Пара не взаимных

Если бы подобное волновало его хоть сколько-то, Акисе решил бы, что она — невероятная. У Юно безупречное тело, объёмная грудь, плавность линий стройной фигуры, каждое движение наполнено чувственным бесстыдством, не лишено изящества. Гладкая нежная кожа, глаза искрятся, томный взгляд из-под полуопущенных век; волосы разметались по подушке, на висках капельки пота блестят в тусклом желтоватом свете ночника. Она развратно облизывает губы, и Акисе представляет, как Юкитеру целовал её, пробовал на вкус вязкую слюну, робко и неумело ласкал её язык своим… Она вся пропитана им: её мысли, желания, цели. Каждая клеточка, каждый вдох, каждый взгляд — посвящены ему, Юкитеру, и от этого дико, от этого хочется разорвать её в клочья, стереть в порошок, в ничто обратить, чтобы уж точно никогда не вернулась. Но Акисе лишь позволяет себе грубо провести рукой по её щеке и словно обжигается о выступивший румянец; Юно противны его прикосновения, и она болезненно жмурится. Ару не обращает внимания, утыкается носом ей в шею. Ему кажется, что её кожа хранит запах Юкитеру, и он припадает к ней губами, закусывая, терзая в подобии поцелуя, желая соскрести запах зубами, отобрать, присвоить — как и все остальное. Внизу живота все скрутилось в тугой комок, и уже невыносимо, уже до одурения жарко. Акисе хватает её за бедра, впиваясь в кожу ногтями, входит резко, и Юно протяжно мычит, зажав рот ладонью, но ему плевать. Прямо сейчас — плевать на всё, даже на то, что ощущает Юно. Особенно на это. Он толкается настойчивее, глубже, быстрее, уже вжимает её в матрас; Гасай приглушенно стонет, а Акисе представляет, как она делала бы это, извиваясь под Юкитеру — стонала бы тихо, мягко, чуть поскуливая, звала бы по имени срывающимся шёпотом. И сам, зажмурившись, с каждым яростным толчком повторяет мысленно: «Юкитеру, Юкитеру, Юкитеру», — так же часто, как барабанит сердце о рёбра. Юно цепляется за его шею, прижимая к себе, зарывается пальцами в его светлые волосы — бессознательно, почти машинально; потаскуха. Недовольно шипит сквозь зубы, и новый, бесцеремонно резкий толчок заставляет её потопить возмущение в несдержанном стоне. В отместку она царапает спину Акисе, будто желая добраться до позвоночника, выдрать по очереди позвонки один за другим, собрать заново и оставить у себя в качестве сувенира... Ару стискивает зубы и представляет, как на боль отреагировал бы Юкитеру, как слегка поморщился бы, и как разглядывал бы потом в зеркало яркие царапины на своём теле. Ару совсем не хочет думать о том, что их секс был бы другим, что Юкитеру был бы с этой девчонкой нежен и предельно аккуратен, и она не причинила бы ему вреда. Зато сжимала бы в себе его член точно так же, была бы такой же горячей и влажной там, и Юкитеру, чувствуя её, хотел бы сильнее, глубже, еще ближе, не знал бы, как стерпеть это, и отчего желание так давит на грудь, отчего тяжело дышать; его дорогой Юкитеру, такой неопытный, такой чистый, слишком… Акисе делает последний толчок, обрывает бешеный ритм, замирает, запрокидывая голову. Юкитеру, Юкитеру, Юкитеру… — Ю…ки… Дыхания больше не хватает. Сквозняк врывается в комнату, неприятно холодит кожу до колкого озноба. Юно садится на постели и передёргивает плечами; отвратительно. Грязно. Ей хочется вымыться, соскоблить с себя его прикосновения, содрать кожу на шее, там, где остались алые следы от его поцелуев. А в промежности все ещё саднит, и от этого тошно, Юно губы кусает и выдыхает гневно, раздувая ноздри; в ярости. От неё не укрылось ничего. От неё не укрылись его мысли, не укрылся его сдавленный шепот, она знает, чье имя он пытался произнести, она знает, почему. И впервые ненавидит Акисе Ару настолько сильно, что не хочет убивать его — пока нет. Пусть живет. Живет, дышит, видит, чувствует ту же зияющую пустоту внутри, что и сейчас, когда она заманила его в ловушку, когда так искусно уничтожила, когда дала понять самое главное. Юно не говорит ни слова. Встаёт и одевается, даже не смотря на него, лежащего в помятой постели и тупо смотрящего в потолок. Уходит, тихо прикрывая за собой дверь, оставляя Акисе наедине с самим собой. Это кажется ей даже забавным. Чем-то, что мучительнее смерти. Для него — да. Пусть продолжает жить своей жалкой жизнью, зная, что Юкки — не его. И никогда. Никогда. С ним не будет.