест и скандировали «Браво!», будто они пришли на спектакль в театре. «Какие же вы все тупые», — честно думал Ливай, оглядывая происходящее шапито. Вместе с Ханджи и малышней он сидел в генеральном зале всемирно уважаемой организации как сопровождающий Киеми Азумабито. Та поглаживала бровь, опустив взгляд на колени. Ханджи разочарованно смотрела на людей — ее план публично заявить здесь о мирных намерениях Паради, сникший еще в первые минуты собрания, от финального рева слушателей скукожился и умер. Оставалось лишь оставить миротворческие идеи при себе и молча выйти. Ливай никогда не питал иллюзий насчет человеческого рода, особенно насчет идиотов у власти. Но одно дело идиоты в их родном правительстве, и совсем другое в чужом. Свои были куда приятнее, чем те, которые навесили всех собак на незнакомую страну. И хотя прекрасно известно откуда звон — это шайка верховного правительства империи Маре диктует отношение к Паради — все равно неприятно. Азумабито ведь сказала, что Ассоциация самостоятельна, и Ливай надеялся на это. Он воображал, как почтенные титанологи выйдут на трибуну, толкнут речь, станут голосом разума в царящей вокруг пропагандистской вакханалии и решат все проблемы Паради. Но увы… После съезда выяснилось, что Эрен тайно вышел из зала, не выдержав волны слепой, направленной против всего живого агрессии. Ливай его не винил, даже завидовал — он бы сам с радостью ушел, эти крики псевдозащитников эрдийцев вывели его из душевного равновесия. От нервов задергался глаз. Сильнее всего хотелось оказаться как можно дальше от этой душащей обстановки, поэтому когда они замешкались на пороге здания, в котором шло провальное заседание, Ливай воспринял это как акт издевательства. Договорившись, все разошлись: Ханджи с Азумабито и Оньянкопоном уехали в особняк обсуждать сокрушенные перспективы. Слушать их нытье было бы излишне. Остальные направились в лагерь беженцев, справедливо предположив, что Эрен вернулся туда же, куда ушел вчера. С ними идти Ливай тоже не горел желанием — стыдно признаться, но в компании сто четвертого выпуска он чувствовал себя ворчливым дедом. Под благовидным предлогом он устремился вглубь города будто бы искать Эрена, но на самом деле просто спустить пар или хотя бы проветрить закипевшие мозги. Уж чего-чего, а холодных ветров у местных набережных было в избытке. Армин заявил, что если в лагере никого не будет, то он позже присоединится к поискам в городе. Ливай уклончиво ответил, что в крайнем случае они все встретятся у Азумабито вечером. В конце наказал: «Заодно приберитесь за собой и поблагодарите за гостеприимство деда того ушлого пацана!» За Эрена Ливай не переживал — сам объявится, уже не маленький. А вот появившаяся возможность побродить в одиночку по незнакомому городу долго ждать не будет. Особенно интересовало одно попавшееся на глаза во время вчерашней прогулки место. Серый трехэтажный дом с накрытыми парусиной ящиками вдоль стен. На незагороженных окнах висели сомкнутые ставни, будто это помещение заброшено, однако у синего входа стояли разгоряченные молодые мужчины. Это показалось странным еще и потому, что на улице постоянно веяло прохладным ветром с моря, а они стояли без пиджаков. В компании громко смеялись, травили шутки, на лицах блестел пот. Кто-то курил. По всей видимости, они что-то праздновали, натанцевались и вышли перевести дух. Наверняка внутри всегда весело и много музыки, а если так, то Ливай хотел бы отдохнуть там. Где все живое, мельтешащее, и не отдающее военщиной. И он направился на набережную. Там как и вчера много торговали, было людно, будто жителям города нечего делать и гулять — это их единственное развлечение. Из-за крутого изгиба мощеной дороги открывался отличный вид на длинную затененную улицу, корабли и песчаный берег вдали. Плывущее по небу облако, как разорванная посередине ватка, пролило свет на часть домов. Солнце медленно расползалось во все стороны, и морская гладь заблестела ярче, продолжая мягко плескаться о каменную ограду. Подувший ветерок уравнивал борьбу холода и тепла, и вместе с ним повсюду разнесся свежий запах водорослей. Под шляпой стало так жарко, что с головы потек пот. Клоуна, продававшего сладости детям, лучше было обойти — не хватало еще раз с ним