Просто такая сильная любовь

Когда Мирон пишет: «Предупреждаю, я люблю доминировать», Слава закатывает глаза. Обычно это значит, что мужик просто хочет положить тебя лицом вниз и долбиться, как дятел, не заботясь о том, кончишь ты или нет. Но профиль в гриндре у Мирона приятный: красивые татуированные руки, лицо только на одной фотке и то почти скрыто темными очками, но с лица, в конце концов, воду не пить. Слава руководствуется той же логикой и не палит ебало: на аватарке у него селфи, где он вполоборота снимает в зеркале свою жопу в кружевных трусах. Мирон предлагает встретиться и потрахаться в машине. Слава сомневается, но в конце концов решает — почему бы и нет. Мирон ждет у подъезда. Слава забирается на переднее сиденье и бодро говорит: «Ну что, поедем, красотка, кататься?». Мирон хмыкает, сдержанно говорит: «Поедем» и заводит двигатель. Пока он выбирается с парковки, Слава, не сдержавшись, пишет Ване: «я пока не проверил но судя по размерам тачки у него реально крошечный хуй». Ваня отвечает стикером со скриншотом из «Одноклассников»: «присылайте мне фотографию ваших больших и больших сисков». Вести светскую беседу Мирон не собирается — включает американский хопчик и делает вид, что внимательно следит за дорогой. Сердце у Славы колотится, но он не понимает, сам он волнуется или тот, другой. Редкое совпадение, обычно у них все случается некстати: то его соулмейту приспичивает заниматься кардионагрузками, пока Слава пытается поспать, то наоборот. Они едут на дальний конец Васьки, рядом с Морской набережной, там большая стройка и по вечерам никого нет. Мирон останавливает тачку на насыпи и предлагает перелезть на заднее. Слава успевает пожалеть, что согласился на всю эту авантюру: раздеваться пиздец как неудобно, от воды тянет холодом, даже несмотря на включенную печку в салоне, а Мирон снимает трусы и натягивает презик с таким сосредоточенным лицом, как будто готовится к соревнованию по скоростной жопоебле. Слава закусывает губу, чтоб не заржать, сползает по сиденью вниз и раздвигает ноги. Мирон встает перед ним на колени и деловито проталкивает в него сразу два пальца. Слава, даром что подготовился дома, вздрагивает от неожиданности. Мирон убирает руку и встревоженно спрашивает: — Больно? Слава мотает головой. — Не, холодно просто. — Сорри, — он дышит на пальцы, капает еще немного смазки и снова принимается его растягивать. — Да ничего, — говорит Слава, настолько светски, насколько можно говорить, когда у тебя в очке чужая рука. — Не кончим, так хоть согреемся. Мирон смеется и наконец становится похож на человека. Он подхватывает Славу под бедра и входит в него — резко, но не слишком, все как надо. Слава упирается ногами в спинку переднего сиденья и прикрывает глаза. Несмотря на то, что кожа липнет к сиденью и приходится крепко держаться за ручку над дверцей, чтобы не биться затылком о потолок, ему хорошо. Ему очень классно, потому что сердце начинает стучать все чаще и чаще, как и положено сердцу во время секса. Он сжимает бока Мирона коленями и просит: «Подожди». — Что такое? — с легким раздражением спрашивает Мирон. Слава смотрит на него из-под ресниц и говорит: — Не хочу, чтобы это кончалось. Он знает, какой эффект это обычно производит на мужиков, и Мирон его не разочаровывает — тяжело выдыхает через нос, целует в шею, бормочет что-то про сучку, и Слава понимает, что растянуть удовольствие не получится, потому что он сам кончит вот прямо сейчас. Мирон, кажется, перелезает через Славины ноги, садится рядом, скатывает презик, но Слава едва это замечает, он сидит, закрыв глаза, и слушает, как сердцебиение замедляется. Вдруг он чувствует легкое прикосновение — Мирон осторожно убирает у него со лба мокрую от пота челку и спрашивает: «Все хорошо?». Он волнуется, Слава чувствует, что он волнуется. Он открывает глаза, улыбается Мирону и прижимается губами к синей венке на его руке. *** — Привет бойцам невидимого фронта! — кричит Ваня из своей комнаты. Судя по звукам, он играет в вов. Слава здоровается в ответ, идет на кухню и застывает перед холодильником. Ему не хочется готовить, ничего не хочется делать, он чувствует себя одновременно слишком усталым и слишком возбужденным, поэтому он просто съедает две сосиски прямо так, сырыми, идет к себе и, не раздеваясь, ложится на кровать. Ваня входит без стука и плюхается на пол, по-турецки скрестив ноги. — Ну че как? — Хорошо. — Мани-мани? — он выразительно потирает пальцы, как будто шелестит купюрами. — Не мани-мани, — мечтательно говорит Слава. — Просто хорошо потрахались. — Ты странный какой-то. Упоролся, что ли? — спрашивает Ваня и вдруг светит телефоном ему в лицо. — Дай зрачки посмотрю. — Да иди нахуй, какие зрачки, — Слава заслоняется рукой и смеется. — Ничего я не упоролся. Ваня выключает фонарик и пожимает плечами. — Нет так нет. Но это поправимо! Хочешь дунуть? Слава прикрывает глаза и прислушивается к себе. — Не, я, наверное, сразу лягу. — Нормально этот чел тебя укатал, — одобрительно говорит Ваня, хлопает его по колену и встает. — Ну ладно тогда. Спокойной ночи, малыши! — Давай, пиздуй-бороздуй, — беззлобно говорит Слава. — Дверь закрой! Он раздевается, не вставая, ныряет под одеяло, но вместо того, чтобы спать, считает удары сердца, и засыпает только тогда, когда тот, другой — он в этом почти уверен — добирается до дома и засыпает тоже. *** На следующий день он сидит на работе, как во сне. Даже не злится, когда его дергают по поводу выпавшего из розетки штепселя или заевшего бумагу принтера. Врубает вов и идет в данж с Ванькой и Мишей, но отвлекается, и в итоге Король-лич размазывает их за пару минут. Ваня с Мишей единогласно исключают его из пати до тех пор, пока он не вынет голову из жопы, поэтому он выходит из игры и просто ждет, когда день закончится. Зато ночью он никак не может уснуть, потому что сердце колотится, как ненормальное. Он берет телефон и крутит его в руках, пока тот не выскальзывает из рук прямо ему на лицо. После одного траха странно вдруг писать человеку ночью «не спишь?». Или нет? Можно было бы посоветоваться с Ванькой, но ему почему-то неловко. Он призывает на помощь все свое остроумие и пишет: «я по ходу забыл трусы у тебя в машине лол». Минуты тянутся, как патока. Неужели он с кем-то? С женой? С другим любовником? Долбит кокс на вечеринке? Наконец Мирон отвечает: «Бляяя» «Машина-то не моя, служебная» — и эмоджи обезьянки, закрывающей глаза руками. Слава вообще считает, что эмоджи неиронично может использовать только полный конч, но если представить, что Мирон на самом деле закрывает глаза руками, это даже как-то мило. «Я тебе новые куплю))» — пишет Мирон. «когда?» — тут же отвечает Слава. «холодно без трусов ходить не май месяц!» Подумав, включает ночник и делает фотографию — по меркам дикпиков достаточно целомудренную, видно только ноги и прикрытый рукой полувставший член. Мирон долго молчит. Ну, сука, молодец, думает Слава, теперь он решит, что ты меркантильная блядь, которая рассылает дикпики направо и налево. И чувство юмора у тебя мудацкое. Строго говоря, Слава и есть блядь, которая рассылает дикпики