столкнуться. Вчера тот принял Ливая за ребенка и начал приманивать здоровым леденцом на палочке. Ливай, разумеется, в восторг от этого не пришел, а вот Оньянкопон рассмеялся и за сущие гроши купил три леденца. Ханджи захлебывалась дифирамбами клубничной сосульке и во время слюнявых лизаний подкалывала друга, что тому достался без сахара. Что полная глупость, ведь все купленные конфеты одинаковы и по форме, и по запаху. Ливай, наоборот, нашел их вкус очень приторным, обернул свою сладость в чистый носовой платок и спрятал в пиджак. Однажды, выпивая чай на Паради, он достанет ее и вспомнит этот день. И будет думать, как думает сейчас, понял ли продавец, что ему на самом деле много лет? А если нет, то неужели у местных детей лица взрослых мужчин? Довольно быстро, занятый беспокойными мыслями о собственной внешности, он дошел до бара с синей дверью. Над ней висела вывеска с названием на иностранном языке. У входа опять находились люди, но уже две женщины. Одна из них, в фартуке и платье с откровенным вырезом, наверняка работала официанткой; вторая больше походила на посетительницу. Сидя на ящиках они болтали, невольно Ливай обратил внимание на обнаженный сверху бюст официантки. Она тарахтела и живо жестикулировала, отчего ее грудь тряслась как желе. Когда девушка замерла, углядев направленный куда не надо (или куда надо?) взгляд, ее груди все еще покачивались. Стараясь не усмехаться, Ливай снял шляпу перед умолкшими дамами и потянул дверь на себя. На него посмотрели оценивающе, как на чужака или преступника, но Ливай не спешил огрызаться. Ничего плохого делать он не собирался, просто выпить, насладиться танцами, послушать местную музыку. Внутри было сумрачно, тепло, пахло табаком, духами и пивом. Свежий воздух разбавил кумар, и Ливай с наслаждением проредил влажные у корней волосы. Привыкнув к полутьме огляделся: зал едва заполнен наполовину, много пустых столиков, но что поразительно — посетители сплошь мужчины. В основном парочки, распивающие пиво за разговорами. Сколько Ливай себя помнил, женщины в питейных заведениях находились в меньшинстве, но никогда такого не случалось, чтобы их вообще не было, как здесь. Отчего-то их никто не брал с собой на дружеские беседы… Ливай не надеялся на возвращение страдающей снаружи официантки и направился к самому освещенному месту — бару — попутно стараясь осмотреться. В целом помещение создавало чувство не таверны, а жилой комнаты, у которой все лампады горят лишь с одной стороны. На свободном от столиков участке никто не танцевал и не играл, но у боковой стены стояло пианино и высокая тумба с приделанной сбоку ручкой, как у перечницы, — это грам-мо-фон. Это что-то вроде большой музыкальной шкатулки, о которой людям с Паради оставалось только читать в марейских книгах. Пока Ливай пробирался к разливавшему пиво прислуге, он заметил, как на одном столике шляпы лежали друг на друге, на втором мужчины держались за руки, под третьим соприкасались мыском ботинок. Увидеть это было легче легкого, никто не скрывался, но и не привлекал к себе внимание, как в каком-нибудь борделе. Все сложилось в одну картину — ее осознание рухнуло на Ливая, и кровь бросилась ему в лицо. Тощий бармен в бордово-зелено-фиолетовой жилетке, то ли так хитроумно залатанной, то ли использованной в качестве палитры художника, смотрел настороженно. Как цветастый попугай, замерший перед незнакомцем. С высоты своего немалого роста он уставился на смущенного гостя и сухо поздоровался. — Да, добрый день, — прокашлялся Ливай. — Мне бы выпить. Налейте вина. — Я в основном разливаю пиво, у меня только одно вино. Но оно есть. — Красное? — Красное. — Замечательно. Правильно ли я понял, вы хозяин этого места? — Так и есть. Вам бутылку? — Два бокала. — У нас стаканы. К вам кто-то придет? — Нет, я просто не хочу брать всю бутылку. — В этих случаях я предлагаю кувшин. — Как вам угодно. Договорив, они уставились друг на друга. Хозяин вовсе не спешил исполнять заказ и облокотился на стойку. В свете люстры его маслянистые, зачесанные назад волосы блестели как немытые, хотя в том, за своей шевелюрой он следит преотлично не приходилось сомневаться. Запахло одеколоном. — Вы знаете куда пришли? У нас особая публика… — Все в порядке. Я тоже из особой публики, просто