направо и налево, и чувство юмора у него мудацкое, но Мирону не надо об этом знать. Телефон тренькает, и Слава прищуривается, прежде чем открыть сообщение, как будто смотрит страшный фильм. Мирон пишет: «Ого» «Прости, не могу сделать алаверды, в офисе сижу» «Но ценю твой жест)» Сердце все еще заходится, но уже как-то приятно. Может быть, это потому, что Мирону понравилась фотка. Теперь надо спросить про встречу, но пока Слава мнется, Мирон сам пишет: «Что делаешь на следующей неделе? Скажем, в понедельник вечером?» Во вторник на работу, конечно, но похуй совершенно. Соврет, что понос прихватил. «еду к тебе?» «Умничка» — пишет Мирон и следующим сообщением присылает ему адрес. *** При свете Слава выглядит моложе, чем Мирону показалось в их первую встречу. Пока Мирон разливает вино, он зависает у книжного шкафа и, склонив голову набок, изучает корешки. — Как добрался? — спрашивает Мирон, протягивая ему бокал красного сухого. — Хорошо! — отвечает Слава, и зачем-то повторяет: — Хорошо. Он чокается с Мироном и выпивает вино в несколько глотков, как будто умирает от жажды. Мирон думает, что он, возможно, не такой уж ебарь-террорист, каким пытается казаться. — Еще? — спрашивает он, забирая у Славы бокал. Тот кивает, трогательно краснеет ушами и снова принимается разглядывать книги, так внимательно, как будто пытается выучить все названия наизусть. — О, Мисима! И как он тебе? — Честно говоря, не читал, — рассеянно отвечает Мирон. — Это хозяйские книжки. Слава оборачивается к нему и удивленно спрашивает: — Это не твоя квартира? — Это, как бы сказать... поебочная хата. — Поебочная хата? — Слава смеется. — Зачем тебе поебочная хата? — Затем, — мягко говорит Мирон, протягивая ему вино, — что, когда я ебу мальчиков из гриндра дома, жена почему-то расстраивается. Слава застывает. Сейчас окажется, что он последний романтик на земле, или что ему принципы не позволяют сосать у женатых мужиков, и весь вечер коту под хвост, тоскливо думает Мирон. Слава наконец забирает у него бокал, делает глоток и облизывает губы. — Скажи, — серьезно говорит он. — Если это поебочная хата, то почему мы до сих пор не ебемся? — Спасибо за ваш вопрос, — в тон ему отвечает Мирон, подходит ближе и запускает пальцы ему в волосы. Слава послушно наклоняет голову и целует его, и куда только пропадает вся его стеснительность. Мирон готов трахнуть его прямо на диване в гостиной, но, когда он спрашивает у Славы: «Как ты хочешь?», тот лукаво говорит: «Удиви меня». Ну пойдем, говорит Мирон, и ведет его за собой в спальню. Там ничего экзотического, никакой комнаты для удовольствий, как в «50 оттенках серого», просто огромный траходром и гардероб с зеркальной дверцей. Мирон держит в нем белье и рубашки на смену и всякие секс-игрушки, но шкаф дорог ему не этим. Слава раздевается быстро, как солдат (жалко, торопиться им некуда, ну да ладно), откидывается на кровати и протягивает к Мирону руки — иди сюда. Мирон берет его ладони в свои и тянет Славу на себя. Тот садится и улыбается, доверчиво глядя на него снизу вверх. Мирон бережно целует его в губы, а потом говорит: — Вставай на колени. Лицом к зеркалу. Слава послушно сползает на пол, встает на четвереньки и ловит взгляд Мирона в отражении. Он неотрывно смотрит в зеркало, пока Мирон гладит его спину и бедра, пока растягивает, пока входит, но когда Мирон начинает двигаться в нем, он стонет и роняет голову. Мирон, не останавливаясь, берет его за волосы и резко оттягивает назад, тихо говорит: «Смотри, смотри, не стесняйся, ты такой красивый». Слава так