не местный. Хозяин сомневался и медлил перед тем, как приняться за дело. Ливай смотрел на него в упор, спрашивая себя, что делать в такой ситуации и как можно прилично убедить в своей нетрадиционности? Не брать же с собой бывших любовников, не вставать же перед всеми раком сняв портки (впрочем, что бы он доказал в этом случае?), да и удостоверение содомита не показать — таких не существует! Воображение нарисовало смешную, абсурдную картину: Закли торжественно вручает ему темно-зеленый с золотым оттиском документ и декларирует новое право приглашать на ночь любых понравившихся мужчин. Зычный голос в судебном зале раздается эхом. Парни из сто четвертого робко стоят за девушками, опасаясь за сохранность своего зада, Хистория безразлична, присутствующие чиновники хлопают, а оживший Эрвин лупит по ладоням усерднее всех, аж раскраснелся. Непонятно, из иронии ли, злости или из радости — Ливай еще при жизни утомил его своим половым интересом, отчего командор жаловался на судьбу, мол, хотел женщину, а вместо нее получил приставучего мужчину. Впрочем, спросить о его истинных желаниях больше не с кого; в фантазии Эрвин просто радовался за достижения друга. Ливай не стал додумывать фантазию и охотнее обратил внимание на свою нынешнюю удачу. Поразительно, первый день на берегу другой страны, а уже сходу вычислил, где прячутся местные педерасты. В Подземном городе он знал только два места, где мужчины торговали собой; в Митрасе было одно, и сложная судьба вынуждала его постоянно перемещаться по окраинам города — то закроется тут, то откроется там; о заведениях, где мужчины с нетипичными предпочтениями могли просто познакомиться и поболтать, приходилось только мечтать. Возможно, что подобные клубы существовали, просто с Ливаем никто не делился адресом. Да и кому бы это пришло в голову? Если он ни с кем из известных гомосексуалистов не общался. Если посещал бордели раз в год и с таким видом, будто сделал одолжение. Если выбрал себе роль зрителя, который, единожды побывав на похабном спектакле, разыгрывал сценки из него с приглашенными гостями. Разумеется, что с Ливаем, пресным на вид и круглогодично одетым в военную форму разведчика, об этом никто не говорил. В Паради с капитана разведки станется — еще сообщит офицеру полиции, и они совместно устроят облаву. В общем, приходилось выкручиваться самому. С большой чуткостью и терпением он вылавливал из окружения лояльных к «мужской дружбе» персон. Самым его большим достижением был покойный командор. Тот не уставал напоминать, что гомосексуалист лишь на четверть, а потому может пригласить в кровать мужчину только после трех женщин. Если это и правда, то тоже на четверть, на которую Ливай никогда не попадал — Эрвин с женщинами не спал. Из-за своего высокого статуса он опасался стать жертвой шантажа обрюхаченной девки, но за свою ложь держался изо всех сил. Когда тот умер, задор Ливая сам собой подрастерялся. Но время шло, и желания вновь вернулись в тело, одолели ум. С проститутами, «солдатами любви», он перестал водиться — не хватало то времени, то сил. К тому же само здание, где кругом разврат, похоть и уставшие мужчинки на замызганном белье, вызывало брезгливость. Последнее останавливало от пребывания в борделе сильнее всего. Ливаю по душе больше был клуб по интересам, куда можно прийти и все твои беды в личной жизни поймут без слов. И вот буквально с порога мир за Стенами встретил его именно таким заведением. — У вас бывает больше людей? — Разумеется. Вечерами и на выходных. — И, судя по этой штуке в углу, здесь танцуют? — Ливай пальцем показал на граммофон, поневоле стыдясь незнания здешних порядков. — «Эту штуку» мы ставим в середине дня и по желанию посетителей, — ответил хозяин, поставив на поднос кувшинчик с высоким горлом. То, с каким невозмутимым видом он говорил, внушало уверенность, что этот вопрос задавали не впервые. — Я бы вам предложил, приди вы с кем-то. Он сопроводил его за выбранный столик, расположенный у стены. Налил вина, услужливо спросил о еде и вернулся к барной стойке. Ливай, расстегнув пуговицу на пиджаке, уселся за столом поудобнее и поправил волосы. Отпив из стакана, он прислушался к тихим разговорам вокруг и наконец-то успокоился. Взбудораженность и раздражение