всхлипывает, что Мирон даже пугается, не пережестил ли он. Но тот больше не опускает глаза (зрачки такие, что радужки почти не видно) до самого конца, пока у него не подламываются руки и они оба не падают в изнеможении на ковер. Мирон облокачивается на кровать, снимает с зарядки айкос и закуривает. — Ну как? — спрашивает он, и неожиданно понимает, что волнуется. — Охуенно, — Слава растягивается рядом и кладет голову ему на колени. — Хочу еще. — Тогда оставайся на ночь, м? Мне завтра только к обеду на работу. — Останусь, — без раздумий соглашается Слава. — А где ты работаешь? — Я музыкальный продюсер, — говорит Мирон и ждет дежурной шутки: «А ты правда продюсер?», но Слава неожиданно говорит тонким голоском: — Возьмите меня петь басом! Мирон недоуменно улыбается и приподнимает брови. — Ну анекдот такой тупой, — смущенно объясняет тот. — Мышка приходит в хор и говорит: «Возьмите меня петь басом». Ей говорят — мышка, да ты что, у тебя же голосок такой тонкий, ты погрубее можешь? А она: возьмите меня петь басом, суки! Анекдот и правда дурацкий, но Слава так его рассказывает — в конце он сам начинает хихикать и дает петуха на слове «суки» — что Мирон все равно смеется. Надо будет в следующий раз взять травы, думает он. И, пожалуй, удалить пока гриндр. *** Иногда Мирон пишет ему прямо посреди дня: «Хочешь пообедать вместе? Скажем, через час», и Слава почти всегда приезжает. В этот раз ему пришлось отпроситься с работы. Он жалуется Мирону, что его так скоро уволят, и тут же смеется, чтобы Мирон, не дай бог, не решил, что Слава не хочет к нему ездить. — А зачем тебе работать? — весело говорит тот. — Ешь ты со мной, спишь со мной. Одежда тебе не нужна, можешь просто голым ходить. Кстати, ты почему ничего не ешь? Я голодный, как зверь просто. В подтверждение своих слов он ест сразу из трех коробок с китайской едой. — Ты только не усни на мне потом, дед, — Слава крадет у него пельмень. На самом деле ему не хочется есть, но сидеть с Мироном на кухне хочется. — Если усну, просто переверни меня на спину и делай со мной, что хочешь, — великодушно говорит Мирон и отодвигает от себя пустую коробку. Воспользоваться этим предложением Славе так и не приходится, потому что Мирон отлично справляется сам. Пока он курит свой вонючий айкос, Слава вытирается, выкидывает использованную резинку и снова заползает к нему в постель. Мирон обнимает его и вдруг спрашивает: — Когда у тебя день рождения? — Девятого мая. А че? — Серьезно? Долго еще. Ну ладно, сделаю тебе подарок без повода, — задумчиво говорит Мирон. — Типа айфончик за то, какая я сосочка? — глумливо спрашивает Слава, растягивая гласные. Вообще он придерживается принципа «дают — бери, бьют — беги» и нисколько этого не стыдится, но когда Мирон щекочет его за ухом и спокойно говорит: «Можно и айфончик. Хочешь?», Слава смущается и сдает назад: — Да ну, не, у меня старый есть, нахуй надо. Он сползает ниже, водит кончиком носа по шее Мирона, рядом с татуировкой. — Что у тебя за одеколон? — вдруг спрашивает он. Никогда особенно не дрочил на такие вещи, но этот горьковатый запах ему каждый раз хочется унести с собой — на волосах, на одежде, на собственной коже. — «Инважн барбаре», — отвечает Мирон, старательно имитируя французский прононс, и хмыкает. — Губа у тебя не дура, я хочу сказать. Он как айфон примерно и стоит. — Бля, да я не к тому, честно, я просто, — стонет Слава и откатывается на край кровати, закрывая лицо руками. Мирон седлает его, мягко отнимает его руки и целует поочередно обе ладони. — Да ладно, кот, мне не жалко. Я правда хочу тебе что-нибудь подарить. Неожиданно он оживляется и смеется: — Вообще довольно удобно! Жена не унюхает на мне чужие духи. Слава чувствует, что кто-то выкручивает его внутренности, выжимает, как мокрое белье. Он выдавливает из себя смешок, но Мирон уже наваливается на него, целует в шею, бормочет: «Что ж такое, я из-за тебя на работу опоздаю, никак не могу от тебя оторваться», и Слава послушно раздвигает ноги. *** — У меня для тебя подарок, — говорит Мирон и жестом фокусника вытаскивает из кармана прозрачный пакетик с двумя розовыми таблетками, на каждой — сердечко, пронзенное стрелой. — Закрой глаза, открой рот. Слава уже трахался под экстази. Это было прикольно — как будто чувствительность выкручивают на максимум, от каждого прикосновения искрит, даже если трахаешься с человеком, которого видишь в первый и последний раз в жизни. С Мироном же это превращается почти в пытку. Слава много чего позволял с собой делать — его связывали и подвешивали, засовывали в него бог знает что, как-то он под веществами скакал на двух членах и еще умудрялся в это время орать: «Кони версты рвут наметом, нам свобода дорога!». Время от времени встречался с мужчиной, который тащился от того, что кормил Славу с ложечки, купал его в ванной, потом пять минут пыхтел на нем и выдавал «на такси» сумму, за которую можно было доехать до Москвы и обратно. Но ничего из этого не было таким неприличным, таким невыносимым, как то, что Мирон делает с ним сейчас. Он чертит кончиком языка дорожку от ключиц до пупка, и Слава чувствует себя яблоком, которое разрезают напополам, обнажая сердцевину. Когда Мирон кончает и слезает с него, Славе кажется, что у него начинает зудеть кожа там, где Мирон больше его не касается. Он с трудом переживает те десять минут, которые им нужны, чтобы сходить в туалет и попить воды, а потом они снова трахаются, в этот раз — без гондона, потому что он только мешает, и в этот раз Слава обнимает Мирона за шею и не отпускает. Они лежат рядом, переплетаясь, как две лозы, и Слава говорит — я думаю, если мы будем лежать так достаточно долго, мы срастемся в одного человека, как в фильме ужасов. А как же мы тогда будем трахаться, говорит Мирон. А зачем, удивляется Слава, если мы и так будем все время внутри друг друга? Это будет типа... бесконечный трах. Мирон смеется, а Слава продолжает — мы, считай, уже, я имею в виду, эта штука с сердцами. Какая штука с сердцами? У нас же сердца бьются в одном ритме, терпеливо объясняет Слава, ты что, так и не заметил? Мирон поднимает брови, и он запальчиво продолжает — да давай пульс посчитаем, руку давай. Но посчитать не получается, потому что Мирон снова начинает смеяться, и Слава смеется тоже, отпускает его запястье, наваливается сверху всем телом и говорит в ухо — вот так, слышишь? И Мирон говорит — слышу. Я всегда знал, говорит Слава, что ты где-то есть, не мог спать, когда ты не спал, или наоборот — трахаюсь с кем-то, все нормально, стояк есть, а сердце бьется так, как будто сплю. Я один раз вообще чуть не умер, наверное, это когда ты в Оксфорде передознулся, мама чуть с ума со мной не сошла. Но теперь-то я тебя нашел, или ты меня нашел, жалко, что так поздно. Я бы хотел раньше, всю жизнь бы хотел тебя знать, ты, наверное, прикольный был молодой, я видел фотки. Ты аж жениться успел, но это ничего, ты же не знал, что я есть, так что я не в обиде. Ну спасибо, смеется Мирон, что не в обиде, радость ты моя, какое великодушие. Слезь с меня, будь другом, дышать тяжело. *** На следующий день Мирон просыпается