улеглись, и, хотя снаружи день деньской, Ливай почувствовал себя сонливым. Казалось, будто тот утренний фарс с Ассоциацией приснился ему. А может, это сейчас — сон? Он просто задремал в машине, как измученный болтовней всех и сразу старик? Конечно же, никакой это не сон и не иллюзия. К сожалению. Ему почему-то представлялось, что будут выступать ученые-титанологи, такие как Ханджи. Восторженные, неуемные, бесстрастные в плане политики. Ливай подспудно ожидал их диспутов, хотел узнать что-то новое для себя о действительной природе эрдийцев, а в итоге получил экспрессивный пересказ статеек из марейских газет. Возмутительно. Но так похоже на людей! Он цокнул языком и еще раз приложился к вину. Паршивый съезд, дерьмовые марейцы, чуть ли не бросающие камни в детей, огромный враждебный мир, где все они чужие, отсталые и никому не нужные… Ну и зачем он начал про это думать? К счастью, его размышления прервал вернувшийся хозяин. Вместе с принесенным на заказ салатом он поставил бутербродную тарелку. На смазанных маслом ломтях рассыпались черные бусинки. — Но я не просил. — Это угощение от господина в углу. Ливай проследил за направлением ладони и разглядел мужчину в белом на другом конце зала. Из-за темноты его лица толком не рассмотерть, но он курил, и яркая звездочка на конце сигареты будто говорила «я здесь». — Что? Неужели я ему приглянулся? Но я же только зашел. — Этого я не спрашивал. Их разговор услышали за ближайшим занятым столиком. Мужчина в полосатом пиджаке обернулся через плечо, а его визави склонил голову вбок. Пристальные взгляды угнетали, Ливай подумал, что эти щеглы напрашиваются на пару неласковых. Однако парочка отвернулась быстрее, чем эта мысль отразилась на лице. Светлый незнакомец из угла поднял ладонь и плавно помахал, развеивая сигаретный дым. Ливай не ответил, лишь озадачился еще пуще. За секунду отбросив сомнения, он попросил хозяина передать благодарность и добавил, что если господин рассчитывает на компанию, то может подсесть к нему за стол. Подойдя к сизому углу, хозяин склонился над господином в кремовой одежде и тихо, совершенно беззвучно для посетителей, передал приглашение. Тот будто ожидал этого и легко поднялся; на его столе стоял стакан с недопитым пивом и блюдце с ореховыми скорлупками — кажется, он давно тут сидел. Возможно, что на встречу с ним никто не явился, или он просто отдыхал здесь. Взяв пепельницу с зажженной в ней сигаретой, мужчина неспешно пересекал зал. Высокий, светловолосый и, судя по широким плечам, приятно сложенный, он мягко двигался мимо столиков. Ливай уже предвкушал приятное общение — в его голове одна мысль хуже другой, а красивый человек даже своим видом облегчал эту тяжесть. Они встретились взглядами, и мужчина на секунду задержался на месте. На его лице читалось удивленное выражение — из-за бороды и очков порой сложно распознать эмоции, но благодаря заминке Ливай их выловил. — Добрый день, — осторожно поздоровался незнакомец и поставил пепельницу на стол. — Здравствуйте, — дождавшись, когда собеседник присядет, Ливай сказал: — Вы решили угостить меня. Почему? — Вы слишком прилично выглядите для этого места. Показалось, вам доставит удовольствие деликатес. Кажется, его впервые в жизни приняли за богатого. Что ж, в костюме, пошитом королевскими портными, он тоже находил себя очень солидно. Но меж тем Ливай даже не представлял, что ему принесли. Он не питал слабость к еде, как прожорливая Саша, которая выучила название всех незнакомых съедобных продуктов и мечтала их попробовать. Возможно, стоило проявить хоть какой-то интерес, и тогда он бы знал, что за черное крошечное желе перед ним — по всей видимости это дорогое блюдо. — Мы раньше не встречались? — спросил мужчина. — Нет. Думаю, я бы вас запомнил. Знаете, у меня хорошая память на лица. Незнакомец улыбнулся. — А что, я вам кого-то напомнил? И это блюдо не для меня? — Нет-нет, оно вам, — он склонился над столом и, все еще улыбаясь о своем, затушил сигарету в пепельнице. — Просто вблизи ваше лицо напомнило мне… одного знакомого. — М. Он из тех, кто мог бы зайти сюда? — Честно говоря он последний, от кого этого можно ожидать. Мы расстались не при самых приятных обстоятельствах. Так что я рад ошибиться. Ему около тридцати или больше? А может, меньше? Борода старила, а странные очки, будто из прошлого века, с громоздкой перекладиной на оправе неуклюже разделяли лицо пополам. Не самая удачная форма, они заставляли смотреть на предмет, а не на светлые, каре-зеленые глаза, взгляд которых смягчал мужественные черты лица. — Нравится то, что видите? — Не будьте таким прямолинейным. — Вы так меня разглядываете… — Ну, вы тоже меня разглядываете, — Ливай пальцем уперся в щеку и потер ее, надеясь, что румянец не слишком ярок. — Расскажите лучше что привело вас сюда? Неужели у вас сорвалось свидание? — Нет, я надеюсь. И это встреча. Я жду брата, но он, кажется, задерживается. Ливаю показался странным выбор места для семейной встречи. Оба брата педерасты? Что ж, не повезло их родителями иметь таких неважных наследников. Или только один из них по мужчинам? Раз знает про это заведение. А может тут собирается какое-нибудь тайное сообщество, а не то, что подумалось на входе? Глупая мысль, в этом случае его бы не пустили сюда. Возникла целая куча вопросов, но Ливай от них отмахнулся — не устраивать же расспрос человеку, с которым видишься в первый и в последний раз в жизни. — А вы? — спросил незнакомец. — Просто искал место, где можно отдохнуть. Я проходил мимо вчера, увидел мужчин на входе, они смеялись. Мне подумалось, что тут весело. — То есть вы не знали, что это гнездышко для голубых? — Голубых? — Мужчин-гомосексуалов. — Не знал, но сразу понял, — ответил Ливай, гадая, при чем тут голубой цвет. — А вы сами?.. — собеседник покачал кистью руки влево-вправо, противопоставляя мужчин и женщин, два объекта полового интереса. — Не переживайте, я посередине. — Хорошо, — с облегчением выдохнул мужчина и вновь улыбнулся, — ведь было бы очень неловко узнать, что вы просто зашли сюда перекусить. Пришлось бы оправдываться. — Действительно, в такой ситуации мало хорошего. Ливай задумался, как бы отреагировал на знаки внимания, будь он ходоком исключительно по женщинам. Наверное, по жизни он был бы настолько же зашоренным, как и большинство из его окружения, и не стал бы терпеть такого обращения. Возможно, обругал бы или швырнул тарелку с бутербродами в горе-ухажера. Грустно думать о себе так, но Ливай старался не лелеять мысль о собственной уникальности. Какая радость все понимать и не страдать таким уродством! Кстати, о тарелке. Ведь надо попробовать угощение! — Хотите тоже? — Ливай указал на хлеб с рассыпающейся черной штукой сверху. — Не откажусь. Они взяли по бутерброду. Ливай дождался, когда собеседник с хрустом надкусит тост, и последовал его примеру. Оказалось, что эти соленые шарики, лопающиеся на языке, слабо пахли рыбой и полностью состояли из жира. Разгадка не заставила себя ждать — это икра. Любой житель Паради и подумать не мог, что она может быть такой черной, похожей на карандашный грифель. Возможно, если бы Ливай поддавался уговорам Саши и ходил вместе с ней и сто четвертым к марейскому повару Николо, он бы знал. — Как вам? — Не горчит, это хорошо. Я не люблю горькое. — Да? Вы выглядите как человек, который любит что-то такое. — Я? Что ж, думаю, так можно сказать — мне нравится все пикантное. А вам? — О нет, острое я не переношу. А если еще острое и горячее, то даже не смогу заставить себя проглотить. Вот к горькому я более терпим... За ни к чему не ведущим разговором Ливай продолжал угощаться вкусной икрой. Несмотря на легкость беседы, обсуждение давалось сложно, потому что разницу в опыте парадита и марейца так просто не перешагнуть. Ливай напрягался, вспоминая чуть ли не постранично все прочтенные о Марейской империи книги. Особенно он благодарил себя за то, что не просто листал газеты, следя исключительно за ходом войны, но и интересовался бытовыми вопросами, которые волновали марейцев: спортивные победы, сплетни из жизни звезд театра, советы по уборке, сравнение новых автомобилей. Поэтому когда светловолосый незнакомец говорил про южный остров, где живут негры, Ливай знал, где это. Когда шутил про певицу, расходившуюся с седьмым мужем, то Ливай смеялся. Однако когда речь заходила о вещах более приземленных, о которых не писали в периодике, он пасовал. — Неужели вы не слышали песню «Все возможно, все возможно?» Мне кажется, ее мотива не знает только глухой. — Боюсь, я с возрастом