с нехорошим чувством, что что-то не так. Он всегда параноит на отходах и знает это, но все равно безостановочно крутит в голове вчерашний день, пытаясь понять, где он мог обосраться. Никаких важных сообщений он не пропустил, Славе тоже ничего плохого не сделал — тот лежит рядом, тихий и немного зеленый, но, вроде бы, всем довольный. По-хорошему надо бы его прогнать, но оставаться одному в таком состоянии тоже не хочется. Чтобы не разговаривать, Мирон предлагает посмотреть что-нибудь максимально тупое и они, не вставая с кровати, пересматривают второй фильм про Индиану Джонса. Он настолько ужасный, что Мирону даже ненадолго становится легче, но, когда посреди фильма Слава вдруг начинает целовать его в шею и лезет ему рукой между ног (сложно сказать, что его так завело — гигантские жуки или реки крови), он наконец понимает, что за игла сидит в нем с самого утра. Остаток фильма он едва следит за происходящим на экране. Потом некоторое время сидит в телефоне, отвечая на все насыпавшиеся за ночь и утро рабочие сообщения. Краем глаза замечает, что Слава лежит на боку и смотрит на него, и это нервирует. — Слушай, — начинает Мирон, собравшись с силами. — Я завтра улетаю в Лондон. По работе. Это, кстати, правда. Очень удачно вышло. — Надолго? — расстроенно спрашивает Слава. — Пока не знаю. Зависит от... много от чего зависит, короче. А вот это ложь. Две недели — это максимум, ровно то время, за которое приятная ностальгия по молодости превращается у него в раздражение. Ужасный город, если ты не турист, в командировки ездить — пожалуйста, но надолго там задерживаться — ни за что. — Понял. Ну, будем осваивать секс по телефону. — Ты знаешь, я думаю... Может, нам лучше взять паузу, пока меня не будет. Не имеет тебе смысла ждать меня, как… — он хочет сказать «как жена декабриста», но это не то сравнение. Пока он ищет подходящее слово, Слава смеется: — Ну подожду, куда я денусь-то. — Я имею в виду, если ты, например, захочешь спать с кем-то еще, я не против. — Да не хочу я ни с кем спать, — прерывает Слава. Прежде, чем Мирон успевает что-то сказать, он хмуро продолжает: — В смысле, если у тебя в Лондоне кто-то есть, то это ок вообще, мне похуй. Но я никого, кроме тебя, не хочу. — Я не к тому… Слава, — осторожно говорит Мирон. Пора перестать ходить вокруг да около, но он не может найти в себе для этого ни храбрости, ни жестокости. — Я боюсь, что просто не чувствую к тебе того же, что ты чувствуешь ко мне. Мне с тобой очень хорошо. Ты замечательный, секс просто фантастический... Но кроме него я ничего не могу тебе предложить, понимаешь? Слава поджимает губы, он явно обижен и Мирон, честно говоря, этому рад. Пусть лучше хлопнет дверью, чем будет дальше мучить их обоих. Но Слава справляется с собой и упрямо говорит: — А мне ничего и не нужно. Я люблю тебя. И я тебя добьюсь. — Да не надо меня добиваться, господи. — Мирон трет лоб с такой силой, что рискует нечаянно себя лоботомировать. — Послушай, я думаю, что ты просто не встретил еще своего человека. — Встретил. Я же знаю. Эта сказка хороша, начинай сначала, блядь. — Даже если, — продолжает Мирон, — даже если насчет сердец — это правда... — Конечно, правда. Посчитай мой пульс. — Подожди, ради бога. Даже если это правда, этого недостаточно. У нас разный круг общения, разные интересы... Он прикусывает язык, потому что это прозвучало немножко снобски, но Славе что в лоб, что по лбу, он безмятежный, как Будда. — Я женат, в конце концов, — добавляет Мирон и злится на себя из-за того, как беспомощно это звучит. — Я