стал туговат на ухо. — Ей лет пять. Бросьте, вы не так стары, чтобы оглохнуть целых пять лет назад. — Я не запоминаю названия песен, — отстаивал себя Ливай и даже не лукавил. — Не поклонник музыкального искусства. Мужчина откинулся назад и драматично прижал руку ко лбу. — Какой вы… рассеянный! — Тц, ладно, не переживайте. Попробуйте напеть. Может быть мне что-нибудь вспомнится. Тот приник обратно к столу и завыл не размыкая губ какой-то мотив. Ливай ничего не узнавал в этом мычании и даже не старался узнать — он попросил напеть мелодию затем, чтобы отшутиться от приставшей темы. — Ну что, слышали? — Это колыбельная? Мне такую мама пела в детстве. Мужчина ничуть не обиделся и засмеялся. — Да что ж такое! Ну нет, вы недостаточно молоды, чтобы пять лет назад засыпать в колыбели! Знаете что, давайте поставим грампластинку. Уверен, сейчас все встанет на свои места, — он обернулся к барной стойке, которую протирал хозяин. — Манфред! У тебя есть «Все возможно, все возможно»? Громкий вопрос разразился по залу, привлекая внимание посетителей. Судя по тому, как заинтересованно посмотрели на их столик, не только Ливай посчитал обращение слишком фамильярным. Но названного Манфредом хозяина ничего не смущало. — Да, разумеется. Поставить? — Будь другом, пожалуйста! Хозяин, вытерев руки, подошел к высокой тумбе с ручкой и поднял крышку. Затем нагнулся до пола и раскрыл нижний ящик, от края до края заполненный боковым обрезом огромной книги. Вытащил из него за растрепанный уголок страницу — большой квадрат, который оказался чем-то вроде конверта для черного круга. Последний напоминал огромную плоскую икринку с зеленым зародышем по центру. Его аккуратно положили на проигрывающее устройство, чего Ливай не видел из-за деревянных бортиков, но хорошо представлял благодаря книжным иллюстрациям. Затем Манфред отворил верхние створки, открывая вид на непроглядную черноту. После этого он закрутил ручку с десяток раз, поправил сверху пластинку, и, сквозь шум, похожий на потрескивание огня, пошел звук. Из черного ящика граммофона на них спустилась лавина громких труб, гудящих струн и перестук барабанов. Ливай этого ожидал, но все равно оказался не готов — песня звучала как настоящая, у звуков была высота, громкость, а мелодия двигалась то ровно, то бежала вниз, то поднималась вверх. Певец запел. Он пел о любви, незамысловатая поэзия ловко накладывалась на игривое пианино; во втором припеве, когда окончательно стало ясно, о чем песня, несколько раз повторилась фраза «все возможно», отчего Ливай покрылся мурашками. Прежде он никогда не считал себя чувствительным к музыке в любых ее проявлениях, но сочетание чуда технического прогресса, обстановки, ясного сильного голоса, переполненного нежностью к женщине, вдарили по голове. Слегка прибитый, пораженный эмоциями как громом, Ливай поздно увидел, что незнакомец не сводил с него взгляда и наверняка заметил ступор. Когда песня кончилась, и из трубы раздалось шипение, он деликатно спросил: — Вспомнили? Ливай бы с радостью ответил что-нибудь остроумное, но за две мелодичные минутки растерял все слова. Он не придумал ничего честнее, чем попросить: — Давайте потанцуем под нее? — Что ж, давайте. Сговорчивый мужчина встал, отряхнул брюки и сразу направился к граммофону. Ливай воспользовался тем, что на него наконец-то не смотрят, и утер влагу с глаз. С ума сойти, что с ним делает это место. Очень благородно со стороны изобретателей, придумавших граммофон, поделиться им с людьми! Тот, кому в голову пришла идея записывать звук на вращающиеся пластинки, не мог быть злым и уж точно на глупости газет не велся. Ну есть же на свете хорошие люди! Незнакомец поставил рычажок с иглой на край пластинки, и песня «Все возможно» заиграла вновь. Они встали посреди пустой части зала с затертым, потерявшим блеск паркетом. Ливай положил руку на талию партнера; его вторую ладонь схватила большая лапища и подняла вверх. На спину легло тяжелое предплечье, оно заставило Ливая чуть ли не уткнуться носом в пахнущую одеколоном и табаком жилетку. Приноровившись друг к другу, они начали ритмично качаться, переваливаясь с ноги на ногу — это не совсем то, что можно назвать танцем, но Ливай под такую музыку только так и мог. Он вообще никогда не танцевал ни с любовниками, ни с друзьями. Естественно, где бы они это сделали, если граммофонов нет, а прижиматься друг к другу на глазах у всех не хотелось? Занятый танцем, Ливай чувствовал себя совсем не принадлежащим Паради. Заморский город показался таким раскрепощенным, свободным местом, где с легкостью можно прожить всю жизнь. Или не здесь, в другой стране, даже неважно какой. Спокойный, вечно движущийся мир оказался несоразмерно огромным по сравнению с представлениями о нем. В таком легко теряются кабинетные разговоры военных министров, покупные статьи репортеров, возвещения в зданиях Очень Важных Организаций. С безразличием к выдумкам о себе мир все время движется вперед, оставляя позади расходящиеся во все стороны волны. И если спросить Ливая, то он скажет, что их ритм походил на песню «Все возможно». Танцуя под нее, он осознавал себя частью мира, какой раньше никогда не был, а бородатого мужчину воспринимал как случайного спутника, полностью разделявшего это настроение. От него пахло табаком, крепкая рука гладила по спине, но ниже не опускалась. Горячая грудь разожгла все приятные эмоции Ливая до желания потискаться, потереться, дать себя погладить. Но из-за разницы в росте это было бы заметно всем. — Вы хотели бы потанцевать наедине? — поднял Ливай голову, щекой улегшись на лацкан кремового пиджака. Мужчина не расслышал из-за громкой музыки и наклонился ниже. Ладонь сползла на поясницу. — Что? — Давайте спрячемся от людей. На нас смотрят. — Вы стесняетесь? — Немного. — Но чего? — спросил он и одной рукой сжал зад Ливая. — Этого? Ливай от неожиданности поднялся на носки. Такое не входило в его планы точно! — Или этого? — та же рука схватила его спереди, сквозь ткань сжимая член. — Что вы делаете, прекратите! — Или здесь? Или тут? Незнакомца будто подменили, на смену вежливому молодому человеку пришел некто самоуверенный и похабный. Он нахально улыбался и смотрел с выражением «а как тебе это?». Ливай бы возмутился, если бы не трезвая мысль, что он сам ровно такой же мужлан, особенно когда оставался один на один с любовником. Но они-то не одни! Его ощупывали во всех местах и гладили по бедрам, под пиджаком, даже под ремнем — и все согнувшись в три погибели, прижавшись бородой к щеке. Раскрасневшийся Ливай отчаянно глядел за публикой, они заинтересованно смотрели на их ласки, но не собирались им мешать. Кто-то присвистнул. Манфред как ни в чем не бывало сменил сторону граммофонной пластинки, заиграла новая песня, но ухо, в которое залез язык, не могло оценить ее красоты. — Щекотно, хватит. Ливай то ли постанывал, то ли хихикал. Дужка очков впилась в скулу, колючая борода натирала кожу, а в ухе зверски чесалось — все стало таким неудобным и некомфортным, что он вырвался из объятий. Мужчина смотрел азартно, очки сбликовали, и он вновь крепко прижался, на этот раз чтобы впиться в рот. На языке стало вязко, кисло, появился вкус сигарет и хлеба с икрой. Это все испортило. — Несвеже, — поморщился Ливай, наконец-то разорвав поцелуй. — Вы тоже не родниковая вода, — мужчина распрямился и с легким отвращением на лице пробовал послевкусие. — Простите. Это отрезвляет. — К моему счастью! Что на вас нашло? — Видимо, пиво в голову ударило. — Тц. Он поправил съехавшие набок очки и смущенно почесал затылок, и Ливай сверился с реальностью — он почти поверил, что его сейчас уложат на пол и трахнут. Самое стремное было осознавать то, что он бы это позволил это сделать — прямо тут, среди открытого всем ветрам клуба с глазеющими на них людьми. Разумеется, что после этого он никогда не зашел бы сюда вновь. Но зато какие ощущения он бы здесь испытал, какие бы воспоминания приобрел... Из тьмы зала им бросили пару сальных фраз: — Средь бела дня, извращуги! — Что, все? — Я думал, представление будет посущественней. Ни Ливай, ни его незнакомец не отвечали, оба слегка сконфуженно глядели то на людей, то друг на друга. Кажется, им обоим пора отсюда уходить. И куда же? Наверняка они бы быстро сообразили на двоих ответ, если бы не искусственное покашливание позади. Вернувшаяся с улицы грудастая официантка что-то хотела сообщить. — Юноша, с которым у вас встреча, ждет снаружи. Услышав новость, мужчина вдруг посерьезнел. — Это хорошо. Я выйду к нему сейчас же, — собранно