не псих, честно, — мягко говорит Слава. — Пауза — значит пауза. Я подожду. Мирон закрывает глаза и некоторое время молчит. Он смертельно устал, он на отходах, у него осталась примерно одна нервная клетка и он не будет ее тратить на этот разговор. — Ладно, — говорит он. — Вернемся к этому, когда я приеду. Мне завтра рано вставать, а у меня еще вещи не собраны. Давай-ка я вызову тебе такси, м? Слава мотает головой. Говорит, что хочет пройтись. Глаза у него так блестят, что Мирон опасается, не собирается ли он ночевать на коврике у двери. Он стоит, скрестив руки на груди, пока Слава одевается — слишком большие джинсы, стянутые ремнем, толстовка с пятном на животе — с такой черепашьей скоростью, как будто специально пытается вывести Мирона из себя. В коридоре он молча натягивает куртку, хлопает себя руками по бокам, то ли проверяя, все ли на месте, то ли готовясь, как перед прыжком в воду. — Ну, спишемся потом? — Спишемся, — нетерпеливо говорит Мирон, — когда я вернусь. — Ага. Давай, — Слава наклоняется и осторожно трогает губами его губы, как будто боится обжечься. Мирон дружески хлопает его по спине, мягко подталкивая к двери, закрывает за ним на оба замка и прислоняется к холодному металлу лбом. *** В воздухе уже пахнет снегом и от этого почему-то ощущение, как будто идешь на дискотеку в девятом классе и надеешься пососаться с одноклассницей. Славе внезапно хочется переслушать музыку, под которую они тогда отрывались (делая вид, что она им на самом деле не нравится). Он вбивает вконтакте «Звери», включает первое, что вывалилось, и одними губами подпевает: «Бьется! Сердце! Скорость набирает!». Он честно не будет писать Мирону, пока тот не вернется, даже если это будет месяц. А когда тот приедет, он наверняка запостит об что-нибудь в инстаграм или твиттер, и будет вполне уместно поздороваться. Может быть, Мирон даже напишет ему первым, он же сказал, что они поговорят после его возвращения. Хотя говорить тут не о чем, лучше просто размутить еще мдмашку и потрахаться, от этого он точно не откажется, а потом… Потом будет что-то, «...ты еще не знаешь», поет Рома Зверь в наушниках, пахнет снегом, и у кого-то из них слишком часто бьется сердце. Может быть, у обоих. *** Мирон садится в кресло и потирает глаза. Стюардесса сразу предлагает шампанское, он кивает и берет бокал. До взлета еще минут двадцать, и он в последний раз проверяет телефон. В Москве сейчас восемь утра, в Лондоне — пять, в нескольких рабочих чатах уже началось шевеление, но пока ничего важного. Он включает авиарежим и кладет телефон экраном вниз. Снова переворачивает, смотрит на время: 8:05. Пятнадцать минут до вылета. У него как будто муравьи по телу бегают — то ли все еще отходняк, то ли просто бессонная ночь. Старость не радость, думает он. Может быть, не стоит пить шампанское, все равно оно какое-то кислое, но он все еще, как в нищие студенческие годы, не может заставить себя оставить что-то недоеденным или недопитым. «Чтобы врагу не досталось», шутил Ванька. Мирон на всякий случай выключает авиарежим, но ничего нового не пришло. Хорошо, это хорошо, говорит он себе, снова нажимая на иконку самолетика. Если что, можно будет заплатить за вай-фай и проверить сообщения потом, когда самолет поднимется, а пока посидеть в тишине хоть десять минут. Он специально не пил кофе, чтобы поспать в дороге, но сердце почему-то бьется, как птица в силках. Экран телефона гаснет, но он щелкает кнопкой блокировки снова и снова, снова и снова, пока стюардесса не напоминает ему, что пора пристегнуть ремень.