ответил тот и скосил взгляд на Ливая. — К сожалению, мне пора. Мы с братом договорились прийти на прием и уже опаздываем. Думаю, представлять его вам на такой короткий срок нет нужды. — Да.. конечно… — Я не думал, что мы сразу зайдем так далеко. Может быть, встретимся здесь завтра вечером? — Почему бы и нет? — согласился Ливай, но на самом деле был уверен, что во второй раз сюда не явится. Незнакомец довольно улыбнулся. Он взял Ливая за руку как даму, чтобы поцеловать пальцы, и засмеялся, когда ладонь резко выскользнула прямо из-под губ. Не сказав ни слова больше, он положил на стойку Манфреда деньги и пошел к выходу. Уверенной походкой он пробирался мимо столиков, игнорируя взгляды зрителей, заставших его в пылу страсти. Со спины он выглядел неузнаваемо, Ливай на мгновение усомнился, что происходящее с ним реально. Все это: обед, общение, граммофон, интенсивная прелюдия, из-за которой он сейчас вибрировал как натянутая струна, — это точно не мираж? Будто услышав его мысли, незнакомец обернулся у входа и помахал рукой. И, дождавшись ответного жеста, вышел за дверь. Ливай наконец-то опомнился и вернулся к своему столику. На нем стоял недоеденный салат, одинокий бутерброд и стакан с вином. Вспомнив о поцелуе, он слизал черную икру с бутерброда вместе с маслом, допил остатки вина и спиртовую горечь зажевал хрустящим хлебом. Во время этого занятия на него то и дело поглядывали, и такое внимание, совсем недавно волнительное и пикантное, теперь раздражало. Те два щегла за соседним столиком и вовсе ели его глазами кривовато ухмыляясь. Пора отсюда уходить. — Вот это заведение, — сказал он, вставая со стула. — Манфред, я вам должен? — Нет, за вас заплачено. — Замечательно. Выяснив практический вопрос, он поднял шляпу в знак почтения хозяину и удалился из клуба. На улице по-прежнему день, гулял воздух, везде бродили люди. Среди снующих туда-сюда прохожих не было ни знакомого лица в очках, ни высокой фигуры в светлом костюме. Наверное, это к лучшему — ведь тогда пришлось бы вмешиваться в семейную встречу, на которую его не приглашали... Да и семейную ли? В таком месте, как бар для педерастов, фраза «встреча с братом» больше походила на шифр. С которым, к сожалению, Ливаю не был знаком. Несмотря на скомканное расставание, он был очень доволен тем, что зашел в приглянувшееся место. Стало жаль выпускать из рук привлекательного и расположенного к нему мужчину, который на него так страстно накинулся. Ведь очень немногим до такой степени нравилась внешность Ливая, это большая удача! Ее надо ловить! На фоне этих мыслей идея явиться в этот клуб завтра под каким-нибудь липовым предлогом больше не казалась плохой. Еще раз поставить «Все возможно, все возможно», вслушаться в песню на обратной стороне, вцепиться в незнакомца, чтобы не убежал. Впрочем, какой же он незнакомец после всего произошедшего? Хотя они ведь даже не представились друг другу, незнакомец как он есть. Ох, да какая вообще разница... К сожалению, планам Ливая не суждено было сбыться — в имении Азумабито выяснилось, что Эрена так никто и не нашел. Поднялась страшная суматоха, пришлось все бросить ради настоящих поисков загулявшего подростка. К вечеру тот тоже не объявился, лишь прислал письмо, где говорил не ждать его и придерживаться плана Зика. На кой черт тогда ему понадобилось скрыться в незнакомой стране, если все то же самое он мог бы сделать и сидя на острове — загадка. Ее долго обсуждали и здесь, и дома — они не стали ждать чудес и вернулись на Паради, задержавшись на материке лишь на неделю дольше запланированного. Воспоминание о спокойной, интимной встрече долго согревало Ливая. Он возвращался к этой истории много раз, воображая, как он встречается с Незнакомцем в тесном баре и как они болтают, едят вместе осетровую икру, танцуют. Первое время он даже сожалел, что не вернулся туда следующим вечером, занятый успокоением Ханджи. Потом перестал, отпустил упущенную возможность. А два года спустя, смотря на обездвиженного после фальшивой битвы Незнакомца, он понял, что свидание все равно бы не состоялось, приди он или нет. Дальновидный Зик Йегер в очках (из-за которых он, к стыду Ливая, стал неузнаваем) вместе с братом Эреном наверняка сразу же покинули город после выхода из бара.